Годы, вырванные из жизни

Годы, вырванные из жизни 

Дворкин Павел Саломонович.

Родился в 1894 г., Омская обл., Омск.; еврей; образование начальное; заведующий, Райфонаркомфин.

Проживал: Алма-Атинская обл. Алма-Ата.

Арестован 23 февраля 1938 г. НКВД по Алма-Атинской обл.

Приговорён: ВК Верховного Суда СССР 8 мая 1939 г., обв.: 58-7, 58-8, 58–11 УК РСФСР. Приговор: 15 лет ИТЛ.

Реабилитирован 12 января 1955 г. ВК Верховного Суда СССР за отсутствием состава преступления.

Источник: Сведения ДКНБ РК по г. Алматы.

(Из доклада Н. С. Хрущёва на ХХ съезде КПСС 15 февраля 1956 г.).

Глава 1. АРЕСТ, СЛЕДСТВИЕ, СУД

Как коммунист, считаю своим долгом перед своей партией Ленина, перед советскими людьми правдиво рассказать обо всем, пережитом мною и тысячами других партийных и советских работников, а также рядовых советских граждан, попавших в обстановку беззакония и произвола, созданных бандой Берия.

Семнадцать лет, проведенных мной в тюрьмах, этапах, лагерях, никогда не сотрутся из памяти. Эта травма останется на всю жизнь; Нельзя забыть того изуверства, с каким у тебя добивались признания в преступлениях, которых ты никогда не совершал. Не забыть допросов, сопровождающихся издевательством, мордобоями, глумлением, невиданными оскорблениями человеческой личности и достоинства, многочасовым стоянием в углах кабинетов следователей. Разве забудешь бессонные ночи, тогда ты, смертельно уставший от издевательских допросов н истязаний, буквально падал со стула, и веки, налитые свинцом, закрывали глаза. А в это время следователь, недавний выпускник шестимесячных курсов НКВД в Алма-Ате, сержант Максимов Георгий Николаевич ставил меня лицом к стенке и, дабы "освежить" после долгих и бесполезных для него допросов, вылил мне за ворот гимнастерки полный графин холодной воды. Особенно изощрялся этот молодой садист в избиениях. Ежедневно, после произнесения заученной им тирады: "Если враг не сдается — его уничтожают", он добавляя:

— Пиши, что ты участник контрреволюционной организации, и перечисли всех, кто с тобой в ней состоял.

После этого он хватал меня за волосы, пригибая голову между колен, и своим здоровенным коленом бил на протяжении 2 — 3 минут по шее. Эта издевательская экзекуция продолжалась до тех пор, пока однажды со мной случился припадок. После этого такие пытки прекратились, но мордобитие продолжалось.

Ежедневно, в продолжение 218 дней следователь называл мне фамилии товарищей, на которых я должен был показать, что они враги народа и члены несуществующей контрреволюционной организации. Это были мои товарищи по работе: начальник УМ НКВД КазССр майор Ефим Моисеевич Кроль, быв. начальник политотдела УМ КазССР Михаил Митрофанович Банников, он же начальник милиции на Дальнем Востоке, арестован был в Хабаровске и доставлен в Алма-Ату, начальник наружной службы милиции Казахстана Василий Васильевич Сулинов, начальник командного отдела Иван Кузьмич Жулев, мой помощник по уголовному розыску Николай Иосифович Якутик, быв. наркомвнудел Казахстана Лев Борисович Залин, уполномоченный партийного контроля ЦК ВКП(б) по Казахстану Сергей Михайлович Елуферьев и другие.

Максимов Георгий Николаевич ныне, по данным КГБ Казахстана, уволен из органов по несоответствию со строгим выговором с занесением в партийную учетную карточку, проживает в Караганде.

Какие стальные нервы, какое сознание в своей правоте, какую веру в торжество справедливости нужно было иметь, чтобы вынести побои, оскорбления, испить эту горькую чашу до дна, не чувствую за собой никакой вины ни перед партией, ни перед Советским государством, ни перед своей совестью.

