Юность Маши Строговой

Зато прекрасно поняла Ася:

- Тебе помешала Строгова, я знаю. Есть такие люди, которые сами ничего не делают, зато всегда всех критикуют. Кажется, она слишком высокого о себе мнения.

- Почему ты опаздываешь? - хмуро осведомился Юрий у Строговой.

- Да так. Были дела, - ответила Маша.

- Вечно ты занята своими личными делами! - с раздражением заметил Усков. - Какая ты комсомолка, если общественные интересы у тебя на последнем месте?

- Откуда ты взял? - изумилась Маша.

Но Усков не пожелал объясняться.

- Когда появилась эта Строгова, я как-то невольно спутался, - сказал Усков Асе. - Теперь я понял, в чем дело: она индивидуалистка. Я не очень-то люблю такие типы, у которых не сразу разберешь, что они думают. Если ты комсомолец, у тебя душа должна быть открыта. Так я считаю. Вот, например, ты: что на уме, то и на языке. С тобой как-то легко, а уж учишься ты, во всяком случае, лучше Строговой.

Ася охотно поддержала разговор:

- А ты заметил, что Строгова учится с нами полгода и ни с кем не дружит? Я пыталась подойти поближе, но ничего не получилось. Уж если я не сумела с ней сблизиться, так никто не сумеет, поверь!

- Как же можно сблизиться с такой индивидуалисткой! - согласился Усков, которому понравилось это язвительное определение Машиного характера, и он настойчиво его повторял. - Вот и сегодня... Опоздала - и никаких объяснений.

Маша не подозревала, как жестоко осуждено ее поведение. Опоздала она из-за матери.

Вот уж больше недели Ирина Федотовна устраивалась на работу. Она побывала в школе, в библиотеке, даже в столовой, где требовалась буфетчица, но всюду то или иное препятствие вставало на ее пути.

Ирине Федотовне не удавалось найти работу, не потому, что работники не требовались, а потому, что она ничего не умела делать. Однако вернуться к прежнему сидению в нелюбимой и до сих пор не обжитой комнате Ирина Федотовна не могла. Она продолжала искать.

Однажды она задержалась на перекрестке, чтобы пропустить санитарный автобус. Автобус остановился у госпиталя. Открыли заднюю стенку, санитары осторожно выдвинули носилки. Ирина Федотовна увидела лицо, совсем юное, но обросшее курчавой каштановой бородой, высокий желто-белый лоб.

Санитары качнули носилки, с носилок неловко повисла рука. Ирина Федотовна поспешно шагнула и поправила руку. Раненый открыл глаза.

Ирина Федотовна прислонилась к перилам крыльца. Сердце дернулось резким толчком и застучало часто и больно. Она стояла и смотрела, как из автобуса выдвигали одни за другими носилки. Когда автобус уехал, Ирина Федотовна вошла в госпиталь...

Вечером в комнате, как всегда, дымила коптилка, из щелей окна дуло. Ирина Федотовна и Маша, поджав ноги и закутавшись в шубы, сидели вдвоем на кровати.

- И вот я решила, - рассказывала Ирина Федотовна, - теперь меня не собьешь. И хотя они удивляются, что я кончила гимназию, а иду в санитарки, но тебе, наверно, понятно.

- Очень, очень понятно! - ответила Маша.

Но утром она увидела, как у мамы валятся из рук вещи; она то сядет, то постоит у окна, то охнет и все смотрит на часы. Перед уходом Ирину Федотовну совсем оставила бодрость.

- Ты проводила бы меня, - попросила она упавшим голосом.

Маша отвела маму в госпиталь. У проходной будки Ирина Федотовна задержалась и слабо кивнула Маше.

Но всего этого староста курса не знал. Он сказал Асе:

- Чего доброго, наша индивидуалистка и на воскресник не явится.

"Индивидуалистка" на воскресник явилась. Она пришла в старом отцовском ватнике, подпоясанном ремешком, и имела такой решительный вид, что Дорофеева сразу выбрала ее себе в напарницы.

Платформы с саксаулом стояли на запасном пути, последний вагон эшелона не был виден.

- Ого! - сказала Маша, подворачивая рукава. Только не тянули бы. А то проспорят полдня из-за норм.

Строгову не устрашил эшелон. Это несколько удивило Ускова. Он сунул Асе портфель, с которым не расставался даже сейчас, и побежал выяснять нормы.

