От косяка до штанги

Зайцева была красивой девушкой. Некоторое время ходила, прицепив к джинсам колокольчик, имитируя сексапильную коровку. Постоянно малевала рот. «Я так себя уверенней чувствую». Визжала, когда кто-то оставлял на столе пустые бутылки.

– Денег не будет, – кричала она, хотя денег и так не было.

Была очередная пьянка у меня дома. Беспозвоночные снежинки налипали на остов города, два путника по имени Вано и Панын, снаряженные ключами и подробными инструкциями, направлялись ко мне в квартиру, чтобы сварить макарон, для последующего добавления в них тушенки. Туристический деликатес для урбанистических нищих. Макароны они варили по собственному рецепту, который не требовал воды, то есть просто кидали их в кастрюлю и ставили на огонь. В результате вместо пищи получалась сухая соломка, на которую даже мерин не позарился бы. Я это понял, когда с остальными гостями переступил порог собственного дома.

Паныч, как и подобает шестнадцатилетнему юноше, кричал, что не пьянеет. Я разоблачился до семейных трусов, что делал всегда и везде, поскольку чувствовал себя в таком обличие максимально комфортно. Пили мы так называемую «красную шапочку» – напиток бомжей и законченных алкоголиков. Или спиртовой напиток «Два орла», прозванный так за этикетку с изображением имперского двуглавого герба России. Ядерные смеси. При этом на столе всегда стояла засушенная роза, которую я вынимал с балкона и опускал в вазу, чтоб ее ссохшаяся нога немного отмокла.

Паныч напился и вырубился на тахте. Веселье переместилось на кухню, а мы с Зайцевой, сдвинув поближе к краю одежду Паныча, в которой находилось его тело, возлегли. Тахта приняла три массы, две из которой обладали кинетической энергией, а одна потенциальной. Сила трения между мной и Зайцевой возрастала, атмосферное давление увеличивалось, сопротивление уменьшалось, воздух уплотнялся от винных выхлопов. В тот момент, когда я уже готов был приступить к процедуре секса, Паныча бортануло от края. Он перевернулся на другой бок и со скорченным ртом соорудил у меня на трусах импрессионистскую композицию. Весьма содержательную, если иметь в виду содержание его желудка. Я выскочил из комнаты и помчался в ванну. С моими сексуальными притязаниями на Зайцеву было покончено.

В «Трубе» появился мужчина, которого природа обделила ростом. Звали его Леней. Он ходил с гитарой наперевес и пел песни. Характерная особенность Лени заключалась в том, что во время игры он не зажимал аккордов, работая лишь правой рукой, которая ожесточенно лупила по струнам. Поверх звучания и без того расстроенной гитары, Леня накладывал свой вокал, диапазон которого ограничивался двумя нотами. Таким образом Леня был артистом-универсалом, исполнявшим любую песню, какую не попроси. Миша, здоровался с ним, как с коллегой, и каждый раз говорил:

– Леня, давай «Мальчишник» – «Я хочу тебя».

– Ща, только поднастроюсь, – отвечал Леня, крутя колки, после чего начинал истошно орать, – я имел ее в окне, стоя на голове, я хочу тебя!

Встречались порой уникальные субъекты, которые приехали с другого конца в страны в Питер, как в Мекку рок-н-ролла. Приехали без денег, не имея здесь ни друзей, ни знакомых. Они вписывались по квартирам, где стирали свои посеревшие от времени джинсы. Поскольку джинсы сохнут долго, они сушили их утюгом, проглаживая каждую штанину раз по двадцать восемь. Иногда я давал приют этим деятелям, потому что уезжая в ноль часов ноль минут из центра города, не бросишь на улице человека, которому некуда идти, и который выгребает из урны ее содержимое, дабы обнаружить там недоеденную булку или остатки эскимо. Это называлось «приколоться по ништякам». У всех подобных пришельцев была отличительная черта – не имея средств к существованию, они умудрялись доставать где-то средства, которые позволяли это существование на время скрасить. То могла быть упаковка транков, пакет гашиша, бутылка спирта в конце концов. Реже – кислота или «винт».

