Годы, вырванные из жизни

Светлов Фердинанд Юльевич — старый большевик с 1904 или 1905 года, один из авторов знаменитой «Политграмоты» (Бердникова и Светлова), до ареста директор коммунальной академии в Москве. Умер в Ухтлаге в психиатрической больнице в 1944 году.

Киверцев Андрей — бывший пом. ком. войск Смоленского военного округа. Умер в Ухте.

Перельштейн Мирон Львович — зам. редактора «Комсомольской правды», кандидат ЦК ВЛКСМ, погиб в Воркуте.

Здродовский Павел Феликсович — профессор микробиологии. Шел в этапе из Москвы в Ухтлаг. В настоящее время дважды лауреат Ленинской премии, проживает в Москве.

Козлов — председатель ревкомиссии ЦК ВЛКСМ. Дальнейшая его судьба мне неизвестна.

Буценко — секретарь президиума ВУЦИКа. Жив. Находится в Киеве.

Бойцов Виктор — начальник личной охраны Жданова. Умер от умопомешательства.

Цандер Виктор — немец, коммунист, работник Коминтерна, умер в лагере.

Нахкала — финский коммунист, рабочий, столяр, умер в лагере.

Беленький — бывший секретарь т. Дзержинского Кауль — бывший управделами ЦКК.

Крумин — редактор газеты «Экономическая жизнь». По сведениям, жив, находится в Риге.

Жильцов Александр Иванович — начальник продовольственного управления РККА, в прошлом рабочий-пекарь, умер в лагере.

Оверкин Алексей Дмитриевич — бывший начальник снабжения горючим авиации РККА, живет в г. Москве.

Славин Михаил Львович — быв. комиссар военно-химической Академии им. Ворошилова, живет в Москве.

Анулов Леонид Абрамович — бывший работник разведупра, живет в г. Москве.

Адамович — бывший секретарь Якутского обкома. Жив.

Некрасов — профессор древнерусского искусства. Умер.

Захаров Николай Федорович — бывший секретарь НКВД Украины. Окончил институт красной профессуры. Жив.

Езерский Филипп — бывший начальник отделения главка Наркомпита СССР, жив.

Чугунов Василий — бывший работник Московской милиции. Жив.

Было и много, много других, но фамилии их стерлись уже из памяти. Из женщин коммунисток и комсомолок в нашем этапе шли:

Разумова Аннна Лазаревна — партийный работник, жена бывшего секретаря Восточно-Сибирского крайкома партии т. Разумова.

Куусинен Айна — коммунистка, финка. Живет в Москве.

Рыкова Наташа — дочь Рыкова Алексея Ивановича.

Арина Мария Абрамовна — коммунистка, работала в МК. Живет в Москве. Андреева Александра Азарьевна — она же Ашихмина, старая большевичка, профессиональная революционерка, умерла в Ухте. О ней очень тепло отзывается К.Т. Свердлова в своей книге «Яков Михайлович Свердлов» (стр.37, изд. 1957 г.)

В Котласе мы пробыли около двух недель, и за это время все мы ближе сошлись, подружились. Общее горе сроднило нас, единомышленников по партии и идеям, людей без вины виноватых.

Мне вспоминается один старый большевик, к сожалению, не знаю его фамилии. Он рассказывал нам, что он до ареста работал директором библиотеки имени Ленина в Москве. Когда-то учился вместе с Молотовым. После ареста жена его, хорошо знавшая Молотова, обратилась к нему с просьбой чем-либо облегчить участь мужа, который ни в чем не виноват. Но Молотов не захотел даже ее выслушать.

Рассказывал он также, что во внутренней тюрьме на Лубянке сидел начальник МОРСИ Викторов и еще один моряк из высшего комсостава. Во время допросов их избивали до такой степени, что они вынуждены были оговорить себя и других. Но им как-то удалось передать заявление Ворошилову, чтобы он как нарком военмор вызвал их на личную беседу. Прежде чем вести к наркому, их побрили, приодели и доставили в кабинет к Ворошилову, где был и Молотов. Викторов и его товарищ рассказали, как их истязают, заставляя клеветать на себя и других, и что они под пытками вынуждены были оклеветать себя. Тогда Ворошилов сказал:

— Какие из вас большевики, если вы не можете выдержать пыток и оговариваете себя и других. Уведите их — приказал он.

Оба они были впоследствии расстреляны.

Среди этапников были и уголовные преступники, рецидивисты. Они угнетающе действовали на нас своим похабнейшим лексиконом и наглой распущенностью.

