Тысяча и одна минута. Том 2

Был прежде у Парамона на гумне хлеб, была на поле скотинка, кого бывало по пути занесет Бог, то найдется про того и пирог и масла скрынка; и одежи всякой у Парамона, и другого-прочего попроси, все есть, всего сыщешь-бывало; одного не доставало: жены-сатаны, вот дядя Парамон и приобрел себе таковую.

Была она с месяц тиха, знать боялась греха, а там стала понемножку всбрыкивать; да как спознала, доведалась, что дядя Парамон для нее, что пугало для ворон: только кажется с виду страшен, а и рукой не взмахнет, хоть сядь ему на маковку; вот принялась Матрена учить Парамона; школить, муштровать на свою бабью стать, взяла повадку точат и кроить, делать из мужа то верх то подкладку… И хитра же была шельмовская!.. В людях бывало сидит, не дышит, только Парамона и видит и слышит; он к соседам, и она за ним следом, выйдет ли от них он, и она вон; поедет ли на базар, и она, что товар, уж торчит на возу!.. А как дома вдвоем глаз-на-глаз останутся… ну!.. тут бедняк Парамон места и под лавкой не отыщет, негоде на палатя залечь; тут только и слышна её речь, а уже его речи впереди остаются; тут, как не смирен Парамон, а уж гляди в оба зорко, что бы не досталось на обе корки; легла ли жена спать, не тряхнись, не ворохнись, ни зевни громко, что бы не потревожить её милости; захворала ли какой лихой болестью, хоть днем, хоть ночью, за версту беги к знахарке за лекарственным снадобьем; а попробуй перечить, так кажись только и жил.

Так вот я к этому-то слово и молвил… какому же-мол тут толку быть?

И действительно: Парамон и парифм-то был хомяк-хомяком, а как зачала еще муштровать жена бойкая, то стал таким олухом, что хоть воду на нем вози; то есть, кажись, просто, обортай ему уздой голову, да скажи: ты-де конь! так он сам в оглобли впрягаться пойдет… Так беднягу загоняла жена, пусто ее!..

А еще и в том толк: что как там баба ни хитри дома, как ни економничай, что бы там из горшка лишний уполовник щей выгадать, да пожиже кашу сварить, что бы круп меньше шло, а если муж своего добра за избою не может сберечь, то скоро и в избе нечего будет поставить в печь!.. Так вот и наш грешный Парамон, думая и дома и на пашне, и в овине и на току только про-жену одну, только размышляя ей угодить, не перечить бы словом да биту не быть, совсем растерялся сердяга умом-разумом: из страха, чтоб жена не бранила, что зерно будет сыро, два овина сжег; взабытьи насеял ржи к весне, а к зиме горох; а не знавши как дела поправить, призанял всего у соседей, что бы лишь жена ничего не проведала; пришло время отдать, денег нет, животами поплатился; да такими-сякими манерами не оставил у себя ни гроша в кошеле, ни зерна в земле, а животов всего на все осталось: лошаденка кляча, коровенка ростом с ягненка, бычишка не мудрый, да козел уже состаревшийся.

Баба-Матрена, хоть занималась себе хозяйством, спрядала льну – по две кудели в неделю, да ткала в год по холсту; она, видите, праздников больше будней насчитывала и всего чаще смышляла, как бы лучше понарядиться, да в люди явиться, – та к стало ей некогда и присмотреть было, что у мужа оставалось мало, да и то сплыло!..

II. От чего парамоновой жене захотелось новых чеботов

Раз, на селе, в большой праздник, в Семик, коли знаете, еще когда яишню пряженую готовят, да с березкой пляшут, да припевают:

Тьпфу! что я вру, не так бишь оно поется!.. старость прихватила, все песни позапамятовал, да не в этом сила!

Ну так в этот-то большой праздник и дерни нелегкая старостиху Козминишну выдти в новых котах строченых хоровод водить…

Как увидела это Матрена Поликарповна, куда ее и веселье девалося и голову повесила, и лишни не ест, только искоса на мужа поглядывает; другие думают: что с ней стало? видно выпила мало; подносят вина.

«Матушка, Матрена Поликарповна! покорно прошу!..»

– А вот я у мужа спрошу; велит ли еще пить, как бы битой не быть! отвечает Матрена; кинулась к Парамону и шепчет на ухо: смотриж у меня, ты завтра же купи коты такие, как у старостихи!

Вишь ведь какая завистливая проклятая!

Парамон и голову понурил… вот-те курочка и махоточка (горшок): полезай небось! теперь не спасет и авось; теперь хоть матушку-репку пой, а коты купи, уж жена от своего слова не попятится!.. А на что их добыть? Кабы ты знала да ведала, моего горя отведала, думает себе Парамон, запустив руку в карман да изредка на жену поглядывая, ведь нам не бесы деньги куют, а на базаре даром никому не дают; посмотрела б ты в мой карман… вишь! тут вот один кукишь – что хочешь, то и купишь!

Назавтра еще добрые люди спят после праздника вчерашнего, иной пьянчуга, как ни рано встает, а еще и опахмелиться не успел, а уж в избе Парамона дребезжит Матрена, бьет языком, что шерстобит струной жиленою…

Да куда ты все девал, куда промотал? пропьянствовал, прогулял!.. не даром видно без меня два-раз на базар ездил, вот теперь и нет ничего!.. Ах ты окаянный, ах ты голова непутная, забубенная! Да что ты затеял? Да по твоему ли уму безтолковому такие деда?.. Ах ты чучело гороховое, ах дурацка стать!»

Парамон нигугу; сидит на лавке, подле самой двери, не шелохнется, только глазами похлопывает, да нет-нет на дверь взглянет, чтобы тягу задать, буде жена так озартачится, что кинется бить.

«Да мне распрострели тебя на части, да дуй-те горой!.. Да хоть лопни ты, а чтоб были коты, чтобы я их видела… слышишь!.. Возьми своего бычишку да козла негодного, они то же, что и ты, только даром сено едят; веди их на базар, ступай, и там хоть себя заложи, а коты добудь… не то и мужем моим не будь, и на глаза не кажись; прибью я тебя, притаскаю, да и всем соседям расскажу, что ты беспутничаешь.

Обрадовался несказанно Парамон, что жена его настроила сама как горю помочь, бух ей в ноги…

– Матушка, Матрена Поликарповна, все исполню и сделаю, лишь помилуй, прости моей дури – не срывай сердце на моей шкуре!.. а позволь как приказала, позволь так учинить; продам я и козла и быка и заложу в придачу себя-дурака, лишь бы только тебе угодить, лишь бы тебе услужить… окажи свою милость, позабудь мою провинность!

III. Как Парамон отправился за чоботами

Вот в туже пору, в тот же час и поехал наш дядя Парамон в город, сел на быка и отправился, а козла-сердягу обортал за рога веревкою и пошел за собой; да столько бился, бедняк, маялся с своими животами, пока до города доплелся, что и сказать нельзя: бык-то ни вскачь ни рысью не умеет бежать, а старый козел на другую стать: то кинется в бок, то назад попятится. А! молвил Парамон упрям ты бык, что жена Матрена, а сам только это вымолвил, да и зажал рукою рот, да и оглянулся назад, не стоит ли жена за ним; видит, жены нет, перекрестился до и зачал опять с своими животами раздобарывать: упрям ты бык, да я упрямей тебя, не хочешь ты ехать, так идиж пешком! Слез Парамон с быка, накинул ему свой кушак на рога и пошел вперед, а быка да козла за собой ведет и думает: что, нелегкий вас побери, давича вы все врозь да врозь, а теперь идете рядышком небойсь!.. Толькоб до города добраться, пусто вас; сей час первому встречному за ничто продам, а уж над собой ломаться не дам.

Так калякая да мерекая, да плетяся шажком с козлом да с быком, по большой дороге, отбиваючи ноги, дошел Парамон к ближнему селу; еще и к обедни не благовестили, как он до места довалился, да так упыхался, так сердяга взопрел, будто целую чашку горячих щей съел, а чего тебе, ему и вчера-то вечером жена порядком перехватить не дала!..

Вот вошел он на первый двор, попросил поснедать чего бы недорогого, и чего больше, вестимо луку да квасу да хлеба кусок; пора летняя, да и не пост же великий, так толокна не дадут небойсь.

Поел-себе, покуштал дядя Парамон, на скорую руку; а не то, думает, в город на торг не успеешь, так долголь до беды оттоль в дороге заночевать! Вынул Парамон из кошеля полтинку и расплатился за угощение.