Новости о господине Белло

— Когда в дом прибыла полиция, дяди Астора уже и след простыл. Он как сквозь землю Провалился. И тогда дед Эдмунд решил, что аптека достанется второму сыну, Бернарду. И пришлось твоему дедушке бросит исторический факультет, изучить аптечное дело и взять на себя «Аптеку Штернхайма».

— Которую потом взвалили на тебя, — заметила Верена.

— И которая тебя доконает! — добавил я.

— А об этом Асторе так никто никогда больше и не слышал? — спросила Верена.

— Слышали. Через десять лет дед Эдмунд получил письмо. На конверте красовались французские марки.

— Это было письмо от дяди Астора! — воскликнул я.

— Точно, — кивнул папа.

— Господин Белло тоже так и думал, — добавил господин Белло.

Папа продолжил рассказ:

— Дядя Астор писал, что после побега он записался во Французский иностранный легион, но теперь вышел в отставку и собирается подыскать жильё во Франции. Потом от него ещё десять лет не было новостей. А затем пришло второе письмо. Тоже на имя деда Эдмунда, только он к тому времени уже умер. Поэтому письмо получил твой дедушка Бернард. На конверте стояло имя отправителя: Гастон Провервиль.

— Кажется, я догадываюсь. Астор взял себе другое имя, — сказала Верена.

— Да, совершенно верно. Гастон — то есть Астор — написал, что у него страшная ностальгия и что ему очень хочется вернуться. И спросил, не могли бы Штернхаймы потихоньку снять ему квартиру в его родном любимом городе. Отец тогда отдал ему наш дом на Кленовой аллее, а мы переехали сюда, в Львиный переулок. Конечно, папа утверждал, что ему так гораздо удобнее: спустился на один этаж — и ты уже на работе. Но я думаю, он просто по доброте уступил дом. Он очень любил брата.

— А Гастон, то есть дядя Астор, — он до сих пор живёт в том доме на Кленовой? — спросил я. — И ты… ни разу…

— Я понял, что ты хочешь спросить, — не дал мне договорить папа. — Я был у него всего один раз. Но дядюшка меня выгнал. Он боится, что если его навестит племянник, то могут возникнуть подозрения. Пойдут слухи. Хотя я ему говорил, что у того дела давно истёк срок давности. И можно не бояться полиции. Но он мне не верит. Он стал немного странноватым. Из дома почти не выходит. Если и гуляет, то когда уже стемнеет. Продукты заказывает по телефону, с доставкой на дом.

— А кроме тебя кто-нибудь знает, что этот таинственный господин Провервиль на самом деле твой дядюшка? — спросила Верена.

— Я ни с кем об f том не говорил. До сих пор, — сказал папа. — И я надеюсь, что и вы сдержите обещание. — Он повернулся к господину Белло: — И ты тоже, господин Белло. Будешь нем как рыба!

Господин Белло кивнул.

— А как ты думаешь, если существуют записки прадедушки Эдмунда; то они могут быть только в том доме на Кленовой аллее? — осторожно спросил я. — Как бы мне их там поискать…

— Выбрось из головы эту дурь! — тут же сказал папа. — Во-первых, маловероятно, что какие-то записи вообще сохранились. А во-вторых, Гастон Провервиль тебя просто-напросто не впустит. И уж тем более если узнает, что твоя фамилия Штернхайм.

— Но я же не обязан говорить ему, кто я.

— Да всё равно бесполезно, — сказал папа.

— Похоже, Штерни прав, — обратилась ко мне Верена. — Какой-то он скользкий тип, этот Провервиль, судя по тому, что рассказывает твой папа. Не хотела бы я с ним повстречаться.

Господин Белло осмотрел себя с головы до ног.

— Господин Белло тоже бывает скользкий, когда намылится, — шепнул он мне.

— Это в другом смысле, — сказал я, — я тебе потом объясню. А теперь давайте пойдём домой.

— Точно, домой! Господин Белло уже немножко здорово проголодался, — добавил он, и мы вчетвером спустились по крутой лестнице на наш этаж.

Папа приготовил ужин и накрыл стол ещё до того, как хватился нас, а потом нашёл на чердаке. Так что можно было сразу садиться за стол.

