«Тигры» в снегу<br />Мемуары танкового аса

Альфред Руббель

«ТИГРЫ» В СНЕГУ

Мемуары танкового аса

Глава 1. Новобранец в пехоте

Округ I в Кенигсберге — 21-й учебный пехотный полк — 14-я противотанковая рота

Доброволец (декабрь 1939 г.)

1 сентября 1939 года, с вторжением в Польшу, началась Вторая мировая война. То, что будет война, для нас, населения Восточной Пруссии, не было тайной. Призыв молодых мужчин, размещение воинских подразделений в деревнях, мероприятия по затемнению, запрет на использование частных машин или даже их конфискация, целевые репортажи в прессе и на радио, экономические ограничения в торговле продуктами и товарами — все указывало на войну. Настроения у населения были различными. Более старые люди, пережившие Первую мировую войну, были в основном сдержанны. Мы, молодежь, неопытные и обработанные пропагандой, рассматривали войну, по крайней мере против Польши, как необходимость.

И так получилось, что мне как раз исполнилось 18 лет, и 3 сентября я записался в добровольцы. У меня было два мотива: если идет война, то я должен быть солдатом; если я буду добровольцем, то смогу выбирать род войск, то есть смогу стать танкистом. Моя цель — стать танкистом — также имела под собой два мотива: я интересовался техникой; танкисты носили специальную черную униформу и поэтому сильно отличались от серой пехоты.

Постепенно призвали моих старых товарищей из школы и Гитлерюгенда, призывы 1919 и 1920 годов рождения. Гитлерюгенд (я, как интересующийся техникой, был в Гитлерюгенде для связистов) выразительно распрощался с нами построением и вечерним шествием. Разговоры при этом были, в отличие от обычных, глубоки и задумчивы. Мы, те, кто еще оставался, в последний раз в этой кампании провожали наших товарищей из городов нашей юности. Ничего больше никогда не будет таким, как было, Англия и Франция объявили Германии войну. Легкая война против Польши была выиграна, но начальная эйфория от этого уже прошла.

В ноябре 1939 года меня призвали. Мои родители были очень недовольны тем, что я был добровольцем. Мой отец был тяжело болен раком, он умер менее чем через год, но моя мать попыталась в военкомате оттянуть мой призыв, мотивируя это тем, что мне надо было работать в сельском хозяйстве. Это не удалось. Я сначала был очень рад, что попал в выбранный мной род войск. Но, как потом выяснилось, сокращение «Pz.» меня обмануло, 5 декабря 1939 года я приземлился в пехоте, в 14-й противотанковой роте 21-го учебного пехотного полка в Браунсберге! 21-й учебный пехотный полк был учебным полком 21-й пехотной дивизии, которая стояла в готовности в Эйфеле. Я чувствовал себя не очень хорошо, я в первый раз был далеко от родного дома и, кроме того, я попал в пехоту.

Был очень холодный, морозный зимний день без снега, когда мы, большая группа молодых людей, с 00.00 часов этого дня ставшая солдатами, высадились из поезда в Браунсберге. На перроне сразу стало очень громко. Два одетых в серое господина громко командовали — те, кого призвали в пехоту, должны были идти налево, а те, кого призвали в артиллерию, должны были идти направо. Я еще придерживался того мнения, что меня призвали в танковые войска и с пехотой и артиллерией я не имею ничего общего, поэтому я с моим чемоданом в одиночестве остался стоять посреди перрона, ожидая приглашения в танковые войска. Один из одетых в серое господ подошел ко мне и очень грубо спросил, чего я жду. Я сунул ему под нос мою повестку. Его лицо налилось кровью, и он заорал: «Вы еще не в пехоте!» В пехоте я оставался следующие шесть месяцев.

Альфред Руббель в черной танковой униформе с танковой защитной шапкой. Этот снимок был сделан в Тильзите в 1940 году. В учебных частях красивую черную танковую униформу в увольнение надевать не разрешали. Этот запрет солдаты обходили следующим образом: с собой в чемодане бралась черная танковая форма, в туалете на вокзале солдат переодевался, и чемодан с серой полевой формой оставался в камере хранения на вокзале до конца увольнения.

Расчет пушки готов к выстрелу.

Фотография из ранних дней вермахта, учения с 3,7-сантиметровой противотанковой пушкой.

Фотография времен французской кампании, расчет 3,7-сантиметровой противотанковой пушки в бою.

Три месяца обучения новобранцев дали нам тяжелую, но хорошую подготовку. За это время и потом тоже у меня были практически только хорошие и справедливые обучающие. Командиром роты был капитан фон Боддин, образцовый офицер, которого мы очень уважали. Старшина, как это и должно быть, держал в кулаке своих унтер-офицеров и роту. Нашего взводного я не помню, хорошо помню нашего командира отделения, унтер-офицера Эмиля Витта. Мы все его любили. Он был добрый и отзывчивый, и он это знал и поэтому прятал эти свои качества за напускной строгостью, но его жизнерадостная натура все равно просвечивала.

Наше отделение, 10 человек, занимало кубрик в казарме, мы все были сразу после школы; когда мы собирались вместе, мы обсуждали, кто из нас в будущем может стать руководителем. В других отделениях было социальное расслоение, кроме того, разница в возрасте между 1918 и 1921 годами призыва давала о себе знать. Я был единственным ребенком в семье, первый раз был вне дома, и в первый раз в моей жизни я должен был найти свое место в коллективе. Думаю, что мне это удалось, я чувствовал себя хорошо. У нас были уважение друг к другу и толерантность, я не помню, чтобы у нас были какие-то драки или чтобы какая-то группа попыталась получить преимущество. Я думаю, что родительское воспитание и выращенное в Гитлерюгенде чувство общности были основами для хорошего совместного существования.

Во время обучения рекрутов из казарм практически не выпускали, и в этих маленьких городках глубокой восточнопрусской зимой для нас не было ничего привлекательного. То, что это был католический район, для нас, происходящих из Восточной Пруссии и Вестфалии, не имело значения, в отличие от того, что позже было в Падерборне.

Фотография школьных дней Альфреда Руббеля (он обозначен крестом). В первом ряду сидит учитель.

Учения с 3,7-сантиметровой противотанковой пушкой на жестоком морозе в январе 1940 года. Расчет из четырех человек тащил пушку на руках по глубокому снегу четыре километра от казармы до полигона.

На Рождество нам разрешили пойти на службу в церковь, это был первый за три недели выход из казармы. Рота построилась, католики должны были выйти налево. Католиков оказалось немного, основная масса была протестантами. Католиков отпустили в церковь без присмотра, а остальными занялся унтер-офицер. Мне удалось присоединиться к католикам. Мы пошли в торжественную и огромную церковь Св. Екатерины. Из церкви я, вместе с еще несколькими «новообратившимися в католичество», скоро ушел, и мы пошли гулять по зимнему городу. Иногда дверь какого-нибудь дома открывалась, и нас приглашали в гости. Это был первый день Рождества, 11 часов утра, но люди были уже навеселе. Нам ничего не оставалось, как присоединиться к употреблению алкоголя. Мне тогда было восемнадцать с половиной лет, и с алкоголем, в отличие от современной молодежи, я обращаться еще не умел. Потом мы вспомнили, что отстоявшие службу уже возвращаются в казарму, и тоже пошли в казарму. По пути мы вывалялись в снегу. Дежурный по казарме был, разумеется, человеком без чувства юмора, он доложил начальству, что мы, предположительно, навредили имиджу вермахта. Ротное начальство рассматривало ситуацию точно так же, и нам назначили неделю дополнительной маршировки.