Сказки для маленьких. Часть 1 - от "А" до "Н"

Так ходил царевич неприкаянным, пока к вечеру не набрел на корчму, где на постой хозяин пускал. Устроился на ночлег, да все не спится степному путнику в четырех стенах, на тесном чердаке. Встал царевич, спустился в нижнюю горницу, где сонный хозяин чугунками гремел.

Разговорились они, а вечерние разговоры самые долгие.... Сказался царевич, что он - прохожий, что делать, где голову преклонить - сам не знает.

Усмехнулся хозяин: "Я ведь слыхал, как тебе не спалось, как ты песни наверху пел. Давно я такого не слушал. Ты-то пел, а я-то плакал и сам сна-покоя лишился. Бог тебя сохрани за те песни, а я будто молодым снова побывал, всю жизнь свою вспомнил.

Вот что я тебе скажу- расскажу. Как ты пел, зашла ко мне бабка-странница, ее все здесь знают. По степи куда хочешь сходит, и нехристи ее не трогают. Что пыль дорожная, везде побывает, все знает. Поговаривают, что колдунья она и ворожея, того сам не ведаю, а только в пути ее встретить - к хорошему. Так вот и сказала та бабка, что знает она тебя, слыхала уже и песни твои. Вот, мол, куда голубок сизокрылый залетел, далеко от родного дома. Да-а-а... Ему бы, говорит, степному соловью, на басурманский праздник поглядеть: соберутся через три дня со всех кочевий лучшие певцы, да станут силами мерятся: кто кого перепоет. Самый главный хан будет их слушать, судить, кто первый из них."

"А я бы и пошел, поглядел, мне охота большая" - отвечал Феодор, да ведь схватят меня, убьют." "А пусть, говорила бабка, в одежду половецкую оденется, в толпе схоронится. В бою с ними встречаться, поди-ка, не страшнее, а меча-то наш певец не гнушался ране. Не советчик я тебе, дело чудное и опасное. Только что слыхал, за то тебе и продаю."

"А и пойду я",- отвечал Федор.- " мне терять нечего"

Людей в степи - тьма-тьмущая, да все больше конные, а не пешие. Гомонит-шумит кочевая толпа, а как выйдут в круг два певца, так и примолкнут все, слушают. У певцов не гусли, а совсем другая музыка - о двух струнах и ручкой-кочергой. А поют так: сначала один будто слово молвит, а как замолчит - другой ему отвечает, кто кого краше перепоет, переговорит. Слова сразу подбирают , а выходит складно, голоса птицами взвиваются. Ничего, что Феодор слов не знал почти, ему казалось, что он все сам собой понимает. Никто в толпе на него и не посмотрел - мало ли кто по степи ездит, кто на праздник прибредет, да из каких мест. Одежда на Федоре басурманская, шапка на глаза надвинута - кому до него дело, кто таков? Сменялись певцы, наконец, перепел других один половчанин, в годах уже, с проседью в черных волосах. Хороши были все, а этот -лучше всех!

Вышел он один в круг, загудела толпа. Запричитали, залопотали слушатели: "Хану. хану слово!" Тут и не стерпел Федор. Как тогда, ночью, в половецком становище, будто помутился у него разум, одно сердце свое слышал. Выбрался Федор из толпы, встал перед певцом, шапку оземь бросил: "Спой-ко со мной, половчанин!" Всколыхнулась толпа, к царевичу нукеры с ногайками подскочили, руки ему стали заламывать: "Лазутчик он - кричат. Да по осанке видно княжеского дружинника!"

