От косяка до штанги

Павел Перец 

От косяка до штанги

Моей терпеливой маме посвящается

Часть первая 

Вниз по течению

Отрезок первый

– А твое наркодилерство… Это закрытая тема?

– Да нет.

– Сейчас этим не занимаешься?

– Ну ты же знаешь, что я спортсмен.

– Может, напишешь, как завязал? Будет такая рождественская сказка.

– ОК.

Романа с кокаином не вышло. Вышла бытовая повесть с анашой.

– Так ты и наркоманом, получается не был…

Получается, что не был. По замыслу редактора я волшебным образом должен был соскочить с героина, как с трамвайной подножки, и потом начать пыхтеть под штангой.

Бон Скотт выбыл из реальности, находясь в машине и захлебнулся собственной блевотой, после чего AC/DC пришлось искать нового вокалиста. Я выбыл из реальности на два месяца и чуть не захлебнулся блевотой пустопорожних слов. Это может произойти с каждым, если абзацы текста ползают по внутренней стороне закрытых глаз, просятся наружу. Словно созревшие бабочки кокон прорезают. Компас бессонницы указывает направление, в котором следует двигаться – к столу. Там печатная машинка с экраном, спящая под лампой кошка и общность предметов, именуемая бардаком. Набор действий, чтобы оставить часть жизни в электронном виде, после чего ее можно будет измерить в килобайтах. Килобайты человеческой лабуды имеют шанс обрести себя в виде бумажного кирпича, о который точат зубы любители беллетристики. Память выковыривает из прошлого детали. В моем случае наковыряла белую сорочку и черную юбку, взгляд, полный доверчивости, тоски и веселья одновременно. Нужно аннексировать у памяти несколько отрезков времени и вспомнить хотя бы ту девушку в белой сорочке и черной юбке.

Лето второго года после начала третьего тысячелетия. Поезд, идущий в Лосево, ползет по одноколейной аорте Октябрьской железной дороги, миновав Сосново. Колеса играют крещендо, разгоняясь после остановок. На Финляндском вокзале куплен «Птюч». Изделие с группой «Тату» на обложке. Внимательно пролистываю бюллетень рэйверского упадничества, выискиваю полосу с не шибко полезной информацией, изошедшей из моего почтового ящика. Я успел засветиться в ныне сдохшем органе печати. Напротив человек-лимон, в чьей печени разрушающийся гемоглобин превращается в билирубин, кровь вальсирует от головы до пяток в поисках дыр на венах, просится вон из прогнившего от инъекций тела. Категории «А», «В» и «С» известны не только инспекторам ГИБДД, но еще и врачам-инфекционистам, пометивших гепатит азбукой водительских прав.

– Братан, закурить не найдется? – спрашивает он гайморитным голосом.

Перехожу в другой вагон.

«Птюч» фамилию автора присобачивал к тексту так, что ее не заметишь невооруженным глазом (невооруженным особым авторским вниманием). Поиск собственных виршей продолжался до тех пор, пока глаза не резануло, как при резкой вспышке фотоаппарата. Логичнее было бы сравнить эту резь с воздействием микрофона на публику, когда высокие частоты превышают допустимое значение. Раздается свист – как будто уши током ударило.

Журнальный разворот. Кадр из фильма «Роковая женщина» Брайана де Пальмы. Удачный ракурс. Ребекка Ромейн-Стамос смотрит на читателей так же, как смотрела на меня девушка в черной юбке и белой блузке. Моя первая любовь. Как две капли воды. То же лицо. Шестнадцатилетняя проститутка и на год ее старший торговец бумажными пакетиками с легкоусваиваемым мимолетным счастьем по 4,5 косяка каждый. Тандем вполне достойный для сценария к фильму о детках. Время начинает сворачиваться, как кровь в теле человека-лимона, требует остановки.

