Доктор велел мадеру пить...

Павел КАТАЕВ

_{...и сверх всего того между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят.}

_{Евангелие от Луки.}

   Мой отец писатель Валентин Петрович Катаев умер 12 апреля 1986 года в Москве в возрасте восьмидесяти девяти лет...

   Не он, разумеется, выбрал дату своей смерти, но жизнь завершена, и цифры, стоящие на пороге черты, отделяющей живую судьбу от посмертной, как шифр несут в себе всю полную информацию о состоянии мира...

   Меня до сих пор не оставляет впечатление, что его смерть, совпавшая с тремя важнейшими событиями завершающегося века и тысячелетия, сама по себе стала историческим событием и вовсе не потому, что из жизни ушел такой-то и такой-то выдающийся писатель, а потому, что захлопнулась дверь за целой эпохой в истории страны и народа. А возможно и мира.

   События такие.

   Во первых, 12 апреля празднуется День Космонавтики, ибо в этот день а космосе оказался первый человек, Юрий Гагарин. Ощущение праздника возникает в этот день у человека не по обязанности считать это событие праздником, а в силу других причин, более важных и глубоких. Это праздник не представителей какой-то страны, а человека - обитателя планеты Земля.

   Горечь того памятного мне апрельского дня, когда позвонили из больницы, чтобы сообщить о кончине отца, вовсе не отменяла и не перечеркивала всенародный праздник, но навсегда сохранилась в нем...

   Во-вторых, в те же приблизительно дни 1986 года, и двух недель не прошло, страна и мир узнали о ядерной катастрофе в Чернобыле и начинали осознавать все значение этой небывалой аварии на атомной станции.

   И, наконец, в-третьих, именно к этому времени делается очевидной полная невозможность существования ни советского строя, ни такого несусветного коммунистического образования, каким в течение более чем семи десятилетий был Советский Союз.

   Остается лишь наблюдать их неотвратимое разрушение и молить Бога, чтобы обезумевшие функционеры свою агонию не сделали гибельной для миллионов и миллионов людей.

   Отметим, главные преступники (оценка субъективная, ибо такой правовой оценки они не получили) исподволь подготовили для себя пути к отступлению, что позволило им моментально интегрироваться в новые условия, и поэтому их агония была хорошо спланирована и безопасна (деньги партии и все такое прочее).

   Таков был фон времени при завершении земной жизни моего отца.

   В глазах публики писатель из живого человека, частного лица, превращается в литературный персонаж, в литературного героя, чьи поступки трактуются не по законам жизни. а по законам литературы. А ведь писатель в первую очередь - человек, простой человек, и именно это заставляет заинтересоваться его творчеством истинных ценителей литературы.

   Пусть же вышеприведенные соображения и замечания явятся предисловием к последующему тексту.

   Приступая к написанию своих заметок, я сознательно отказался от составления предварительного плана, целиком полагаясь на то, что одно воспоминание "потащит" за собой другое, третье и так далее, и так далее, и возникнут картины, которые сидели где-то в глубинах подсознания, но которые при этом являются более значительными, чем плавающие на поверхности памяти.

   Тем более, что "поверхностным" воспоминаниям под воздействием внешних сил свойственно изменятся и искажаться, порой превращаясь в неправду.

   Отец как-то рассказал о своем разговоре с Марией Павловной, сестрой Антона Павловича Чехова. Кажется, встреча эта состоялась в купе железнодорожного вагона по пути в Таганрог, на родину писателя, где должен был праздноваться очередной юбилей Чехова.

   В этом же "мероприятии" в числе других актеров Московского художественного театра принимала участие и жена Антона Павловича Книппер - Чехова.

   Но это - к слову.

   Отец спросил сестру Чехова, как Антон Павлович писал. Ему было интересно узнать от близкого человека, очевидца, как выглядел работающий Чехов.

   И Мария Павловна рассказала такую историю.

   В Москве они жили в доме, который назывался "шкафом" (или "комодом"). Этот дом и поныне существует и находится на Садовом кольце неподалеку от площади восстания напротив Планетария.

   Сейчас в нем музей Чехова.

   Как-то брат с сестрой договорились идти в театр.

   И вот наступает вечер, пора собираться, а Антоша, как называла его сестра, все сидит в своей комнате на втором этаже и не показывается.

   Мария Павловна поднялась по крутой лестнице наверх, заглянула в кабинет, чтобы позвать брата, а тот сидит за своим письменным столом и быстро, быстро пишет.

   - Антоша, в театр опоздаем!

   - Подожди, Маша, подожди...

   Повернулся лицом, рассказывает Мария Павловна, смотрит на меня, но не видит. Все мысли где-то там, далеко-далеко...

   Эту историю можно прочесть в папиных заметках о Чехове. Я же позволил себе пересказать ее, потому что навсегда запомнил, как именно отец ее рассказывал, как протягивал руку в сторону, словно бы повторяя жест Чехова и как закрывал глаза, поднимая слепое лицо к небу.

   Рассказывая о Чехове, он тем самым рассказывал о себе, о своем состоянии в моменты творчества.

   Кстати сказать, мне очень хорошо знакомо это его выражение лица, и этот его слепой взгляд, направленный куда-то в другие миры. Катаев не уставал повторять, что за письменным столом полностью отрывается от действительности и его воображением владеет бессознательное.

   Проще говоря, высшие силы водят его пером.

   Теперь дальше.

   Отец мечтал провести своих близких по тем местам, по которым его самого водила собственная судьба.

   Первая из таких экскурсий - поездка в Одессу, город папиного детства.

   В гостиницу, где мы остановились, пришел папин гимназический товарищ. Папа называл его "Боря Дмитриев".

   Для папы он, естественно, был Борей, мальчиком-гимназистом, отличником, гордостью класса, а для меня - довольно-таки пожилым чудаковатым человеком, с веселыми глазами, который очень живо откликался на любой вопрос родителей.

   Причем, как откликался?

   Не словами, не репликами, а именно своими веселыми глазами - прищуривая их, блестя ими, поводя из стороны в сторону. Произносимых при этом слов я и не запомнил, будто бы он вообще молчал, а только весело поглядывал.

   Впрочем, одну фразу я помню.

   Разговор зашел о еде, и папа упомянул свою любимую скумбрию горячего копчения.

   Не холодного, а горячего. Именно горячего!

   "Боря Дмитриев" довольно кисло к этому отнесся, сказав, что он вообще не ест скумбрию.

   - Почему? - участливо спросил папа. - Ты что, диетик?

   - Нет, я еще не идиотик! - сострил Боря Дмитриев и сам же засмеялся своей шутке...

   Еще в Москве, до поездки в Одессу, мы уже знали, что в городе папиного детства находятся катакомбы. Отец рассказал нам историю их происхождения.

   Они появились давным давно, еще в те времена, когда город только начинал строиться и в качестве строительного материала использовался ракушечник - мягкий, песочного цвета, легкий для обработки камень. Пласт ракушечника нарезался на довольно таки большие кубики, из которых как из кирпича складывались городские здания.

   Поначалу ракушечник добывали на поверхности, но постепенно выработки уходили все глубже и глубже под землю, и в результате образовались длинные штольни, тоннели.

   Во время Великой отечественной войны в одесских катакомбах базировался партизанский отряд, оказывавший сопротивление оккупантам.

   В Одессе отцу уже удалось побывать в сорок четвертом году сразу же после освобождения города от немецкой оккупации. Он встречался с оставшимися в живых подпольщиками, знакомился с архивными материалами.