Дневник Елены Булгаковой

Елена Булгакова

Дневник Елены Булгаковой

К читателю

Елена Булгакова, ее дневники, ее воспоминания

Елена Сергеевна Булгакова вела дневник.

Она начала его в сентябре 1933 года, в первую годовщину ее брака с Михаилом Булгаковым, и с очень небольшими перерывами вела на протяжении всей их совместной жизни.

Записывала события жизни Булгакова, малые и большие (иногда несоразмерно, но кто же может в момент события определить его истинный масштаб?). Отмечала вехи литературной работы, встречи, даты, которые считала значительными. Любовно заносила в дневник подлинные реплики Булгакова, часто афористичные. Записывала их точно или почти точно, насколько точно можно было их записать через час или назавтра, — как правило, без кавычек, в виде прямой речи, с красной строки. («Меня Миша приучил очень критически относиться к кавычкам», — писала в мае 1961 года брату, А. С. Нюренбергу, в ФРГ.)

Это был не бытовой — это был литературный дневник, и вместе с тем — просто дневник, потому что творческая жизнь Булгакова была ее жизнью.

Записи 1933–1940 годов стали ценнейшим литературным и историческим документом.

В самом начале 60-х годов Елена Сергеевна первая уловила то, чего еще никто, кроме нее, не понимал: творчество Булгакова начало пробиваться сквозь плотный пласт молчания, прорастать сквозь толщу небытия. Шла в печать — и еще срывалась «Жизнь господина де Мольера» (впервые выйдет в свет в 1962 году); шли в печать — и еще срывались «Записки юного врача» (выйдут в свет в 1963-м). Елена Сергеевна писала брату (1961, июль): «О «Белой гвардии» пока что разговора со мной нет ни у кого. А между тем, мне очень важно, чтобы она вышла…» («Белая гвардия» выйдет в 1966-м). И вместе с тем, 14 сентября 1961 года она пишет Николаю Булгакову, в Париж: «Я знаю, я твердо знаю, что скоро весь мир будет знать это имя!»

В это время, на едва забрезжившей заре признания, она принимается редактировать свои дневники. Думая об их публикации в будущем? Или о том, что они уже становятся документом, к которому начинают обращаться исследователи? Может быть и так. Но вероятнее всего, человек необыкновенной аккуратности во всем, она просто испытывает потребность привести их в порядок. Пишет брату в феврале 1961 года: «Я сейчас привожу в порядок свои дневники…»

Ее уважение к рукописи как документу было безмерно. Редактируя тексты Михаила Булгакова, она никогда не делала поправок, казалось бы, самых необходимых, непосредственно в рукописи, скажем, «Мастера и Маргариты». Правя свои собственные дневники, делала на них легкие пометы карандашом — перечеркивания, проекты поправок или вставок, и затем неспешно и заново переписывала тетрадь за тетрадью. В переписанные тетради иногда вносила новые исправления, теперь уже пером или шариковой ручкой.

Заметно правила дневники стилистически. Иногда уточняла, даже изменяла оценки, вглядываясь в прошлое из опыта прожитой жизни. И особенно тщательно опускала то, что считала сугубо личным.

В первой редакции о чтении пьесы «Александр Пушкин» у Вересаевых: «Впечатление сильное, я в одном месте (сумасшествие Натальи) даже плакала». В первой редакции о чтении «трех первых глав романа» Г. Конскому: «На Гришу впечатление совершенно необыкновенное, и я думаю, что он не притворяется. Я плакала».

Во второй редакции никаких «Я плакала» нет. И запись: «Я не знаю, кто и когда будет читать мои записи. Но пусть не удивляется он тому, что я пишу только о делах. Он не знает, в каких страшных условиях работал Михаил Булгаков, мой муж» — при редактировании тоже снята.

Спустя двадцать лет после смерти Елены Сергеевны для читателя, пожалуй, равно значимы и это «Я плакала» в записях 1935 года и то, что в 60-е она эту фразу сняла…

Первая редакция дневников составила семь «общих» тетрадей, как об этом свидетельствует авторская нумерация на них. Шесть тетрадей, собственноручно пронумерованных Е. С. Булгаковой со второй по седьмую («Елена Булгакова. Дневник. Тетрадь вторая»; «Елена Булгакова. Дневник. Тетрадь третья»), сохранились. Судьба первой тетради — с записями за 1933–1934 годы — неизвестна.

