Седьмая принцесса (сборник)

— Где — моя — сургучная — печатка? — потребовал король.

— Брать чужие перчатки не в моих правилах, — холодно ответил Дворецкий.

— И зачем вам перчатки на крестинах? — спросила Кухарка.

Нолличек обиженно надулся.

— Ну, вдруг будет холодно, кто знает?..

— Никто не знает, — уверенно сказал Эйб.

— Конечно, кто не знает! — согласился Сид.

— Еще бы, все знают, — подтвердил Дейв.

— Про что все знают? — поинтересовался Хэл.

К этому времени все уже позабыли, о чём шла речь, и Нолличек умчался. Вскоре, однако, вернулся, размахивая носками от разных пар. В правой руке он держал синий носок в белую крапинку, а в левой — красный носок в белую полоску.

— Только посмотрите, до чего эти прачки додумались! Нянюшка, погляди! Не могу же я идти на крестины в носках разного цвета.

— Я не могу выйти из дома без шерстяной шали! — закричала Кухарка.

— Я не могу показаться на людях без выходной шляпки, — подхватила Мамаша Кодлинг.

— Я не могу и шагу ступить без моей сумочки! — решительно заявила Нянька.

После чего все в один голос закричали:

— Мы непременно опоздаем!

И забегали в поисках пропавших вещей вверх-вниз по лестницам и взад-вперёд по коридорам, пытаясь на ходу привести беспорядок в порядок, а также прийти в разум, в чувство или, на худой конец, в себя.

Одна только Долл не участвовала в этой суматохе и, похоже, вовсе её не замечала. Она по-прежнему сидела у окошка и шептала:

— Полл! Полл! Полли! Сестрёнка! Приходи скорее!

Глава XIX. ХУДШАЯ ПРЯХА В НОРФОЛКЕ

Вернувшись в детскую, чтобы дочистить наконец камин, Джен заметила на щеках у Долл две слёзы. Они катились медленно, большие и горькие, и Джен немало поразилась: разве можно плакать, имея мужа-короля и дочку — принцессу?

— Что случилось, королева Долл? — спросила Горничная.

— Ой, Джен! Где моя сестричка?

— Верно, на берег побежала, за водорослями вонючими для своей птицы, — предположила Джен.

— Птица улетела, — сказала Долл. — И сестры нет, и я осталась совсем одна. В такой ужасный день…

— В такой счастливый день, — поправила Джен. — Сегодня у всех в Норфолке праздник.

— Только не у меня, — вздохнула Долл. — Только не у меня.

— Как так? — изумилась Горничная. — Почему?

— Где моя сестричка? — снова прошептала Долл.

Разговор, таким образом, вернулся к своему началу, и Джен задумалась, о чём бы ещё спросить королеву, но тут в детскую вошёл ужасно гордый Нолличек в великолепной мантии красного бархата, с вышитыми золотой нитью крикетными битами.

— Доллечка, ты готова? Я готов! — провозгласил он и повернулся вокруг себя, чтобы мантия красиво всколыхнулась и опала. — У меня обновка! Нравится?

— Очень, — ответила Долл, по-прежнему глядя в окно.

— А пряжки на туфлях нравятся? — Нолличек стал поочередно поднимать ноги, и самоцветные пряжки заиграли в солнечных лучах.

— Очень, — безучастно ответила Долл, даже не взглянув в его сторону.

— Они хорошо блестят? — не унимался Нолличек. — Эй, Джен, потри-ка, чтоб ярче блестели.

Он задрал ногу на каминную решётку, и Джен прошлась по пряжкам чёрной от угольной пыли тряпкой. Нолличек, как видно, совсем позабыл про исчезнувшую печатку, гнев его угас, и он пребывал в самом что ни на есть благостном и умиротворённом состоянии духа.

— Долл, а хочешь посмотреть, какой подарок я приготовил ребёночку на крестины? Я так долго мучился, не знал, что подарить… Хочешь, покажу?

— Покажи. — Долл отошла от окна.

— Вот! — Нолличек вытащил из кармана красивую, обтянутую кожей коробочку.

— Небось жемчужные бусы, — восхищённо воскликнула Джен.

Долл открыла коробочку и заглянула внутрь.

— Лезвия для бритвы… — растерянно сказала она.

— Целых семь! — гордо подтвердил Нолличек. — По одному на каждый день недели. Правда, красивые?

— Но нашему ребёнку они не нужны, — сказала Долл.

— Сейчас ее нужны, — нетерпеливо перебил её король. — Со временем понадобятся. А пока он растёт, я попользуюсь ими сам, как бы взаймы.

— У нас родилась девочка, — напомнила ему Долл.

— Да? Ну почему мне никогда ничего не рассказывают! Ладно, тогда лезвия останутся мне. Всё сложилось как нельзя удачней! — И он бережно и любовно засунул коробочку обратно в карман. — А ты, Долл, какой подарок приготовила?

— Никакой.

— Странно. Но ребёнок, может, и не обидится — не заметит. Послушай, нам пора. Надевай шляпку и пошли в церковь.

— Я не иду в церковь.

Нолличек раскрыл рот от изумления.

— Ты — не — идёшь — в церковь?

— Не иду, пока Полл не вернётся.

— Ты не в своём уме!

— Нет, я в своём уме.

— Но почему надо её ждать?

— Потому что она ушла выяснять.

— Что выяснять?

— Не знаю

— Куда ушла?

— Не знаю.

— Когда она вернётся?

— Не знаю.

— Ну хоть что-нибудь ты знаешь?

— Знаю, — что мне надо дождаться Полл.

— А мне не надо. И вообще это не её крестины! Где все?

Нолличек схватил блинный колокольчик и затренькал что было мочи. Колоколъчи к этот всегда был под рукой у короля на случай, если ему вдруг захочется блинов. Придворные знали, что малейшее промедление грозит при большом трезвоне большой бедой, поэтому детская мгновенно заполнилась людьми: Мамаша Кодлинг прибежала, завязывая под подбородком ленты своей выходной шляпки, которая нашлась в чулане: шляпка прикрывала там жирного фаршированного каплуна, а на шляпке лежала крышка. Мамаша Кодлинг всем поочерёдно объясняла, как сама же прикрыла каплуна шляпкой от мух и спрятала в чулан — от своих сыновей А там уж ей, конечно, пришлось положить сверху крышку — от пыли и моли. Эйб, Сид, Дейв и Хэл пытались завязать на шее банты, причем сразу из двух шейных платков, так как по-прежнему не могли сделать выбор между подковами и стременами. Нянька надела пёструю праздничную накидку и проверяла теперь содержимое своей сумочки, найденной там, где она её оставила, — в прихожей.

— Нянюшка, да ты просто красавица! — воскликнул Нолличек, обнимая старушку. — Ну всё, пора отправляться. Кого мы ждём?

— Ребёнка, разумеется.

— Ребенка? Он разве тоже идёт? Нет, Нянюшка, нельзя его брать, он слишком мал.

— Глупости! Чьи это крестины, по-твоему?

— Жалко, что не мои, сказал Нолличек. — Я бы справился куда лучше. А младенец даже не сможет сказать епископу своё имя. Или сможешь? — спросил он у малютки, которую уже облачили в крахмальный конверт с кружевным покровом.

— Ну, как он там? — Нолличек слегка приподнял вуаль. — Наверно, перевозбуждён?

— Она спит, как ангелочек — ответила Мамаша Кодлинг, укладывая до поры внучку в колыбель. Она знала, что перед выходом в церковь их ждёт сюрприз.

И вот в детскую торжественно вплыла Кухарка в шерстяной шали, которую прежде не могла найти, поскольку Мамаша Кодлинг постелила её на гладильную доску. В руках Кухарка держала изящную гипсовую вазу с рукотворными розами: веточки мастер выточил из слоновой кости, листья выковал из серебра, а цветки смастерил из атласа и шёлка.

— О-о! Что это? — восторженно ахнул Нолличек. — Что это такое? Что это? Что?

— Верхушка торта, — объявила Кухарка с большим достоинством.

— А она сладкая? — Нолличек уже протянул палец: отколупнуть хоть кусочек.

— Нет, украшательная, — строго сказала Кухарка и ударила короля по руке, чтобы ненароком не испортил красоту. — Джен, милочка, раздвинь-ка занавески.

Джен дёрнула за шнур с кистями, и белые кисейные занавесочки, обрамлённые розовыми лентами, встрепенулись и разлетелись в разные стороны. За ними открылся огромнейший торт с сахарным цветком, сахарной голубятней и часовенкой и с сахарными херувимчиками на самой верхушке. Их поднятые над головой пухлые ручки почти доставали до потолка.

— О! Оо! Ооо! Оооо! — воскликнули Эйб, Сид, Дейв и Хэл.

— Оо-оо-оо! — воскликнул Нолличек.

— Даже резать жалко, — вздохнула Мегги.