Новости о господине Белло

Пёс кивнул.

Дойдя до верха, я постучал. За дверью не послышалось ни звука, и мне никто не открыл. Может, господин Мельхиор так увлёкся вычислениями, что не слышал, как я стучал. Я постучал ещё раз, сильнее, уже по-настоящему — кулаком. А Белло громко залаял. На этот раз дверь открылась, выглянул старик и спросил:

— Это что ещё за шум? Чего тебе надо?

Совершенно точно это был господин Мельхиор. Седые нечёсаные волосы торчали во все стороны, круглые очки сползли почти на кончик носа, и к тому же в них отсутствовало левое стекло. На нём был лабораторный халат — когда-то белый, а теперь заляпанный спереди большими цветными пятнами. Точнее сказать, заляпанный сзади, потому что халат он, кажется, надел задом наперёд.

Не успел я ответить, как Белло уже протиснулся мимо Мельхиора и вбежал в комнату-башню.

— Что такое? Убери собаку! — набросился на меня Мельхиор. — Сейчас же забери свою собаку!

— Для этого мне надо сначала войти, — сказал я.

— Не лишено логики, — заметил господин Мельхиор. — Входи, забирай собаку — и вон отсюда!

Я охотно послушался с первого раза. Ну то есть отчасти послушался: я сразу вошёл. Конечно, я не собирался ловить Белло и мотать отсюда.

Комната выглядела в точности как описывала дочка господина Мельхиора. Везде валялись горы исписанной бумаги. У заваленного стола лежала такая громадная куча бумаги, что Мельхиор, кажется, сидел на ней как на кресле.

— Вам ни капельки не интересно, зачем мы пришли? — спросил я.

— Кто это «мы»? — в свою очередь спросил он.

— Мы с собакой, — ответил я.

— Интересно мне одно: чтобы вы с собакой сию же минуту убрались, — ответил он, строго посмотрел на Белло и скомандовал: — Вон!

Белло решительно замотал головой.

— Твоя собака что — без поводка и ошейника? — спросил господин Мельхиор. Белло опять помотал головой.

— А тебя я не спрашивал! — сердито сказал ему Мельхиор. Только тогда он сообразил, что разговаривает с собакой как с человеком. — Я хотел сказать, я спрашивал мальчика, — смущённо поправился он.

— Поводок моей собаке не нужен, она и так не убежит. Она меня слушается. Как правило, — объяснил я господину Мельхиору.

Белло согласно кивнул.

— Он явно понимает всё, что мы говорим, — удивился господин Мельхиор. — Поразительно!

— Ну он же раньше был человеком, — сказал я.

— Что? Как это — был человеком? Что ты имеешь в виду? — спросил господин Мельхиор. — Как это пёс раньше мог быть человеком?

— Да вы сами знаете. Это же вы виноваты в том, что псы иногда превращаются в людей! — воскликнул я, показывая на Белло.

— Что ты мелешь? Я виноват? Да как тебе такое в голову пришло?! — возмутился господин Мельхиор.

— Потому что Белло выпил ваш сок для превращений. Голубую микстуру, которую вы изобрели, — ответил я.

В подтверждение Белло кивнул.

— Мою микстуру? — похоже, он постепенно догадывался, о чём это я. — Так, значит, Эдмунд Штернхайм не вылил мою настойку? — в его голосе звучало негодование. — Он что, продолжал эксперименты?

— Нет. Он отдал жидкость Бьянке, чтобы она могла оставаться человеком. А когда Бьянка состарилась, то подарила остатки голубого сока моему папе.

— А кто такой твой папа?

— Мой папа — внук Эдмунда Штернхайма Пипин Штернхайм, — сказал я.

— А ты кто?

— А я правнук.

— Да уж это я и сам догадался, раз твой папа — его внук. Я спрашиваю, звать тебя как?

— Макс. Макс Штернхайм.

— Так, Макс, а дальше?

— Что дальше? — не понял я.

— Что было дальше с голубой настойкой?

— Ну папа удивился — он же не знал, как действует этот сок. Он просто стоял у нас в лаборатории. Голубой сок, а не папа. Папы вообще в тот день не было дома.

