Юность Маши Строговой

Но удивительнее всего изменились отношения с Юрием Усковым.

В первый же после воскресника день он молча разложил на столе перед Машей график педагогической практики и опустил палец на какую-то клетку. Маша равнодушно ждала, припоминая, что такое сделала, к чему на этот раз счел нужным "прицепиться" староста курса.

- Скоро твой урок, - сказал староста курса.

- Да, - согласилась Маша, нахмурившись, ибо ничего хорошего от своего урока не ждала.

- Приготовилась?

- Когда я могла? - возмутилась Маша.

- Можешь не готовиться.

"Практику отменили", - подумала Маша.

Юрочка неопределенно покрутил левой рукой:

- Видишь ли... Собственно говоря, Дильда, конечно, права: я должен как староста курса учитывать индивидуальные особенности каждого и прочее. Словом, если ты сейчас очень занята, я могу дать урок. А ты вместо меня позднее.

Маша удивленно молчала.

- Не беспокойся. Разговор с методисткой и расписание уладить я беру на себя.

Вот это был жест!

Усков знал, что в оставшиеся два дня не успеет хорошо подготовиться и, так же как Маша, провалит урок, но готов был принести себя в жертву.

- Нет, спасибо, как-нибудь уж, - ответила Маша краснея. Она подняла глаза, снизу вверх посмотрев на Юрия, и вдруг расхохоталась: - А как же ты Валентину Антоновичу говорил, что рыцарские предрассудки отрицаешь?

- При чем тут рыцарство! - рассердился староста курса. - Между всякими кавалерскими штучками и товарищеской помощью такая же принципиальная разница, как... - Он замялся, подыскивая внушительное сравнение, но в аудиторию вошел профессор.

Юрочка не успел подобрать сравнение. Пока профессор раскладывал на столе книги, Юрочка поспешил сообщить Маше:

- Что касается доклада, то я, представь, втянулся в свою работу об эпитетах. И сделал, представь, очень важные выводы о том, что мировоззрение и эпитеты - казалось бы, не такие близкие вещи, однако связь самая тесная. Абсолютно точные выводы!

Профессор начал лекцию. Юрий умолк.

В тот же день, едва дослушав лекции, Маша направилась в методический кабинет факультета. Она побаивалась методистки. Маше казалось, стоит методистке раз взглянуть на нее - тотчас догадается: "Вот студентка, которая ничего не смыслит в методике". Действительно, в методике Маша была не сильна. Она пропускала лекции, пользуясь всяким благовидным предлогом, и, так как слушала курс урывками, без системы, он казался ей скучным.

Методистка Марина Николаевна была немолодой, за пятьдесят лет, женщиной. Она гладко зачесывала седые волосы, закручивая их на затылке в небрежный пучок, носила мужской пиджак, галстук, полуботинки на толстой каучуковой подошве.

Накинув на плечи меховую телогрейку, Марина Николаевна сидела возле включенной плитки и грела над нею то одну, то другую руку, читая тем временем газету.

- А знаете, - обратилась она к Маше, - дела у нас здорово налаживаются. Уж одно то, что по всему фронту остановлено их наступление, впервые за все время войны - ого! - это много.

- Разве только остановлено наступление? - возразила Маша. - Под Москвой они отброшены с потерями, на много километров.

- Да-да!.. Что-то я вас не помню... - Методистка внимательно разглядывала Машу.

- Я по поводу урока, - объяснила Маша. - У меня через два дня урок.

- А-а... Ну, давайте!

А Маша держала в руках всего лишь четвертушку бумаги, где написан был план.

Она составила этот план в полчаса.

Тема - басня Крылова "Волк на псарне".

Столько-то минут на биографию, столько-то...

Над чем тут мудрить?

Сейчас она с неожиданным страхом ждала суждения методистки. Марина Николаевна пробежала глазами Машин план и отложила листок. Выражение живого интереса на ее лице сменилось досадой.

- Зачем вы хотите им читать эту басню? - сердито спросила она.

- Как - зачем? Ведь в программе...

- Программа программой. Но - вы-то, вы!.. Неужели вам не захотелось поинтереснее и хоть немного по-своему ввести в класс Крылова?