В день моего ареста 24 августа 1938 года я был введен в кабинет начальника учетно-статистического отдела НКВД Казахстана ст. лейтенанта Михеева (бывший офицер царской армии). Он, прежде всего, предпринял против меня «психическую атаку», пригрозив мне, что из меня «выпьют всю кровь», если я не расскажу о себе как об участнике контрреволюционной организации. Когда эта «атака» не возымела никакого действия, меня из кабинета Михеева ввели в кабинет садиста-следователя Максимова, у которого самым действенным «аргументом» для получения признания у подследственного служил его кулак.

Максимов предложил мне сесть. В кабинете, кроме него, были еще два лейтенанта. Максимов предъявил мне уже заранее написанный бланк обвинения.

— Читай и подписывай, — сказал он.

Я прочитал и, улыбнувшись, сказал, что подписывать такую чушь не стану. Предъявлялась мне статья 58, пункты: 1, 2, 6, 7, 8, 9, 10 и 11 УК. В ответ я получил сильный удар по правому уху от стоящего позади меня лейтенанта. Я повернулся, посмотрел на него и на Максимова и сказал:

— Подписывать не буду, и никакое ваше битье не поможет.

Максимов приказал мне подняться и повел в кабинет другого следователя. Там я увидел сидящего на стуле Николя Якутика, осунувшегося и сильно избитого. Я сел. Следователь спросил Якутика, подтверждает ли он свое показание, что я был вместе с ним завербован в контрреволюционную организацию бывшим начальником милиции Казахстана Кролем. Якутик кивнул головой.

— Видишь, слышишь, — кричит Максимов, — подтверждаешь?

— Выдумка, — отвечаю я.

— Значит, очную ставку не подпишешь? — кричит Максимов.

— Нет, не подпишу, — отвечаю я, — потому что это провокация.

Меня снова увели в кабинет Максимова. И лишь 7 сентября, измученного конвейером допросов, бессонными ночами, недоеданием, с намокшим бельем от частых «освежающих» душей из графина, ночью я был уведен в камеру-одиночку внутренней тюрьмы НКВД в городе Алма-Ате. Я не оговорил ни себя, ни одного из товарищей, находившихся по моему делу. Когда надзиратели вывели меня из кабинета следователя, мне стало как-то тепло на душе. Я шел, как победитель, с сознанием того, что я никого не оклеветал, и пусть мне угрожает расстрел, я спокойно, с сознанием своей правоты и невиновности, с верой в справедливость выпью и эту последнюю чашу.

При выходе их главного здания во внутреннюю тюрьму, я через окна коридора увидел большую очередь людей. Позже мне стало известно, что это были арестованные, ожидавшие решения своей судьбы. В этот вечер заседала специальная выездная сессия военной коллегии Верховного суда СССР, прибывшая из Москвы. Председателем был некий Плавнек, который большинство обвиняемых приговаривал к расстрелу.

Вернувшись из Казахстана в Москву, Плавнек был сам расстрелян за «перегибы», а вернее, дабы не было лишних свидетелей этих позорных бериевских дел. Этим же Плавнеком был приговорен к расстрелу мой большой друг и товарищ, старый чекист Владимир Бергман, рабочий, которому инкриминировалось обвинение в «шпионаже».

Меня ввели в одиночку. Захлопнулась дверь. На койке спал человек. Разделся и я, лег на свободную койку и сразу же заснул. Подъем в 6 часов утра. Спал очень мало. Днем спать не давали. Одиночка маленькая — две железные кровати, в проходе тумбочка, у дверей «параша», над дверью высоко к потолку прикреплена электрическая лампочка, тускло светившаяся, окно с решеткой выходило во двор.

Со мной в одиночке был бывший председатель Западно-Казахстанского облисполкома из города Уральска тов. Спиров, член партии с 1917 г. Он рассказал мне, что с начала организации Советской власти работал председателем ревкома в Нижнем Новгороде (г. Горький), встречался с Лениным в Москве. Сейчас ему предъявили обвинение в «активном участии» в контрреволюционной организации. Избитый до потери сознания, он вынужден был оклеветать себя и других. С ним я пробыл в одиночке около 3 недель. Однажды он мне сказал: