Тысяча и одна минута. Том 2

«Да, сказал Парамон, я тебя еще позапрошлое лето на базаре в деревне купил.»

– Ну, то-то и есть; почти в позапрошлом году со мной и случилась эта оказия!.. Да, теперь видно, либо я уже Бога умолил, либо родители простили, на свое чадо сжалились, а может и ты, добрый человек, Богу угодлив, так ради твоей правоты и моя вина выкупилася!

«Да оно, дядя-козел, то, служивый бишь, оно конечно, перед людьми-то может я и прав совсем, да жена-то моя не туда глядит: все меня виноватым становит, все меня да меня бранит; так оно мне и чудно кажется, что ради моей правоты ты-то оправился: где же, кажись, искать правости у виноватого?»

– А разве твоя хозяйка-то больно грозна, дядюшка?

«Вот ты какой забывчивой; а не помнишь, как ты, бывши козлом, бывало наровишь овса с горстку унесть из закрома раскрытого, так она бывало тебя цепом иль колом из-за плетня ихлобыснет, глядишь, ты бывало только взвизгнешь да и драла задашь?»

– Да, дядюшка, помню; как забыть; она ведь, случалось, и тебе спуску не дает…

«Ну этого ты, чаю, не прикидывал, ведь она все наровит меня в избе покомшить, так уж оно делать нечего, хоть и больно да не стыдно, бокам не повольно да людям не видно.»

– Так, дядюшка, так; да за чтож, кажись, такое обижательство?.. ведь ты кажется малой доброй и простой…

«Эх, брат, служивый, или козел, как тебя, коль бы ты, чем два-то года козлом быть, хоть бы месяца на три мужем сделаться попробывал, так бы узнал смак в людском житье-бытье; смекнул бы, что часто так прилучается, часто в житейском быту случается: что чем было волу реветь, ан телега скрыпит.»

– Ах дядя, дядя! жаль мне тебя; да тебя глядя я и сам ровно другой стал; прост ты, прост; как не поверить пословице: видно и сзаду что Парфен!

«Нет, это отца звали Парфеном, а меня Парамоном зовут.»

– Я ведь знаю; неужлиж столько у тебя служивши да еще не знать, что ты Парамон Парфенычь!

Ну, думает Парамон, коли знает мое имя и отчество, видно он точно у меня служил! Позадумался и спрашивает:

«Ну что дядя, козел, ай служивый… как тебя велишь чествовать?»

– Да как хоть себе, так и зови, все едино по мне.

«Что же мне с тобой делать теперь?»

– Да нешто: теперь веди позавтракать, а ужо на базар поведешь.

«Как на базар?»

– Чтож делать, я твой холоп, так уж из твоей воли не выступлю; да ты же и деньги платил за меня, так надо тебе их выручить!

«Вот тебе внучка онучки, а бобов не купил,» сказал Парамон ухвативши себя за бороду, «вот тебе какая беда еще делается… вишь, накорми его, служивого, да веди на базар на свою пагубу: и людей честных разгонишь и мне такой нагоняй дадут: да как это можно продавать слугу царского? Да этого николи и во сне не пригрезится, негоде на яву повстречать!.. Дай (так все это размышляет себе Парамон) дай уж я скажу, что-мол так отпущу, уж-мол на продажу не хочу вести!..» и говорит служивому: «ну, ступай, брат, домой! что тебя по базару таскать, ступай с Богом!.. поминай меня Парамона грешного.»

– Пожалуй, если ты уже такой милостивый, я на базар не пойду, изволь; а уж покормить не откажись: ведь ты мой боярин, а я твой холоп, так тебе должно меня и поить и кормить…

«Эко, брат-служивый, ведь ты отслужил у меня, так за что ж мне и кормить тебя?»

– Да за старую службу покорми на прощанье.

«А чем я тебя стану кормить? Вот будь ты козел, я тебя б сеном пожалуй удовольствовал., а теперь чем стану?..»

– А теперь я служивый, так мне б щец да кашки, сивухи да бражки, вот я бы и стал как встрепаной; а коль не накормишь так, то я негожусь на службу царскую; буду хворать, в гошпитале век пролежу; грех будет и твоей душе и моему телу мука не малая… Ох! вот и теперь чую – так и подводит живот… ох, батюшки родимые! ох, есть хочу!

Да с сим словом бух наш служивый на траву и давай валяться, да стонать, да охать, да есть просить.