Я выхожу на платформу Лосево и иду в детский оздоровительный лагерь с резью в глазах. Буквы сами выпадают из головы, словно пазлы, которые в итоге лягут в определенном порядке, явив на свет простынку слов с цветными картинками.

Отрезок второй

Первое слово было как у всех, из двух слогов «ма». Первая фраза определила всю дальнейшую стилистику лексикона. Наверное, в ней стоит искать источник тяги к матерщине. Бабушка намыла в квартире пол, натерла его до блеска. Я пришел домой с ведром песка, вывалил его на искрящийся от солнечных лучей паркет и стал лепить куличи. Бабушка, вернувшись с кухни, всплеснула руками, и прошептала себе под нос:

– Ах ты, урод в жопе ноги.

И тогда я повернул к ней свою тогда еще белобрысую голову и изрек набор слогов, продемонстрировавших все аспекты карапузной дикции:

– Ти сам уод в зопе ноги.

Школа прошла мимо. Хорошая учеба, плохое поведение. Влияние эпохи. Учительница начальных классов рассказывала о том, как иностранцы специально оставляют на улицах яркие шариковые ручки, начиненные смертельным ядом. Сейчас подобные предостережения выглядят как сказка тоталитарной шизофрении, но я верил. Копаясь в личном архиве, обнаружил письмо из газеты «Ленинские искры», напечатанное на машинке. Газета пионеров и школьников – орган Ленинградского Обкома и Горкома ВЛКСМ, Ленинградского совета пионерской организации имени В.И. Ленина. Онтогенез этого средства массовой информации привел в итоге к вполне ожидаемому результату: закодированная цепочка труднопроизносимых аббревиатур сошла с первой полосы как сходит кожа со змеи, а само издание обозвалось градостроительным питерским курьезом «Пять углов», утратив былую пышность и былой тираж. Ныне эта газетенка прозябает на питерском рынке бумажных СМИ.

Два мальчика помогли старушке пронести до ее дома сумки. Их заметила местная шантрапа под предводительством тинейджера Димы, и на обратной дороге подвергла осмеянию, обозвав обидным словом «тимуровцы». Один из тимуровцев написал письмо в редакцию газеты, по материалам которой обязывали готовить политинформацию всех советских детей (изощренная пытка над школьниками, по степени изуверства сравнимая с принудительным макулатурособиранием и посещением физкультуры девочками во время месячных). Письмо опубликовали. Письмо написал я.

«Здравствуй, Павел. Я с интересом прочитала твое письмо. Вы с другом Алешей поступили правильно – помогли старушке донести тяжелую сумку.

Ты спрашиваешь, почему Дима и его приятели считают, что ваш поступок позорный? Просто Дима с друзьями, видимо, еще не повзрослели. Поэтому и думают, что геройство – это стрелять втихаря из рогатки по окнам. А разве за это можно уважать человека? Ведь человек только тогда становится взрослым, и только тогда его можно уважать, когда он делает важные и полезные дела. Вот тебя, Павел, и твоего друга Алешу, есть за что уважать. Вы совершили маленький, но очень взрослый поступок. Увидели, что кто-то нуждается в вашей помощи, и, не раздумывая, взялись помочь. А Дима… Смеяться как раз нужно над ним – он уже вырос, а с рогаткой, как с любимой игрушкой, расстаться не хочет. Да и «геройство» его ненастоящее. Он ведь ничего не сказал вам при старушке, а только тихо отошел в сторону. А когда вокруг него были приятели, тогда он почувствовал себя «командиром» и смеялся. А смеялся он над вами, потому что понял – вы оказались сильнее и взрослее его.

Твое письмо, Павел, мы решили опубликовать в газете. Пусть все октябрята посмеются над Димой.

Нина-Октябрина

15 октября 1985 года».

Так в десять лет я заимел свою первую публикацию, которую не сохранил, и про которую забыл надолго. Нина-Октябрина, которой на тот момент было небось лет за сорок, написало внятно и доступно. Кто-нибудь пишет такие письма сейчас?