Орешек

Радка Александрова

Орешек

Не беспокойся! Мы и зимой будем играть в «солнце-стеклышко»

Меня зовут Орешек. Я — маленькая птичка с серым оперением и серыми глазами. Гнездо у меня из прутиков, оно раскачивается даже при самом слабом ветерке. Певец я скромный. Когда поют соловьи, я умолкаю. Их песни куда лучше моих. Впрочем, Красношейка и Жук уверяют, будто им нравится, как я пою. Просто-напросто они очень любят меня.

Красношейка — швея. День-деньской она шьет или вышивает узоры на платьях своих подружек. На шее у нее висит крошечный фонарик — он блестит, как звездочка. Всегда-то Красношейка весела, всегда приветлива. Одета она в прозрачную накидку и красные сапожки — такой ее знают все вокруг.

Мой приятель Жук работает в поле. Он собирает и сушит травы, плоды и цветы. Ими он лечит больных. Ни ветра, ни бури он не боится. Дождевые капли отскакивают от коричневой брони, покрывающей его спину.

Мы играли с ним в «солнце-стеклышко» — иной раз до сумерек. Ему где-то попался осколок стекла, он заставлял меня угадывать, что это блестит — солнце или стеклышко? Я никак не мог угадать, а он всегда угадывал. После игры я срывал две-три ромашки и отправлялся в домик, где жила Красношейка. Она не каждый раз приглашала меня к себе, и мы частенько разговаривали с ней через окошко. «Вы с Жуком только время зря тратите и мне вот мешаете», — говорила она мне, будто сердясь, а сама не отпускала меня чуть ли не до полночи. «Ты устала, тебе спать пора!» — бывало, напоминал я Красношейке. А она мне отвечала: «Раз звезды не спят, и я не буду спать».

Так проходили дни за днями — спокойно и беззаботно. Так приходили и уходили лето за летом, зима за зимой. Но этой осенью с нами стряслась беда… Однажды мы с Жуком заигрались дотемна. Перед тем как расстаться, я сказал, кивнув на небо:

— Солнце теперь долго не покажется, и ты, наконец, перестанешь приставать ко мне с твоими лучами. Ты ведь сам видишь, что я не могу их различать.

— Не беспокойся, — нетерпеливо ответил Жук. — Мы и зимой будем играть в «солнце-стеклышко»! Только вместо солнца у нас будет лампа.

— А не лучше ли выдумать какую-нибудь другую игру?

— Другие игры меня не интересуют! — заявил Жук. — Пойдем ко мне, попробуем играть при свете лампы!

Тут я спохватился, потому что уже стемнело, махнул на прощанье Жуку крылом и полетел через поляны.

Окошко Красношейки чуть светилось. Приблизившись, я увидел, что оно закрыто. Я пересек двор и тихонько постучался в дверь. Красношейка открыла мне. Она показалась мне какой-то мрачной. Молча пропустила меня в дверь. Я остановился на пороге, да так и застыл в изумлении: комната до самого потолка была завалена кусками шелка и бархата, в углу блестели мотки серебряных и золотых ниток. Тут Красношейка заплакала.

«Чье же это богатство? — подумал я. — Уж не посватался ли к ней какой чужеземец, и вот она плачет, не желая расстаться со мной…»

Я хотел было улизнуть, но Красношейка со слезами стала просить меня:

— Не уходи! Я еще не выплакалась!

— Хорошо, я не уйду. Но чье это добро?

Тут она мне поведала, что днем в государственной коляске к ней приехали два шакала. Привезли бархату, шелку, множество мотков золотых и серебряных нитей. Сказали ей, что, мол, новый государь повелел, чтоб она шила только на него. Каждое утро они будут приезжать за обновкой. Красношейке было до смерти жаль, что теперь ей нельзя будет обшивать своих подруг. К тому же она опасалась, что за сутки ей не сшить для государя обновку. Мне захотелось успокоить ее, чтоб она не плакала, и я выпалил:

— Я буду помогать тебе, Красношеечка!