- Но, - ответила Маша, невольно задетая, - ведь существуют законы, как строить урок. Надо знать эти законы...

- Правильно, надо! Поэт должен тоже знать законы стихосложения. Да ведь с одними законами - не поэт.

- Понимаю.

- Педагогика потому и искусство, что открывает просторы для творчества. Что и как - в преподавании эти вопросы вечно новы, как во всяком искусстве.

- Марина Николаевна, дайте мой план! - Маша взяла со стола четвертушку бумаги.

Методистка с любопытством следила за ней. Маша разорвала бумажку:

- Попробую сделать все по-другому.

Глава 11

Когда, окончив десятилетку, Маша поступала на литературное отделение педагогического института, меньше всего она думала о профессии педагога. Вообще о специальности она в то время почти не задумывалась. Конечно, такое легкомыслие непростительно было даже для ее семнадцати лет. Многие десятиклассники еще в школе определили свой жизненный путь. Геолог-разведчик, инженер, астроном, врач - сколько профессий!

Именно потому, что все они были одинаково хороши и серьезны, Маша ни на одной не могла остановить выбор. Она любила литературу. Но разве любовь к литературе - профессия?

"Что я буду делать потом, после вуза?" - задавала себе Маша вопрос.

Однако четыре года, отделявшие от окончания института, казались таким долгим сроком!

"Увидим, что будет потом!"

Маша поступила на литературное отделение. Она доучилась до третьего курса, а вопрос, кем же быть, так и не был решен.

Учительницей? Была в этой профессии будничность, страшившая Машу. Один, два, три года, десять лет подряд повторять в классе, когда родился Пушкин и что такое подлежащее? И все?

Маше казалось, что это все.

Но в последний приезд Маши во Владимировку произошел разговор с тетей Полей.

Они сидели на крылечке. Позади дома - вишневый сад; на отлете, вся видная с крыльца, стояла школа.

- Раньше это была церковноприходская школа, вовсе неприглядная на вид, - рассказывала тетя Поля. - От недосмотра крыша проржавела, в дожди протекала, в классе провалились две половицы. Долго пришлось кланяться старосте, пока починил... После революции в школе, помню, был митинг. Провожали в Красную гвардию пятерых добровольцев. Все это были ребята, которым еще до семнадцатого года я потихоньку от старосты и законоучителя отца Леонида читала "Окопную правду", когда Ивану Никодимовичу случалось прислать с фронта. Теперь один из тех добровольцев, Петр Семеныч, председатель колхоза... Озорной был в ребятах нынешний председатель колхоза! - добавила тетя Поля с улыбкой.

Потянул ветерок, перебрал на голове ее тронутые сединой волосы, шелохнул на плечах край косынки. Вечерний закат, раскинувшийся в полнеба, отбросил на лицо мягкий розовый свет.

У правления колхоза ударили в железную доску. Мальчишка лет десяти, в длинных, до пят, штанах, стучал в нее палкой, сзывая, должно быть, бригадиров на собрание. Тетя Поля последила за ним взглядом и, обернувшись к Маше, сказала:

- Вот и ты будешь учительницей...

- Я? - искренне изумилась Маша. - Нет, едва ли.

- Что такое?

Маша смутилась.

Нелепо и странно было бы ответить тете Поле: скучно!

Вместо ответа Маша спросила:

- Тетя Поля, что самое главное в деле учителя?

Подумав, тетя Поля сказала:

- Воспитать человека, Машенька! Создавать настоящих людей. Нелегкое дело...

Как-то случилось, что на эту тему больше не возникал разговор. Да и не до того было. Началась война. Тетя Поля проводила на фронт многих своих учеников...

"Воспитать человека!" - вот о чем думала Маша, в лихорадочной спешке готовя свой первый урок.

Она плохо провела эту ночь: часто просыпалась, смотрела на часы и лишь под утро заснула. Детские, милые видения снились ей: полянка, где на длинных стеблях стояли лиловые колокольчики; почти задевая их крыльями, проносились стрижи; выскочил заяц из леса и сел, сложив уши.