Девушка с сальными волосами и дырявыми ботинками была мною подобрана на Климате. Звали ее Настей, она приехала из Самары на перекладных. Цель своего визита в Питер так и не смогла объяснить. Дома у меня Настя первым же делом залезла в ванну и не вылезала оттуда час, пока не перестирала все свои шмотки и все части своего тела. Когда она зашла на кухню, я ее даже не узнал. Посвежевшая, хорошо пахнущая, с мокрыми волосами она лишь отдаленно напоминала зачморенное существо, попрошайничавшее на Невском проспекте. Я жарил картошку и варил сосиски.

У меня есть кое-что, – сказала Настя и полезла в свою котомку, бывшую когда-то рюкзаком.

На столе очутились маленькая колба с круглыми таблетками и бумажный пакет, о содержимом которого даже догадываться не стоило. Я лишь ухмыльнулся. Она была старше меня лет на пять. На руках хиповские фенечки из бисера. Ей ничего не стоило сняться с насиженного места (хотя трудно было представить, что это должно быть за место, которое она может насидеть) и рвануть в другой город. До эпохи интернета, мобильной связи и виагры оставалось несколько лет, когда подобные типы вымерли за ненадобностью. Но тогда я воспринимал их как нечто само собой разумеющееся, уже догадываясь, что рано или поздно сам окажусь в их шкуре, что и произошло чуть позже. Но только моя поездка на другой конец страны была отчетливо мотивирована – конопля. А их вояжи даже паломничеством не назвать. Люди вне системы. То, что называется обиходным в литературе словом маргинал. Люди, которые не искали смысла в этой жизни.

После ужина мы закинулись по таблетке (на все мои вопросы, как они называются, они лишь хитро улыбалась) и выкурили косяк. Какое-то время я пытался сосредоточиться на картинке в телевизоре, но потом рядом присела Настя, сжала мне член своей вымытой детским мылом ладонью и уложила меня в себя, как в кресло-качалку. Тело стало гибким и податливым, как у ртутного Терминатора. У этого секса не было конца.

Ночью я разговаривал с пластинкой Джо Дассена, пытаясь у него выяснить, почему он умер. Джо Дассен не реагировал, видимо, воспринимая мои вопросы так же, как воспринимали вопросы вождя краснокожих горе-похитители из рассказа О’Генри. «А почему апельсины круглые? А почему ветер дует? Потому что деревья качаются?».

Настя уехала в Самару и написала мне оттуда письмо, что выходит замуж. У меня осталась ее фенечка.

Отрезок девятый

Это было ближе к весне. Зайцева давно промывала мне уши словесами об одной своей подруге, которая вернулась из Москвы. Мы постоянно играли в Трубе, я ездил в «Там-Там». Потом эта подруга появилась. Белая рубашка, черная юбка, короткие черные волосы, зеленые глаза. Звали Машей. А меня Пашей. Вот и познакомились.

Я ходил в темно-зеленом плаще, в круглых черных очках, как у кота Базилио, и с длинной челкой. В подкладке плаща всегда имелась заначка с косяком. Так, чтоб менты не нашли. Поселилась в мозгу зубная боль, но что это за боль такая, я не понимал. Нечем еще понимать было. Потом Маша приехала второй раз. Ближе к вечеру. В черной полупрозрачной блузке, демонстрировавшей кружевной черный бюстгальтер. И все остальное черное – туфли, чулки, лак на ногтях.

Прогулялись немного по Невскому. Я уже начал догадываться о природе зубной боли в голове. Зайцева тащила Машу к себе, бросала на меня косые взгляды. Но потом сама куда-то усвистала с очередным хахалем. Мы поехали ко мне. Травы она никогда не пробовала, что меня удивило, поскольку ее в нашей компании не курил только ленивый. Выдули косячок, потом еще один, а потом выдули друг друга.

– Паша, зайка, поставь чайник.

Она произнесла это, сидя на тахте, закалывая волосы на затылке. Междометие «зайка» скосило меня, как пуля травинку, поскольку до этого в уменьшительно-ласкательном режиме ко мне обращалась только мама. Я полез вверх по синусоиде настроения. Выяснилось, что кончились сигареты. Мы вышли на улицу.

Перед домом, где живут мои родители, покоится гора, с которой зимой катаются на санках дети и всякие прочие. За горой ныне можно наблюдать Ледовый дворец. Летом эта земляная насыпь, столь редкая для плоскодонного Питера, зазывает погулять владельцев собак, любовников и местную гопоту.