Красношейка вдруг залилась смехом, да таким звонким, будто ее слезы превратились в колокольчики-бубенчики. И как было ей не смеяться?! Она очень хорошо знала, что я сроду не брал иглы в руки и даже не смог бы вдеть в нее нитку…

Я остался у Красношейки. Не отрываясь смотрел, как она орудует иглой, а потом и сам начал шить. Она терпеливо обучала меня, радуясь, что я не оставил ее в одиночестве, и постепенно успокоилась.

Каждый день, кончив работу в полях, я возвращался к милой Красношейке и помогал ей. Она меня уверяла, что я скоро превзойду ее в мастерстве. Как бы то ни было, приезжавшие каждое утро шакалы всегда увозили с собой обновку для государя.

Однажды ночью кто-то постучался в дверь. Красношейка открыла, и мы увидели на пороге Жука. Я страшно ему обрадовался. Он, как и я в свое время, оцепенел. Окинув взглядом груды материи, он сказал:

— Я думал, что ты за что-то сердишься на меня. И решил зайти к тебе узнать, в чем дело.

Мы тотчас же рассказали Жуку обо всем. Выслушав нас, он долго молчал.

— Бегите! — сказал он наконец. — Бессонные ночи погубят Красношейку. Бегите!

— Не хочу… не хочу расставаться с родными краями! — воскликнула Красношейка, сотрясаясь от рыданий.

Мы засиделись до поздней ночи. Тайком от Красношейки мы решили все же обдумать подробности бегства и условились с Жуком встретиться в поле, чтобы потолковать на свободе.

Но на следующий день шакалы разгласили по всей стране приказ нового государя: всем зверям и птицам явиться к нему во дворец!

Кто из вас так обидел птиц, что они без спросу улетели из моей страны?

Чуть свет мы отправились во дворец. Тонкий иней словно засахарил высохшую траву. Последние листья медленно падали с ветвей деревьев, на лету задерживаясь в невидимых объятьях ветра. Со всех концов страны звери и птицы спешили во дворец, построенный из черного мрамора. Перед железными воротами дворца разгуливали, оскалившись и бренча оружием, шакалы. Трубы были облеплены сотнями нетопырей.

В распахнутые двери было видно, что в залах уже заняли места дикие кабаны, лисицы с роскошными хвостами, крысы с лоснящимися спинками, жирные гуси и утки, шеи которых были украшены разноцветными ожерельями. Вдоль стен стояли наполненные водой корыта, в них плескались самые крупные речные рыбы. На дворцовых дорожках резвились белки. Медленно тянулись вереницы муравьев, радовавшихся потому, что и они успели приползти вовремя. Красиво изогнув шеи, лебеди надменно посматривали на невзрачных воробьев, которые стайками вспархивали то тут, то там.

Примостившись с Красношейкой у входа, мы робко поглядывали на дорогие люстры, тяжелые завесы, золотые кубки, сверкавшие в шкафах из слоновой кости, и с нетерпением ожидали, когда начнется празднество. «Новый государь, пожалуй, добрее прежнего, — думали мы, — раз он пригласил всех себе в гости».

Шакалы расстелили ковровую дорожку, по которой должен был пройти государь, и почтительно отступили в сторону.

Вскоре внутренние двери раскрылись. Издалека мы увидели государя в лиловом одеянии, которое мы с Красношейкой сшили прошлой ночью. Гости, стоявшие в первых рядах, замерли в низком поклоне. Гуси старались протолкаться к плюшевой дорожке. Любопытные рыбы высунули головы из своих корыт. Некоторые из них ухитрились высоко подскочить, но, описав в воздухе золотые дуги, они тут же шумно шлепнулись обратно в воду и со стыда и страху больше не показывались. Наступила полная тишина.

Государь пошел по дорожке. Остановившись посреди зала, он обвел собравшихся пристальным взглядом и заговорил:

— Я ваш новый государь. Хорошенько рассмотрите меня! Мне бы иметь глаза оленя, а они у меня кабаньи! Мне бы иметь хвост как у белки, а мой хвост похож на удава! И голос у меня — не как у ребенка, а как у гиены! Вот послушайте: «О-о-у-у-у-у!» Завесы вздулись, как от порыва бури, тяжелые люстры закачались, словно началось землетрясение, и по склонившимся спинам запрыгали тени. Государь усмехнулся и продолжал: