Маленькие московские сказки

В это время из стены послышались удары, обои оторвались, грохнулись куски разбитого кирпича, и в облаке пыли и морозного пара появился среднего роста гном в красном колпаке и с киркой в руке.

Через пробитую стену гном втащил мешок с гремящими инструментами. Борода мешалась у него под ногами. Злобными черными глазками он опасливо посмотрел на людей. Гном стал быстро ходить по часовой мастерской, заглядывая во все углы, он простукивал маленьким молоточком стены, принюхивался и ворчал. Потом киркой поддел плинтус и оторвал его. Под плинтусом, среди пыли, гном отыскал потемневший от времени пятак. Глазки гнома увлажнились от слез счастья, на его суровом морщинистом лице засияла улыбка. Он подпрыгнул от радости, хлопнул себя рукой по коленке.

— Я же говорил, у вас здесь клад! — завопил он, подбрасывая в воздух монетку, вышедшую из обращения много лет назад.

— Нашел! Я, Гурдунген, нашел ценный клад! — гном Гурдунген разглядывал старый пятак, гладил его заскорузлой ладонью и вертелся в танце, пока торговец сосисками и часовщик драным ватником и фанеркой заделывали дыру в стене.

— Дорогой Гурдунген, мы очень за тебя рады, — сказали они почти хором, переглянулись и пододвинули ему стул, чтобы он, наконец, перестал подпрыгивать и орать. Гном недоверчиво спрятал монетку в глубокий карман, на стул положил мешок с инструментами, а сам взгромоздился сверху, все время проверяя, не оставил ли он без присмотра какую-нибудь вещь. Было видно, что гном очень опасается за сохранность своего имущества.

— Успокойся, — велел гному часовщик, — мы сейчас за тобой подметать будем, а ты сиди и не ерзай, вредитель!

Потом, когда был наведен порядок, и из плотно законопаченной дыры уже не тянуло холодом, они втроем сели пить чай с вареньем и свердловскими слойками. Продавец сосисок читал стихи про синего Медведя, про Лису, про Зайца. Часовой мастер показывал часы с вращающимися циферблатами, по которым плыли Солнце, Луна и звезды. А гном Гурдунген рассказывал захватывающие истории о том, как его дед пятьсот лет долбил тоннель в норвежских скалах, подружился с местными кобольдами и после опаснейших приключений во время войны с троллями все-таки нашел спрятанное в горах полторы тысячи лет назад золотое копье викинга Нурби Быка.

Всем троим было очень уютно и хорошо вместе. Потом гном стал прощаться, ему пора было уходить.

— Спасибо, — сказал Гурдунген настолько учтиво, насколько это вообще возможно для гнома.

— Чай, варенье и булочка были очень вкусными. Позвольте с вами расплатиться! — и гном положил на стол самое дорогое, что у него было — потемневший старый пятак.

— Ку-ку! — сказали ходики на стене.

После уроков, музыкальной школе на углу Мерзляковского и Медвежьего переулков, что возле Никитских ворот, на парте в пустом классе сидел Федя и смотрел в окно. Шел снег. Снежинки медленно падали, наполняя весь мир тишиной. Но в тишине чувствовалась музыка. «Сейчас я это дело сыграю», — подумал Федя, достал деревянную блок-флейту и набрал побольше воздуха. Он представил, что окно разделено нотными линейками. Дело было сделано: теперь, когда снежинка подлетала к раме, Федя определял, на какой линейке она находится, и дудел.

— Ду-ду, ля-ля, п-и-и! Пу! Пи-пи, бу-бу-бу, — очень внимательно выводил он, — бе-бе, тра-та-та, пу-пу.

Нянечка тетя Поля, мывшая коридор, отворила дверь и спросила участливо:

— Феденька, ты хорошо себя чувствуешь? Уж очень странно ты играешь.

— Я играю «Музыку снегопада», — проворчал Федя.

— Вот, — сказала нянечка, — оставляю тебе свое пустое ведро. Отбарабань на нем африканский танец и ступай домой. Будет лучше. А это, — она указала шваброй на Федину флейту, — не «Музыка снегопада», а «кака-фония»! — она закрыла дверь и ушла.

Федя был умный мальчик и не обиделся на тетю Полю, он и сам понимал, что со снежинками что-то не так. Музыка есть, но поймать ее нотными линейками не удается.

Федя представил, как снег идет над площадью у Никитских ворот:

— Трум-пум-пум.