И хотя на ужин была не индейка с печёнкой, а просто бутерброды с колбасой и швейцарским сыром, господин Белло всё равно ел с большим аппетитом. И мы все тоже.

Госпожа Лиссенкова знает почти всё на свете

Весь следующий день до обеда мы с господином Белло слушались папу. Это значит, что мы не говорили ни про дядю Астора, ни про господина Провервиля, ни про записную книжку прадедушки Эдмунда. Но это было и не трудно, потому что я находился в школе, а господин Белло — дома.

А в обед первый начал господин Белло. Мы разогрели макароны, которые сварил папа, набухали туда томатного соуса, а потом перешли к десерту — ванильному мороженому с малиновым сиропом, и тут господин Белло наклонил ложку и задумчиво сказал, глядя, как красный сироп капает на мороженое:

— Собакам нельзя малиновый сироп. Собакам нельзя мороженое. Собакам нельзя сладкое.

— Да, точно, — подтвердил я, — в папиной книге «Как я воспитываю собаку» тоже так написано.

— А господин Белло не хочет, чтобы было нельзя мороженое, когда он опять превратится в собаку, — объяснил он.

— Ах вот ты о чём, — сказал я. — Ладно, тебе можно будет мороженое, когда ты опять станешь Белло.

— Хорошо. Только, может быть, Макс ещё найдёт записки прудедушки, и господин Белло останется чевекком.

— Ты же помнишь, что мы пообещали папе, — укорил я.

— Господин Белло пообещал, что он будет молчать тихо, как рыба, — сказал он. — Но господин Белло не обещал, что не станет искать записки. Этого и Макс не обещал.

— Да, если подумать, то так и есть, — согласился я. — Значит, думаешь, стоит всё-таки сходить к этому Астору?

— Да! — просиял господин Белло. — И тогда господин Белло спросит дядюшку, можно ли господину Белло и Максу пойти на чердак и забрать записки прудедушки.

— Не думаю, что он разрешит, — сказал я. — А главное, я даже не знаю, в каком доме он живёт. Кленовая аллея очень длинная. И папу, кажется, лучше не спрашивать.

— Да, не спрашивать, — грустно согласился господин Белло.

— Но можно спросить кое-кого другого, — сказал я. — Госпожу Лиссенкову! Она в нашем городе знает всё и обо всех. Ну или почти всё. Пошли, сходим к ней сейчас и спросим, знает ли она, где жила семья Штернхайм, пока не переехала в Львиный переулок.

Госпожа Лиссенкова жила на третьем этаже довольно большого дома. Когда мы поднимались по лестнице, я сказал господину Белло:

— Тебе лучше вообще не разговаривать. А то ты всё разболтаешь. Понял?

— Понял, — ответил он.

Я позвонил в дверь. Госпожа Лиссенкова открыла и страшно удивилась, увидев нас с господином Белло.

— Здравствуй, Макс. Приятно, что ты решил меня навестить, — просияла она. — А кого это ты привёл? — она посмотрела на господина Белло и спросила: — Мы с вами знакомы?

Господин Белло кивнул. Я не успел его остановить, и он со счастливым видом выпалил:

— Да, господин Белло с тобой знаком. Ты ещё сказала — надо бы почистить мне уши.

— Простите? — она совершенно растерялась и посмотрела на меня. — Макс, ну-ка зайди в дом! — а господину Белло она улыбнулась немного натянуто: — Мы на минуточку, не возражаете?

В квартире она зашептала:

— Макс, кого это ты привёл? Совершенно незнакомый мужчина, говорит со мной на ты, да ещё болтает, что я чистила ему уши. Это кто?

Я, конечно, не мог ей сказать: «Это наша бывшая собака, и про уши вы ей говорили, когда она ещё была просто Белло». Так что пришлось мне повторить то, что папа однажды наврал в полиции:

— Просто один дальний родственник, из Италии. Он немножко со странностями, но вполне безобидный.

— Да? Думаешь, он безобидный? — переспросила она, приоткрыв занавеску на двери и разглядывая господина Белло в щёлку. — Ну ладно. Пускай заходит.

— Господин Белло, заходи! — позвал я, и мы проследовали по квартире за госпожой Лиссенковой. Прошли коридор, в котором пахло сосисками с кислой капустой (господин Белло остановился, подвигал носом и потянул воздух), а потом зашли к ней в гостиную.