Сказки Гореловской рощи (Повесть-сказка)

   —  Можно к тебе, Авдотьюшка?

   —  Кто это здесь? — приподняла медведица Авдотья голову с подушки.

Глядит на Матрену и не узнает ее — совсем ослабела глазами. Видит — темнеется что-то у порога, что — разобрать не может.

   —  Да кто же это? Поближе подойдите. Не разглядеть издали.

Подошла Матрена. Присела на пенек у кровати.

   —  Я это — Матрена. Подруга твоя.

   —  Чего? — приставила Авдотья лапу к уху.

   —  Здравствуй, говорю, Авдотьюшка.

   —  Чего?

И на ухо туга Авдотья стала. Кричит ей Матрена, во всю мочь медвежью кричит, берлога даже шатается, а Авдотья чуть слышит.

   —  Что нового в роще? — спрашивает.

   —  Все новое, — кричит ей на ухо Матрена. — Брата женила. Сама замуж собираюсь.

   —  Чего? Погромче кричи. Не слышу.

   —  Замуж, говорю, собираюсь, — ревет на всю рощу Матрена.

   —  За кого же?

   —  Секрет.

   —  Чего?

   —  Секрет, говорю. Не разболтаешь?

   —  А когда я твои секреты выбалтывала?

   —  Это верно, — согласилась Матрена. — Никогда. За медведя Аввакума замуж иду.

   —  За кого?

   —  Медведь Аввакум на мне женится.

   —  А он что ж, свататься приходил?

   —  Нет пока, но жду. Намекал в прошлую субботу. Скучно, говорит, одному жить. Ну я и поняла его. Готовлюсь к свадьбе. Только ты не говори никому.

   —  Кому говорить, — вздохнула Авдотья, — ко мне-то ведь и не ходит никто Ну, будь здорова, Авдотьюшка, — поднялась медведица Матрена, а медведица Авдотья приложила лапу к уху, кричит:

   —  Чего?

   —  Прощай, говорю, домой пора. Вдруг придет Аввакум свататься, а меня нет. Где, скажет’ была? Обида может выйти. Пойду я.

И пошла.

А на другой день все уже в роще знали, что медведь Аввакум женится на медведице Матрене. И пошли к медведю звери со всех концов рощи.

   —  Поздравляем тебя, Аввакум. Говорят, женишься ты. Медведицу Матрену в жены берешь. Что ж медведица она хорошая.

   —  Кто вам сказал? — взревел медведь Аввакум. — Вы поглядите на меня, какой из меня жених.

Стар я для женитьбы. Хожу чуть. Я уж одной ногой в могиле стою.

   —  Не знаем, но Матрена к свадьбе готовится. К Авдотье ходила, радостью с ней делилась: замуж, говорит, за медведя Аввакума выхожу.

Одни уходили, другие приходили. Покоя не стало медведю Аввакуму, впору хоть берлогу меняй. Встретил он медведицу Матрену у речки и высказал ей обиду:

   —  Зачем ты, Матрена, сплетню обо мне плетешь? Когда это я на тебе жениться собирался? Да и какие мы с тобой жених с невестой. Нам уж с тобой о смерти, а не о свадьбе думать надо.

Со стыда сгорела медведица Матрена. Пришла к Авдотье и ну выговаривать ей:

   —  Ты зачем секрет мой выдала?

   —  Чего? — кричит Авдотья.

   —  Зачем, говорю, секрет мой выдала? — ревет ей на ухо Матрена, а берлога дрожмя дрожит, и слышно, как далеко по роще эхо катится и повторяет Матренины слова:

«...Секрет мой выдала?»

   —  Да чего ты меня за плечи-то трясешь? — отстранилась от Матрены Авдотья. — Никому я секретов твоих не выдавала.

И по выцветшим глазам ее видела Матрена: правду говорит Авдотья.

   —  Кто же тогда выдал его?

   —  Чего?

   —  Кто секрет мой выдал, говорю? — рявкнула на ухо Авдотье медведица Матрена, и слышно стало: катится по роще эхо, несет голос Матрены:

«Кто секрет мой выдал?»

   —  Откуда мне знать, — сказала Авдотья. — Не был у меня никто. Я никому не говорила.

Лежала медведица Авдотья в постели, сидела возле нее Матрена, и думали они об одном и том же: кто все-таки выдал секрет» Последние слова медведя Ивана уже никто не слышал — все смеялись. Медведица Авдотья моргала подслеповатыми глазками, не понимала: почему это все на нее смотрят и смеются. И почему Матрена такая грустная стала. Толкнула подругу в плечо:

   —  Что он сказал, Матренушка?