В Котласе нас выводили за зону на работы. Мы грузили прессованное сено на баржи Северной Двины. Работа была не тяжелая, время теплое — июнь, и все, после томительного пребывания в тюрьме, допросов и издевательств, охотно работали на воздухе, разминали застывшие мышцы. Вечерами мы выходили из бараков, собирались группами и хором пели русские и украинские песни. Особенно выделялся мощный голос Буценко, человека, обладавшего богатырским сложением. Пели стройно, и ветер уносил куда-то вдаль, в тайгу, в тундру песни, льющиеся из глубины сердец. Больше всего исполнялись песни: «Закувала та сива зозуля», «Ревут и стогнут хвыли», «Прочь осенние думы» — Леси Украинки «По пыльной дороге», «Ермак» и другие. Со стороны можно было подумать, что поют это не узники, а боевые солдаты.

Находясь на этапе, почти все начали писать жалобы во все инстанции, вплоть до Президиума Верховного Совета СССР и самого «вождя народов» на необоснованность приговоров. Но на все жалобы следовал один штампованный ответ: «Осужден правильно», и точка.

Вскоре из бараков нашего блока начали вызывать людей и уводить в другую зону. Готовился этап в Воркуту. Но об этом мы узнали вечером, когда нам удалось через проволоку переговорить с этими товарищами. Везти должны были их на пароходе по Северной Двине мимо Архангельска до Нарьян-Мара, а оттуда пешком до Воркуты. В тот год только началось строительство железной дороги Ухта-Воркута. Каждого из нас занимала одна мысль: а куда же направят нас? Прощание с товарищами, уходившими в этап, было скорбное. Многие плакали, отчетливо представляя себе всю тяжесть пребывания в заключении на Крайнем Севере и в Заполярье. Все вокруг было сурово: и природа, и люди, которым была вверена наша судьба.

Однажды кто-то вошел к нам в барак и сообщил, что в Котлас прибыл «Московский этап». Все высыпали из бараков, чтобы посмотреть, нет ли среди прибывших друзей, родственников, узнать московские новости. Этапных ввели в нашу зону. В первой колонне этапа я узнал бывшего замнаркомвнутдела НКВД Казахстана майора Володзько Павла Васильевича, который подписывал ордер на мой арест. Должен сказать, что никакой злобы я почему-то не почувствовал к Володзько, т. к. был уверен, что подписывал он эти ордера с большой душевной травмой. Он был лишь «топором» в руках других.

Когда все разошлись по баракам, ч подошел к Володзько. Он, не ожидая встречи, немного растерялся.

На мой вопрос, какими материалами он располагал для моего ареста, он ответил: Никакими». Меня арестовали по приказанию наркомвнудела Казахстана Реденса. Этот Реденс прибыл в Казахстан из Москвы в июне 1938 г. по поручению Берия и начал громить партийную организацию. Он арестовывал всех ответственных работников, начиная от секретарей ЦК и кончая работниками милиции. Володзько рассказал мне, что на вопрос, как быть, если нет оснований для ареста, Реденс ответил:

— Нужно бить беспощадно, тогда будут сознаваться.

В 1939 году Реденс, Володзько и некоторые другие палачи были вызваны в Москву и арестованы, якобы за перегибы. Реденс был расстрелян, Володзько осужден на 15 лет. Так Берия расправлялся со своими подручными, чтобы опустить концы в воду.

Володзько отправили в Воркуту и, как я узнал потом, умер здесь от болезни.

Несколько дней спустя и наш этап в количестве 400–500 человек был погружен на пароход, который доставил нас в Усть-Вымь на реке Вычегде. Здесь нас выгрузили, окружили конвоем, собаками и доставили в небольшой лагерь, расположенный в 2 километрах от пристани «Вогвоздино», где стояло несколько старых бараков летнего типа, построенных из жердей. Печами служили бензиновые бочки, нары двухъярусные. Усталые, мы вытянулись на голых досках, но уснуть не удалось. Мой взгляд остановился на какой-то «грозди», видневшейся из щели верхних нар. Как только я до нее дотронулся, она немедленно ожила, зашевелилась, и дождем посыпались на нас живые клопы. Ужас охватил нас, мы повскакивали с нар, стряхивая с себя эту мразь. Наступил вечер, за ним белая северная ночь. Никто не спал, никто не ложился на нары, все ходили по бараку или дремали, сидя на земляном полу. Утром мы попросили начальника лагпункта Горбатова перевести нас в другое помещение. Он предложил нам недостроенный рубленый барак, без потолка, без пола, но с крышей. Мы охотно перешли в этот барак, хотя до уюта здесь было далеко, но зато клопы не кусали.