Едва заполучив в свои руки всем известный портфель, Ася почувствовала прилив энергии.

- Девчата! - закричала она. - Чего вы ждете? Начинайте, чтобы не тратить время!

- В самом деле, чего мы ждем? - согласилась Маша.

Она вскарабкалась на платформу.

- Эй, посторонись! - и сбросила вниз корягу.

- Не торопись. Не делай лишних движений, - учила Дорофеева.

Но Маше хотелось и торопиться, и делать лишние движения!

- Раз, два... У-ух!

Ася кричала снизу:

- Девчата! Товарищ Дорофеева! Бросайте дальше! Не загромождайте проход!

Она ходила вдоль эшелона и командовала:

- Эй! Эй, вы там! Чего вы так близко бросаете?

Работа пошла. Ася направилась искать Юрку, но он сам мчался навстречу.

- Слушай, - сказал он, тяжело дыша, - платформы распределены, но остались две лишние. Я говорю: "Ладно, давайте третьему русскому". Как ты считаешь, выполним?

- Конечно, - ответила Ася.

Усков увидел у нее свой портфель.

- Дай-ка, я запрячу его под платформу, а сверху саксаулом прикрою, предложил он.

- Чепуха! - возразила Ася. - Мне портфель не мешает. Ты не беспокойся.

Она шагнула в сторону, увидев, что с крайней платформы спускается студентка. Это была Катя Елисеева, которую называли "тридцать три несчастья" - неудачи преследовали ее. Вот, уронила варежку.

Ася подала Елисеевой варежку и снова отправилась вдоль платформы наблюдать за работой. Время от времени она покрикивала:

- Девочки! Как у вас там? Все в порядке? Перевыполним, факт!

Усков в недоумении потер лоб ладонью.

"Гм... Странно..."

Он прикинул, как бы забраться на платформу, и, уцепившись за край левой рукой, занес ногу за борт и повисел там немного, проклиная свою правую руку, которая чертовски отравляла ему существование. Он с трудом вскарабкался на саксаул и, увидев Машу, выругал себя за то, что попал именно на эту платформу. Однако висеть снова на левой руке было так неудобно, что он решил остаться здесь.

- Смотри-ка, смотри! - испуганно говорила Маша. - Физики нас перегоняют. Дорофеева, мы пропали! Честное слово, пропали мы с тобой!

- А слыхала, как Суворов с Кутузовым кашу ели?

- Ах, да что ты мне про Кутузова! Тут перегоняют, а она про Кутузова! - Маша с сожалением поглядела на свои хорошенькие вышитые варежки и показала Ускову: - Подумай! Не догадалась взять старые! Э, была не была! - махнула она рукой и опять ухватилась за корягу.

- Постой-ка, - неожиданно для себя сказал Усков, протягивая рукавицы. - Давай я спрячу твои в карман.

- А как же ты? - не решалась Маша.

- Я привык. Бери. Говорю, бери!

- Ну, теперь все в порядке! - обрадовалась Маша.

У нее раскраснелись щеки, блестели глаза, светлая прядка волос выбилась из-под платка.

Ускову стало весело; он вытянулся, приложил ладонь ко рту и заорал во все горло:

- Ребята, наподдай!

С разных платформ послышались в ответ голоса. Эхо подхватило: "А-а-ай!"

Вечером, окончив работу, студенты отдыхали на кучах саксаула, удивляясь тому, что разгрузили такую махину.

Усков кричал Дильде:

- А ты видела, кто две лишние платформы разгрузил? Третий русский!

- Видела! Да! - так же громко кричала Дильда. - Только я видела, что и физики вам помогали.

Подошла Маша. Медленно, с опущенными руками. Казалось, если бы нужно было сбросить хоть одну корягу еще, руки уже не поднимутся. Она вернула Юрию рукавицы.

- Спасибо.

Он неловко вытащил из кармана варежки:

- Устала?

Маша улыбнулась и не ответила.

Глава 10

После воскресника Маша на лекциях садилась рядом с Дорофеевой. Ей было уютно с этой медлительной студенткой, которая и училась не спеша, но так же добротно и прочно, как разгружала саксаул.

- Мозоли? - удивилась Дорофеева. - У меня никаких мозолей нет.

Она показала широкие чистые ладони. Маше все нравилось в Дорофеевой: серьезность, сосредоточенность, спокойный характер.