Только хан, который на возвышении сидел, рукой шевельнул:" Оставьте молодца! И толмача позовите сюда!" "Русской ли ты крови, выведывать ли сюда пришел?" - спрашивает толмач " Крови я русской"- отвечает Федор, на хана смело взглядывает,-" да только не выслеживать сюда пришел. А охота мне было песен ваших наслушаться. Хороши певцы твои, хан, нельзя ли и мне попробовать? Вели ,хан, с победителем вашим спеть!" Усмехнулся хан:" Что ж, джигит, пой! Я и гусли тебе прикажу принести. А вот проиграешь нашему акыну - велю тебе, как лазутчику, голову снести. Если же вдруг перепоешь его - живым отпущу". "Будь по-твоему, хан! Сам я пришел, своей волею" - отвечал царевич. Изготовился половчанин-акын, запел лучше прежнего. Толмач рядом с Федором стоит, слова ему по-русски говорит. " Вот степь",- поет половчанин, "без конца, и без края Коня бы да ветра – все, что здесь сердце попросит. Скачет джигит, вся эта степь, весь мир будет его. Добудет и злато и серебро, всякого зверя и птицу, любого коня, человека любого возьмет! Нет преграды ему, как нет степи конца. Будто небо опрокинулось- получилась степь, звезды упали ему в глазницы - так сверкают его глаза; линна его нагайка, как степная река. А прольется вода или кровь - одинаково в землю уйдут" Оборвалась песня, умолк певец. Взял Федор гусли, провел рукой по струнам, подхватил последние слова тихим голосом: " Скачи, джигит, губи ковыль, ничего на свете не жаль! Жизнь твоя- как ветер - вот вздохнул и нет его нигде. Одна каленая стрела быстрее джигита, догонит она твое сердце. Собьется конь на скаку, закружатся небо и степь в потемневших глазах, и погаснут ясные звезды. Люди заплачут, а степь не заплачет. Только ковыль получит свое - красную молодецкую кровь. Ни человек, ни злато не возвратят тебя обратно, не прискачешь из той степи, куда умчишься вмиг, где солнце с черными лучами. А и поскачут другие молодцы, пусть удалее и краше, а того уж и не станет никогда! Плачь, степь!..." Оборвал Федор песню, голову опустил. Никто и опомниться не успел- бросился к Федору половецкий певец, свою музыку на землю бросил, ногой раздавил, повернулся и в толпу ушел.

Нахмурился хан: " Ладно... Кто поет, тот и песню судит." Оглядел грозный владыка толпу свою- кто глаза отводит, кто голову повесил. опечалился. "Приведите ему коня, самого быстрого"- говорит хан - "отпустите подобру-поздорову. Уходи, певец, не для воинов твои прекрасные песни. Послушают тебя мои нукеры - тебя же с досады порубят. Душа твоя прямо в горле бьется, на кончике языка дрожит. Смотри, потерять тебе ее легче легкого" Поклонился Федор хану, вскочил на коня и бросился вскачь. Толпа перед ним расступилась, молча его провожали.

Сам не знал Федор, куда теперь ему податься, лишь бы уйти куда-нибудь. Целое лето был на коне, нигде подолгу не оставался, второй ночи не ночевал. Сменилась степь лесами, стали попадаться ему каменные холмы да горы.

Селилась тут чудь чудная малыми деревушками, по лесам да урочищам, росту невысокого, тихого нрава. Кочевье степное давно их не трогало, только бегунцы из русских земель добирались, спасались здесь от лихих людей. Здесь и набрел Федор на деревеньку о пяти домах, где прижились такие беглые. Не пахотники были, а все вместе гончары-мастера. На всю округу горшки крутили, да медом и воском приторговывали. Им Федор и поклонился, у них и остановился. Хозяева обрадовались, родную речь заслышав, признали за своего. Работал царевич, как все: и лес рубил, и глину месил и ракушечник добывал-толок, а, бывало, и за гончарный круг садился. Руки воина крепки - с чем хочешь сладят.

Пролетела жгучая, трескучая зима, оттаяли холмы да старые камни на солнцепеках. А как ожил лес и зазеленели опушки, и душа царевича оттаяла. С того ханского праздника ни разу Федор не пел песен, одна беда от них. Бывало, вспомнит чего, бормочет про себя, а волю голосу не давал.

А тут отправился он на дальний глиняный карьер, цветную глину искать, как мастер Василий велел. Повторял про себя, что старшой приказал: на высокий взгорок зайти, где река край берега, как горбушку у каравая заламывает. Там-то землю на всю глубину неопытному глазу видно. Походил, поглядел Федор, сел на том высоком берегу и засмотрелся на божью красоту. Горы стоят в тиши, в синем весеннем тумане, лес бескрайний дышит спокойно, будто во сне, река вьется, как брошенная девицей, лента атласная, а под рукой-молодая трава мягче шелка. Сидел Федор на том бережке, встал уходить, да сам не знает, как запел. Самые ласковые слова выбирал, какие только от матери в детской колыбели слышал. Долго так пел, ничего вокруг не видел, да остановился перевести дух. Тут взял, да взглянул перед собою на речку. А у берега легкий сосновый челнок прибился, в челноке - девушка-чудиночка стоит. Платье ее - беленого холста, оттого и волосы, и глаза-смородинки еще чернее кажутся. Забылась девица, куда плыла, с Федора глаз не спускает. Заметила, что Федор больше не поет, на нее смотрит, засмеялась. Оттолкнулась шестом от зеленой кочки и уплыла восвояси.