Раиса Немчинская

Максимилиан Изяславович Немчинский

РАИСА НЕМЧИНСКАЯ

Меня часто занимает вопрос: как люди приходят в цирк? Нет, не на представление, а насовсем, кем бы они там ни становились — артистами, исследователями, ассистентами в номерах, служителями при животных… Для меня самого в этом смысле все обстояло просто, я в цирке со дня рождения, «родился во время гастрольной поездки родителей» — пишу я обычно в автобиографии. Ну а не цирковые дети, нормальные, так сказать, люди, что влечет их?

Я не удержался, спросил как-то маму, помнит ли она, когда впервые услышала о цирке, решила стать гимнасткой.

И она рассказала, как зимним тамбовским вечером ей, забившейся в угол дивана, прочитала старшая сестра «Гуттаперчевого мальчика» Григоровича. Вой вьюги за окном… Темная комната, едва освещенная керосиновой лампой… Маленький разбившийся гимнаст…

Вот уж, действительно, не подходящее чтение на сон грядущий для пятилетней девочки. Да и обстановка была пугающая. Все, как нарочно, подстроено, чтобы маленького человечка навсегда отвратить от цирка.

Но нет. Сработал, наверное, славный закон контраста. Или строптивый характер. Манеж, обагренный кровью, не испугал. Несчастный случай стал, должно быть, самым убедительным доказательством, что цирку нужны смелые, сильные, упорные. Девочка не могла этого не ощутить. Убежденность, что сила воли движет миром цирка, не покидала ее ни на минуту. А когда человек озарен какой-либо идеей, он не знает преград. Смертью и падением кончилась цирковая жизнь прославленной гимнастки Раисы Немчинской. С рассказа о падении и смерти началась она для маленькой, не по годам серьезной и упорной девочки Раечки Ахаткиной.

Дочь военного, она раньше научилась свободно сидеть на лошади, чем ходить. Кнут, стек, ружье-монтекристо, перешедшее в наследство от дяди, — любимые игрушки детства. И лошадь. Правда, сначала лошадь была игрушечной. Но с настоящей лошадиной шкурой, с гривой, хвостом и белыми зубами. Как с настоящей с ней и обращалась маленькая хозяйка. Поила, кормила овсом, заплетала на ночь хвост и гриву, каждое утро седлала, взнуздывала; ведь чтобы добиться от лошади хорошей выездки, с ней надо ежедневно упорно работать.

Не забывала наездница и о собственных тренировках. Дом, в котором жила их семья, окружал старинный сад с большими деревьями, беседками, трельяжами. И девочка изо дня в день, не считая синяков и царапин, лазала по трельяжам, взбиралась на верхушки деревьев, прыгала с крыш беседок. Настойчиво вырабатывала в себе мужество и силу.

Тамбов не был родным городом для ее родителей. Просто ко времени ее рождения в нем был расквартирован полк отца. Но для самой Раечки именно с Тамбовом связаны все наиболее значительные события ее детства.

Здесь она начала закалять свою волю. Зимними вечерами, специально дождавшись темноты, одна ходила на замерзшую и занесенную снегом Уну и там десятки раз подряд летала на санках с отвесного берега чуть ли не до середины реки. Ранними летними утрами, в прохладный час водопоя, удирая потихоньку от родителей, переплывала она с красноармейцами эту же Уну, сидя на корточках на лошади.

Здесь, в Тамбове, она начала учиться. Кстати, в школу записалась сама. Время было такое, что подобная самостоятельность никого не удивила. «Девочка, мы тебя запишем, — сказали ей, — но учиться разрешим, если принесешь полено». Не было не только дров, чтобы отопить школу, не хватало парт, учебников, учителей. Но все это не мешало тяге к учебе.

В Тамбове же на сцене драматического кружка, поставившего «Кота в сапогах», впервые выйдя к зрителю в шубке из заячьих шкурок, маске на лице, большущей шляпе и сапогах с раструбами, услышала Раечка первые аплодисменты в своей жизни.

Первая мировая война. Февральская революция. Великий Октябрь. Весь этот растревоженный, перевернутый мир не мог не отразиться на жизни и психике ребенка, рожденного в 1912 году.