— Не надо подробностей! — взмолился господин Мельхиор. — Значит, сок стоял в лаборатории на… как её там… на Кленовой аллее? Да, точно, в нашей лаборатории на Кленовой, а что потом?

— Нет. Папина лаборатория — у нас в аптеке, в Львином переулке, — сказал я.

От этих подробностей он закатил глаза и, лопаясь от нетерпения, спросил:

— А потом? Потом?!

Тогда я решил рассказывать побыстрее.

— Я нечаянно уронил бутыль, и Белло стал лакать эту гадость…

— Гадость? Ты всё-таки выбирай выражения. Это же гениальное средство для превращений, — сказал господин Мельхиор.

Значит, он всё ещё гордился своим изобретением, хоть сначала и не хотел признаваться.

— Белло стал лакать гениальное средство для превращений, — поправился я. — И стал человеком, господином Белло. Мы с папой его воспитали.

Белло решительно кивнул.

— Но сейчас-то перед нами явно пёс, а не человек, — сказал господин Мельхиор. — Так что всё это ерунда!

— Да нет, вы просто не знаете, потому что вы сразу уехали от прадедушки, — поспешил объяснить я. — Действие средства со временем ослабевает. И тогда человек превращается обратно в собаку. Но эта собака, в которую он превращается, понимает всё, что мы говорим. Только сама не говорит.

Белло кивнул.

— Похоже, он и правда понимает каждое слово. Примечательно. Очень примечательный феномен. После обратного превращения в собаку в некоторой степени сохраняется человеческий интеллект. В своё время я и представить себе не мог, — пробормотал господин Мельхиор. В нём явно проснулся прежний исследовательский дух. — Значит, вы его воспитали?

— Да, он научился одеваться, носить обувь, он умел правильно есть, разговаривать с людьми…

— С людьми? — так и замер господин Мельхиор. — То есть пёс Белло мог по-настоящему разговаривать, как человек?

Белло возразил громким лаем — два раза.

И я поправил господина Мельхиора:

— Вы хотели сказать, Белло-человек мог разговаривать.

— А я так и сказал. — Потом он уточнил: — Сразу после превращения? Наверно, ему пришлось сначала учиться разговаривать, как ребёнку?

Белло помотал лохматой головой несколько раз.

— Сразу же умел говорить? С ума сойти! Никогда бы не подумал! — У господина Мельхиора заблестели глаза. — Надо немедленно записать.

Он привстал, порылся в бумажной горе и вынул один листок, который оказался весь исписан мелкими буквами и покрыт чертежами. Мельхиор пробежал их глазами, кивнул, перевернул лист и, видимо, хотел записать что-то на чистой стороне, потому что на ощупь поискал нагрудный карман на пятнистом халате.

— Где же у меня ручка? Сегодня утром вроде сунул в карман, — бормотал он. — Давно уже не могу найти. Приходится писать спичками.

Он продемонстрировал мне письменный стол. Сверху лежал лист, исписанный крупными светло-коричневыми цифрами — они уже немного осыпались. Рядом лежало несколько спичек с чёрными горелыми головками.

— Из любого положения надо уметь находить выход, — с гордостью заметил он.

— У вас халат надет задом наперёд, — сказал я. — Можно я посмотрю, нет ли ручки в нагрудном кармане?

— А я-то удивлялся, чего он не застёгивается? — пробормотал господин Мельхиор. — Задумался о чём-то совершенно другом. Тогда достань мне, пожалуйста, ручку из нагрудного… точнее сказать, из наспинного кармана.

Я обошёл господина Мельхиора, сидевшего на кипе бумаги. И правда, на спине — на бывшей передней стороне халата — в маленьком кармане торчала шариковая ручка.

Господин Мельхиор взял протянутую ручку, поблагодарил меня, записал на листе большими буквами «Языковая деятельность!!!», потом встал, положил листок на бумажную гору, сверху сел сам и сказал:

— Да уж, средство я тогда изобрёл гениальное! Вообще, у меня была такая голова, надо тебе сказать… Лучшие годы изобретателя — от восемнадцати до двадцати восьми. Всё, что потом приходило в голову, — чего уж там… Качественно, но не гениально.

— А вы могли бы ещё раз изобрести ваше гениальное средство? — спросил я. — У вас остался рецепт?