Более того. Вскоре после смерти Елены Сергеевны ее сын Сергей Шиловский передавал в Библиотеку имени Ленина оставшуюся часть ее архива и дневники. (Часть архива она еще в 50-е годы сдала в Рукописный отдел Пушкинского дома, основной массив — в 60-е годы — в Отдел рукописей Библиотеки имени Ленина.) В кратком перечне вновь поступающих документов (в «деле» фонда такой перечень именуется «Заключением», в данном случае имеет ряд авторитетных подписей, номер и дату — 3.XI.1970) значится: «Дневники Е. С. Булгаковой с 1 сентября 1933 г. по 19 февраля 1940 г. — восемь толстых тетрадей». И если это не описка, то к размышлениям о загадочной судьбе первой тетради дневников прибавляется вопрос о том, что же могла представлять собою «восьмая толстая тетрадь», находившаяся в одной стопке с дневниками и имевшая какое-то отношение к ним…

Вторая редакция сохранилась полностью. Елена Сергеевна заполнила одну за другою четыре тетради, вобравшие в себя ровно пять тетрадей первой редакции, и на этом переписывание прекратила. Две тетради, оставшиеся не переписанными (1938–1940), решительно выправила, на этот раз не только карандашом, но и чернилами, и включила их во вторую редакцию. Они так и принадлежат двум редакциям одновременно: 6-я и 7-я тетради первой редакции, ставшие 5-й и 6-й тетрадями второй. При этом оба текста — первоначальный и окончательный — прекрасно читаются.

Возникшие таким образом шесть тетрадей второй редакции переплетены в одинаковый холст и заново пронумерованы на переплетах.

Впервые готовя к изданию «Дневники» Е. С. Булгаковой, составители остановились на их второй редакции — выражающей последнюю волю автора и вместе с тем — единственной полной.

Не исключено, что Елена Сергеевна прекратила переписывание дневников именно потому, что ею все настойчивее овладевала мысль о воспоминаниях.

Она была человеком пишущим и прекрасно владела пером, хотя не придавала этому большого значения. После смерти Булгакова сделала несколько переводов с французского. «Я перевела с французского один роман Густава Эмара, один — Жюля Верна, они выпущены у нас, — правда, я не хотела ставить Мишину фамилию, она слишком высоко стоит», — писала она Н. А. Булгакову в январе 1961 года и просила прислать ей для перевода хорошую современную французскую пьесу: «Мало того, что это мне необходимо по материальным соображениям (авторское наследственное право кончилось для меня в 1954 г., а пенсия невелика) — но мне, кроме того, очень интересно делать именно диалог, пьесу. Гораздо интереснее, чем прозу». Впрочем, ее перевод книги А. Моруа «Лелия, или Жизнь Жорж Санд» вышел в 1967 году с ее подписью — Елена Булгакова, переиздавался, широко известен.

Теперь оказалось, что она и прекрасный рассказчик. Ее рассказы о Булгакове помнят все, кто бывал у нее в 60-е годы. В позднейших своих дневниках — а она вела дневники и в 50-е и в 60-е, многие сохранились, — вдруг прерывала описание событий жизни в настоящем, уходила в прошлое, создавая удивительные мемуарные страницы. И письма ее — особенно письма к Н. А. Булгакову, к А. С. Нюренбергу — по временам теряли формы эпистолярии, переходя в мемуары.

Все чаще возникавшая у нее мысль о том, что все это нужно собрать, записать, свести в книгу, кажется, впервые обрела реальные контуры с приходом в ее дом журналиста Александра Лесса.

«Ну, приходил сейчас этот журналист… — писала Елена Сергеевна с присущей ей живостью выражения и свободой в выборе слов брату в апреле 1963 года. — Ну, тип, скажу тебе. Он-то, правда, очень симпатичный, но тип. Сидим в кухне с ним, как всегда, я угощаю его царским угощением, как он говорит. А он выспрашивает у меня то да это. Я, конечно, рада. Мне рассказывать про М. — наслаждение. И вот выдам ему какую-нибудь новеллу из жизни, а он сразу: позвольте мне это написать, это же какой рассказ! — Ну, первый раз я сказала — пожалуйста. Сегодня он мне принес его уже в написанном им виде, только попросил меня исправить, по-редакторски. Я сделала. «Вы знаете, я уже сговорился с редакцией, это будет напечатано в июле, они так обрадовались, им так понравилось». Потом, за угощением, я опять что-то рассказала такое, хлебное. «Позвольте, я это тоже напишу, ведь это надо всем знать!» Ну, что ж… Потом, уже уходя, натянув пальто, нахлобучив кепку, выманил еще один случай и когда начал свою традиционную фразу, я ему сказала: — Вы у меня всю мою книгу растащите. А он: — Что вы, у вас, я вижу, столько материала, что на три книги хватит. Не жалейте. — А я и не жалею, потому что он хорошо пишет» (курсив мой. — Л. Я.).