Облавы, обыски. На улицу не пускают — там стреляют. Страшные разговоры о смерти от недоедания и привычка на всю жизнь доедать дочиста все, что ни положат на тарелку. Отец, уехавший на Западный фронт в хрустящем сверкании погон, возвращается в странном звании военспеца. Многое тогда казалось необычным. Приемы обучения, органы управления, армия, искусство, жизнь — все создавалось заново. Оттого, наверное, и дети той эпохи росли такими жадными до всего нового, такими уверенными в собственном призвании, такими легкими на подъем.

В 1923 году часть, где служил отец Раи, была передислоцирована в Воронеж. Переезжали, разумеется, всей семьей.

Первое, что запомнилось от Воронежа, — это турник, стоящий в маленьком саду большого каменного дома, в котором поселились Ахаткины. Нет, не турник даже, просто два врытых в землю столба с трубой-перекладиной над ними. Рая, спрыгнув с пролетки, привезшей с вокзала бесчисленные коробки и чемоданы родителей, взобралась по балке, повисла на перекладине и улеглась на живот. А потом, сгруппировавшись, охватив ладонями ноги, закрутилась в кульбитах. Все быстрее, быстрее и быстрее, руки уже не выдерживают напряжения, разжимаются сами собой, и девочка, все еще вращаясь, падает на землю, и сгруппированная, катится по дерновой дорожке мимо кустов и клумб. Испуга не было. Не было и ушибов. Была одна безудержная, беспричинная радость. Впрочем, что за причины нужны для радости в одиннадцать лет?

Квартира, отведенная Ахаткиным, была большая, и каждая из девочек получила по отдельной комнате с окнами в сад и высокими лепными потолками. Рая тут же упросила соседа ввинтить прямо в розовых купидончиков, порхающих среди голубых цветов и рогов изобилия, два крюка для трапеции. Третий крюк для зубника тогда же укрепили в притолоке двери. Самого зубника, правда, не было. Висеть приходилось на ламповом фитиле.

Вот так, с турника и трапеции, началась воронежская жизнь Раи Ахаткиной. В Воронеже она пришла в большой спорт, окончила школу, начала свою самостоятельную жизнь воздушной гимнастки.

Чем это было вызвано — объяснить не берусь, но в Воронеже тех лет жило много ребят, мечтавших о цирке и готовящих себя к трудной артистической карьере. Назову лишь наиболее прославившихся: Владимир Дуров, братья Макеевы, лучшие, пожалуй, музыкальные эксцентрики советского цирка; Тамара Эдер (тогда Соловьева), воздушная гимнастка, затем укротительница львов и дрессировщица медведей; создатель прекрасных акробатических групп, а впоследствии канатоходец Николай Хибин, начавший работать под псевдонимом Мариано; самые темповые турнисты из выступавших на манежах нашей страны Алексей Козявин, Павел Дрыгин и Константин Бирюков, взявшие потом псевдоним Круффи… Список можно продолжить именами не столь громкими, но, право же, делавшими честь любой цирковой программе 30–40-х годов.

Это странно, однако почти со всеми из них Рая познакомилась много позже, уже во время своих гастролей. А тогда она мечтала о цирке, но мечтала втихомолку, на своей трапеции под розовыми откормленными купидончиками.

Сразу же по приезде в Воронеж Рая записалась в спортивный кружок Дворца труда. Определили ее в детскую группу так называемых «чижиков», куда ей и положено было попасть по возрасту. Но ненадолго. После первого же занятия девочку перевели во взрослую группу.

В кружке Рая особенно увлекалась снарядовой гимнастикой — бумом, турником, параллельными и разновысокими брусьями. Но, овладев наиболее распространенными упражнениями, исполняемыми на этих снарядах, Рая натолкнулась на препятствие, преодолеть которое так и не смогла. В те годы существовало строго соблюдаемое разграничение между женской и мужской гимнастикой. Наиболее сложные, а следовательно, интересные для исполнителей и эффектные упражнения девушкам категорически запрещались. Всякий раз, когда Рая упрямо пыталась переступить запретную черту, инструктор, проводивший занятия, решительно пресекал эти попытки.