Моя жизнь и мои успехи

«Моя Жизнь, Мои Успехи»

Д77

Послесловие И. К. Архиповой Перевод Н. А. Живаго Комментарий Н. А. Живаго Редактор О. А. Сахарова

Марио Дель Монако

Моя жизнь, мои успехи. — Пер. с итал.; ‘ Послесловие И. К. Архиповой. - М.: Радуга, 1987.- 208с.

Автобиографическое повествование великого певца дает возможность читателю узнать о сложной и яркой судьбе одного из самых популярных в мире представителей итальянской вокальной школы.

Будучи истинным человеком искусства, Марио Дель Монако не мыслил свою жизнь вне родной культуры, вне общемирового музыкального процесса. Поэтому и рассказ его включает не только события собственной жизни, но и характеристики многих коллег-современников.

Издание иллюстрировано.

Рекомендуется широкому кругу читателей.

©Rusconi LibRi, 1982

©Перевод на русский язык, послесловие, комментарий издательство “Радуга”, 1987

От флорентийского дома, где я ро¬дился 27 июля 1915 года, у меня сохранилось ощущение сумрака и прохлады коридоров. Там каждый шаг отдавался приглушенным эхом. Помню дребезжание трехколесного велосипеда. Докатившись до конца коридора, он утыкался в дверь с таким звуком, будто чем-то хлопнули по подушке. За дверью скрывалось множество пред¬метов, казавшихся волшебными мальчугану, еще не научившемуся как следует ходить: пробирки, перегонные кубы, разноцветные бутыли. Прибли¬жаться к большому рабочему столу моего деда мне категорически запрещалось. Это был стол хи¬мика. “Доктор Луиджи Джакетти, врач, фарма¬цевт” — гласила надпись на медной дощечке, при¬крепленной к дверям дома номер 15 по улице Рикасоли.

Марио Дель Монако в годовалом возрасте

О тех первых годах своей жизни у меня оста¬лись лишь обрывочные воспоминания. Какие-то проблески, которые я, подобно всем взрослым людям, тщетно пытаюсь связать воедино. Дере¬вянная резная дверь с блестящими массивными створками; каменные перила со стойками из мрамора на лестнице; дверца, открывавшая доступ к старому колодцу; собор Санта-Мария-дель-Фьоре с его восхитительным двухцветным убранством. Собор возвышался как раз позади нашего дома, на улице, по которой меня почти ежедневно водила мама. Отец мой в ту пору вое- вал на итало-австрийском фронте, а дядя с женой находились в Соединенных Штатах. Поэтому их лавками (родственники держали торговлю ска¬тертями, вышивкой и дорогими черепаховыми изделиями) ведала моя мать. Она брала меня с со¬бой на набережную Аччайоли, в эти казавшиеся большими и темными лавки, пахнущие лавандой.

Город отличался тишиной и безмятежностью, летом здесь стояла духота. В воздухе плавал пух с деревьев. Прохлада церквей манила передохнуть от жары. На обратном пути с набережной Аччайо¬ли мы иногда слушали в соборе Санта-Мария-дель-Фьоре деда моей мамы, служившего главным органистом. Он извлекал из своего инструмента завораживающие звуки, а сам выглядел как-то причудливо. Наверное, тогда и произошла моя пер¬вая встреча с музыкой. А быть может, эта встреча произошла, когда я подслушивал под дверью каби¬нета деда-химика? Он распевал там среди своих пробирок. У него был прекрасный слух и краси¬вый, выразительный баритон. Я слушал и вообра-жал, что это я пою на сцене в оперном театре, что я — певец. Впрочем, встреча с музыкой могла случиться и позже, когда отец впервые повел меня в театр “Политеама Фьорентино” на настоящую оперу. Давали “Мефистофеля”. Отец шептал мне: “Вот сейчас появится дьявол”, и совершенно убежденный в подлинности дьявола, изо всех сил поджимал коленки, чтобы не надуть в штаны.

Мама тоже пела. Еще она любила, усадив ме¬ня на стул, рассказывать сказки. Эти сказки тос¬канских деревень, где они произносятся с осо¬бым, флорентийским тембром голоса, с гортан¬ным придыханием, представали еще более ска¬зочными и поистине волшебными, когда мама принималась петь. Она знала несколько оперных арий, и летом мы нередко собирались все вмес¬те на нашей большой террасе напротив соседских окон. Заслышав ее пенив, я забывал обо всем на свете… Соседи, распахнув оконные ставни, то-же наслаждались ее голосом, наполнявшим со¬бою весь наш просторный двор, и аплодировали.