Как в стеклянной будке над площадью сидит милиционер — «милиционер в стакане»:

— Трам-пам-пам.

И если ложечкой:

— Дринь-дринь-дзынь.

Постучать по стеклянной, горячей, сладкой, чайной глубине стакана:

— Динь-динь-динь.

То оттуда выбежит милиционер, звеня по лестнице сапогами:

— Трам-пара-рам-бряк-бряк!

Федя играл на флейте и отбивал такт ногой на перевернутом ведре.

На ветке дерева:

— Пом-пом-пом-пом.

Ворона:

— Пум-пум-пум-пум.

Замечает собаку на поводке:

— Пам-пам-пам-пам.

И летит ее дразнить:

— Вжик-тара-пим-пам-пам!

Собака срывается с поводка:

— Бум-бум, пымпс!

И несется за вороной к Малой Бронной:

— Трум-трум-трум-гав!

Удивительная дама:

— Тра-ля-ляшечки, ля-ляшки.

В норковой шубе:

— Три-татушки, три-та-ташки.

Наблюдает эту сцену:

— Ля-ля-ля, ля-ля, ля-ля.

Не замечает:

— Чик-чирик, чирик-чирик.

Как клубничное мороженое:

— Ням-пурум-пурум, пум-пим!

Капает на норковую шубу:

— Шлеп!

Оттепель, снег кружится, клубничное мороженое капает, человек несет елку с базара, в церквушке Александры Василича вдруг:

— Рождество твое, Христе Боже наш!

Хор взмывает вверх, снежинки замирают. С крыши магазина «Ткани» отламывается сосулька. В безмолвии — два, три, четыре, — четыре такта сосулька падает, на крышу «ремонта обуви»:

— Трам-там-там-там!

— Трум-тум-тум-тум!

— Брум-бум-бум-бум!

— Бах!

— Бум-буру-рум-бум-бум! — удивляется ассирийский чистильщик обуви, высовываясь наружу.

— А хорошо, — сказал голос Франца Ивановича, — неплохо. Позвольте, молодой человек, присоединиться.

Франц Иванович вошел в класс, сел за фортепиано. Федя — ведро, блок-флейта, Франц Иванович – фортепиано, играли теперь вместе: милиционера в стакане, сбегающего по ступенькам, ворону.

Крылья засвистели, она пронеслась у рыжего пса-обормота перед самым носом, пес рванул, скользя лапами и балансируя хвостом. Мороженое сливочно-клубничной каплей сияло на невероятной шубе.

Басом: Рождество твое…, — басом! Священник вскидывает руки, крахмальная сорочка, бриллиантовая запонка вспыхивает голубым огнем, среди ладана и свечей. Хор на две октавы выше.

Взлетает… серое небо распахивается, луч солнца, сосулька! Глаза Франца Ивановича горят, он держит четыре такта. Все! Выход ассирийца:

— Бум-буру-рум-бум-бум! — и Федькина флейта рассыпает напоследок солнечных зайчиков из сладкого стакана милиционера.

— Отлично! Браво! — говорит Франц Иванович.

Федя чувствует, что и в самом деле хорошо. Франц Иванович все так здорово понял, взял на две октавы выше, облака хором пробил! Небо, солнце!

— Вот только здесь, — говорит Франц Иванович и играет:

— Трам-там-там-там!

— Трум-тум-тум-тум!.. — в том месте, где она выходит на край сцены в коричневом платье и черном фартуке:

— Брум-бум-бум-бум, — становится на самом краю, раскачиваясь с пятки на носок, читает:

— Потом она смотрит пристально, в упор. Сердце у тебя обрывается и падает в бездну. В этом месте нужен кларнет и альт. Будет просто прекрасно. Спасибо, коллега, — сказал Франц Иванович, пожал Феде руку и откланялся.

«Как хорошо понимает музыку Франц Иванович, — думал Федя, переходя Никитскую по дороге домой, — но откуда он взял какую-то «ее» в черном фартуке? И что за «юный маг»? Ведь просто сосулька падает! Никаких глупостей. Снег, сосулька и все!»

Дверь киоска «Ремонта обуви» отворилась. Молодой чернобородый ассириец в пурпурной мантии вышел на улицу, завязал ремни на сандалиях, пересек дорогу и вскоре скрылся за стволами деревьев на Тверском бульваре. Ровную строчку его следов быстро запорошило снегом.