И закричала ей в ответ медведица Матрена:

   —  Он сказал, что ты глухая тетеря.

   —  Он сам пень старый! — возмутилась медведица Авдотья.

И опять все схватились за животы. А Бурундучок сутулился на сосне, глядел на всех хмуро и пожимал плечами:

   —  И чего смеются? Ведь не смешно же, совсем не смешно.

В четвертом ряду ворчал медведь Михайло:

   —  Сколько шуму подняли из-за одного пирога тыквой. Ну было бы их хотя бы пять.

На горькой осине горько вздохнула Сорока:

   —  Эх!

И даже прослезилась: такое творится вокруг, а никому не расскажешь — все это и без нее видят. И махнула крылом:

   —  Да что же это я сама себя мучаю? Если- некому все это рассказать, то и слушать незачем.

И улетела домой.

Волк Рыжий Загривок кусал когти, не обращая никакого внимания на то, что творится вокруг. Думал, как ему от суда избавиться. Ведь засудят теперь его, изгонят из родной рощи.

Медведь Иван все стоял и горбился на кургане глядел на сверток с пирогом и облизывал губы. Медведь Спиридон положил ему на плечо лапу, сказал хрипло:

   —  Слезай, дед Иван, с кургана. Не будет тебе пирога.

   —  Это почему же?

   —  Потому что ты обидел старую больную медведицу, перед всеми ее ка смех поднял. Нехорошо это.

Черепаха Кири-Бум подняла лапу и объявила перерыв.

ПОУЖИНАЛА И ЛИСА

В перерыве все занялись едой. Медведица Матрена кормила своих медвежат под березой. Приглаживала Мишуку волосы на голове, говорила:

— Ешь, мой маленький. Скоро ты у меня вырастешь, медведем будешь.

Здесь же под березой кормила своего Мышонка серенькая Мышка. Проплясал он на пенечке, ел с аппетитом. Мышка глядела на него, думала:

«Я своего сына тоже маленьким зову. Он у меня тоже скоро вырастет, но по-прежнему будет маленьким. Может, побольше меня, но все равно меньше медведя, а ведь оба сейчас маленькие».

Все были заняты едой. Не ел барсук Филька. Он поел, пока Еж с Вертихвостом сказки рассказывали. Не ел и медведь Михайло: из дома он ничего не принес, думал поужинать пирогом, а пирога ему не дали. Ходил хмурый вокруг кургана, и хмурыми были у него думы:

«Зря я не поужинал, — думал медведь Михайло. — Если бы присудили мне за сказки пирог, и ему бы место нашлось в животе. Он у меня вон большой какой, а то вот ходи теперь голодный. И зря присоветовал завернуть пирог в газету. Хоть бы духом его надышался теперь, на румяность его нагляделся досыта. Эх, вечер сплошных ошибок».

Медведь Иван тоже не ел. Пирога ему не дали, а ужина у него припасено не было. Потоптался он у кургана и пошел себе потихонечку в Ясеневый лес. Шел, выщупывал посошком тропу, шамкал беззубым ртом:

   —  Может, и впрямь зря я обидел Авдотью? Но ведь у меня другой сказки не было, а пирога с тыквой так хотелось попробовать. И все-таки, может, за пирог с тыквой нельзя обижать никого, а?

И уходя все дальше и дальше, не знал, что самому себе ответить. Луна была у него позади, и потому впереди медведя Ивана шла его худенькая, сгорбленная тень.

Не ела и Лиса. Поесть ей хотелось, но поесть было нечего. Все чего-нибудь да прихватили с собой из дому, а она порожняком пришла. Шла, думала: «Зачем мне нести? Другие принесут, со мной поделятся, я и сыта буду».

Но делиться с Лисой никто не собирался. Попросила у медведицы Матрены, та рявкнула на нее:

   —  Не маленькая попрошайничать.

У Мышки и просить не стала. Что у нее за ужин. Принесла, гляди, три зернышка на двоих с сыном, да и то думает, как бы одно на завтрак сохранить.

Попыталась было к волку подластиться. У волка на ужин была баранина. Волк ел молча, ни на кого не глядел. Волк готовился защищать себя. Нельзя допустить, чтобы его судили из-за каких-то длинноухих зайцев. Нужно показать всем, что зайцы — народ негодный, вредный, потому волк и душит их.