Невысокого росте, изящная, MOЯ мать как бы являла собой чудом оживший традиционный образ одной из флорентийских мадонн. Ее чер¬ные шелковистые волосы ниспадали до самых бедер. Я смотрел, как она их расчесывала, а за¬тем укладывала узлом на голове, по тогдашней моде. Пела она, чтобы превозмочь тоску. Пись¬ма от отца с фронта были редки. Мой отец, кава¬лерийский офицер, находился на передовой, а газеты ежедневно печатали хроники кровавых боев.

Родители – Этторе Дель Монако и Флора Джакетти

Однажды, в 1917 году, мать решила добрать¬ся до мужа или по крайней мере приблизиться, насколько можно, к передовой, где он воевал. Не желая никого слушать, она твердо стояла на своем, выдержала целое сражение с семьей и в конце концов уехала. В моей памяти сохрани¬лись лишь отдельные эпизоды той кошмарной поездки. Впоследствии Я не раз вновь и вновь переживал ее, слушая рассказы старших. Мы нахо-дились в Мандзано неподалеку от Удине, когда осенней ночью к нам постучали с сообщением о том, что фронт прорван. Австрийцы с немцами стремительно наступали, гоня перед собой остат¬ки итальянских частей и толпы гражданских бе¬женцев. В числе беженцев, разумеется, находи¬лись и мы с мамой. Смутно припоминаю ка¬кую-то старуху в черном, которая суетливо размешивапа кашу в кастрюле; потом очень длин¬ный мост, слабо освещенный призрачными голу¬боватыми огнями, — мост через реку Тальяменто. Отовсюду слышалось чавканье грязи под ногами бесконечной толпы. Двигались нагруженные скарбом телеги, запряженные волами. Когда мы добрались до противоположного берега, позади нас полыхнул огонь, раздался чудовищной силы взрыв, и мост разлетелся в пыль, белое облако которой повисло в ночи.

О последующих событиях мне рассказыва¬ла мать. Но я хорошо запомнил ощущение пол¬ной безопасности, когда она брала меня на руки. Помню также подобравший нас военный грузо¬вик и колоннаду в Тревизо, где отступавшие сол¬даты устроили ночлег; помню караваны танков, тянувшиеся к реке Пьяве, чтобы сдержать против¬ника, и, наконец, спасительный поезд, который увозил нас обратно во Флоренцию.

Я снова крутил педали моего трехколесного велосипеда в просторных комнатах по обеим сто¬ронам коридора. Взрослыми владело в ту пору тревожное беспокойство. Война заканчивалась, но еще яростно била своим хвостом, нанося лю¬дям трагические удары. Моя мать отгоняла свою тревогу оперными ариями. Наконец мне сказали, что настал мир. Мне было всего три года, и слово это прозвучало для меня непривычно. Прежде я слышал разговоры только о войне и пускай нэ материнских руках, но пережил ее. Теперь же взрослые твердили, что войны больше нет, а есть какой-то мир, которому все вокруг очень радо¬вались. Мы даже побывали на службе в соборе и слушали, как мой прадед играл на органе в честь этого загадочного мира.

Отец, выйдя в отставку, вскоре получил наз¬начение в Кремону. Вспоминаю кондитерскую фабрику, которую хорошо было видно с балкона нашего дома, крепких ломовых лошадей с вол¬нистыми гривами и хвостами, бочки с медом, привезенные на телегах, запах “torrone”(Популярная сладость, род нуги 1итап.), прони¬кавший повсюду. Опорожненные бочки рядами лежали на улице. Я любил залезать в эти сладкие туннели и соскребать остатки лакомства с де¬ревянных клепок, из-за чего вечно был вымазан липким медом, а мать непрестанно стирала что-то на балконе, разрываясь между тазами с водой и моим младшим братишкой, которому едва исполнилось два года.

Разговоры в Кремоне шли в основном о му¬зыке и пении, словно великие мастера прошло¬го - Монтеверди, Страдивари, Понкьелли — еще бродили по улочкам вокруг башни Торраццо. Наше семейство, разумеется, не избежало влия¬ния этой атмосферы. Однако все надежды, свя¬занные с музыкальной карьерой, возлагались не на меня, а на брата. Отцу казалось, что тот унасле¬довал замечательные вокальные данные нашей матери. Он сажал его перед собой и говорил: “С таким голосом, когда вырастешь, петь тебе “Андре Шенье”. Будешь ходить по сцене в круже¬вах и туфлях на красном каблуке”. Я глядел на висевший в нашей гостиной гобелен, где дамы из восемнадцатого века подавали руки кавале¬рам в туфлях с красными каблуками, ревниво молчал и завидовал звонкому голосу младшего брата.