Видит Парамон – беда неминучая как пустится прочь от служивого… да отбежавши чуть не с полверсты, оглянулся и смотрит, что с тем делается?.. А служивый, будто насилу перемогаючись, встал и идет в противную сторону, кулаками глаза утираючи, будто слезами заливается от горькой обиды Парамоновой. Жаль стало сердягу Парамону Парфенычу; ну он служивого опять догонять… подбежал к нему, задыхается…

«Послушай, брат-служба, не пеняй на меня!.. ей-ей, вот-те Христос, я бы тебя напоил, накормил, да денег нетути; как же мне быть?.. Не пеняй пожалуйста!.. Есть у меня алтына с три всего, да самому на дорогу надобны: я на них кроме хлеба да воды ничего и есть не буду ни постного ни скоромного; жаль мне тебя… вот возьми кушак, может продашь в городе за сколько-нибудь, может тебе служивому и хорошие деньги дадут; может можно будет и калач купить, так на здоровье себе и съешь его! Отдал бы я тебе и женнины чоботы, да нельзя; право слово нельзя… затаскает жена, света увидеть не даст, только покажусь без них!»

Служивый остановился; взял кушак, посмотрел на Парамона – и плакать полно.

– Ну, – говорит, – старый хозяин, спасибо, спасибо тебе!.. если не можешь большим, хорошо, что и этим благодарствуешь!.. За это сослужу я тебе службу современем, если прилунится мне в вашей деревне быть… Вот видишь ли что: бывши еще козлом у тебя, я заметил, что жена твоя, не в пронос слово, порченая, она бы не стала так с тобой обходиться да над тобою командывать… знаешь ли что: попробуй-ко полечи ее, вот видишь как: ты, как придешь домой, то и прикинься простяком, будто ты ничего не знаешь; а ведь ты малой смышленой, тебя не учить стать!.. Вот ты прикинувшись этаким манером и залезь на печь, и лежи на левом боку не ворохнись; буде жена тебе станет что говорить, молчи не отвечай; буде станет куда посылать, не вставай, а сам все таки лежи на левом боку; вот как она начнет уже очень крепко к тебе приступать, ты тут и оправься, вскочи с печи да вдруг к ней, погладь ее по голове, а сам приговаривай: «тпруся, тпруся!.. полно бурена, тпруся, ай сенца хошь?» Да побеги таки за сеном, принеси да ее и попотчивай!.. прикинься так, как будто ты ее и взаправду за корову почел… так вот ты тут и увидишь, что будет с нею: просто ты всю порчу как рукой снимешь, она у тебя будет по нитке ходить!.. Да, уж поверь слову солдатскому!.. Прощай же теперь!

Солдат-Яшка пошел прочь; а Парамон поджал руки, уставил глаза в земь и думает: а что, и за правду ведь солдат-козел правду сказал?.. ведь действительна моя жена порченая!.. ведь это мне нельзя было спознать, а ему оборотню как не смекнуть.

VII. С чем Парамон возвратился к жене

Кой-как да кое-как дотащился Парамон до деревни своей, истощал сердяга так что вчуже жаль, а все это его неисправило: не покинул привычки бояться жены. Не дошедши до избы еще за четверть версты, вынул коты, поднял их да так и несет: как только-де завидит жена, то авось спасибо вымолвит; иди хоть покрайности от нее мне брани миновать.

Идет ближе; так у него сердце и дрожит… вот дверь отворил и жена перед ним! Парамон жене поклон и покупку ей…

И точно; Матрена-жена как будто умилостивилась; взяла коты, полюбовалась на них и на полку поставила; а мужа даже за стол посадила и есть дала и стала еще распрашивазь, что он в городе видел и как и что там деется?.. И какой там народ и всели избы беленые, а ли просто черные есть, и прочее…

Парамон весел несказанно, что жена его покупку приняла, и что есть-то ему дала и что еще с ним раздобарывает; уписывает с голодухи инда за ушами пищит, а между тем не упускает жене на вопросы отвечать и рассказывает: «диво-де не город, чего там нет: ворот, ворот… а окон не перещитать и счетчику; и фонарей и людей… а по латы… так куда ты, не найдешь такой и лестницы, чтобы до крыши долезть; а внутри палат, тож как и у нас в избе: и печь и полати, и стол и скамьи; только умывальник не на дворе, а в избе, да изба гораздо поболее…»

Ну вот стала Матрена расспрашивать далее: как он животов продавал, за сколько и сколько денег принес?

«Что, говорит Паоамон, вот тут-то со мной и сделалась штука мудреная: бык-то козлом и осоротился…»