Чистое золото

Но, как известно, для россыпей пневматический молоток не годится: слишком рыхлая порода. Так все считают… А мы думаем, что нужно пробовать, рисковать иногда. Ведь и в нашей шахте порода считалась не слишком твердой, ан Виктор Степанович, когда у нас первый раз побывал, задумался над этим… Начали проверять, сопоставлять и решили, что можно перевести шахту на пневматическую обработку. И что же? Пока не каемся. Спасибо директору и инженеру Каганову — куда легче стало работать. И производительность сильно повысилась. Смелее надо действовать, вот что я хочу сказать. В других шахтах еще и еще раз проверять крепость породы. Если хоть треть людей перейдет с кайлы на пневматический молоток, плану огромная будет подмога…

Тоня внимательно выслушала и Савельева, который сбивчиво, но вдохновенно рассказал о лавном способе добычи, и вдруг услышала свою фамилию и пояснение председателя: «Пробщица третьей шахты». Ей показалось, что вызывают не ее. Сейчас на сцену поднимется какая-то незнакомая девушка и заговорит уверенно и плавно.

С таким ощущением она нерешительно поднялась и, только когда Стеша толкнула ее в бок, заторопилась.

Большой зал со сцены показался ей темным, и она почувствовала себя маленькой, ничего не знающей, слабой. Она видела ряды голов, множество смотрящих на нее глаз, множество ртов, готовых засмеяться, если она будет молчать еще хоть секунду. И Тоня заговорила:

— Товарищи, я хотела сказать относительно старой шахты, что на гольце, насчет Лиственнички. Шахта давно заброшена, а между тем…

Она подумала, что в зале вовсе не так темно, как ей показалось сначала, что никто не смеется, и внезапно увидела своего отца.

Когда же он приехал? Ведь срок путевки еще не кончился! Не дотянул, значит, последние дни. Приехал, когда она была у Павла, и, узнав про собрание, пришел в клуб…

Николай Сергеевич сидел в первом ряду, возле дяди Егора. Глаза его были опущены, лицо сурово. Он не хотел глядеть на дочь. Наверно, если бы это было удобно, он заткнул бы уши, чтобы не слышать ее.

Тоня в смятении оторвала взгляд от отца и умоляюще посмотрела на Кирилла, сидевшего в президиуме. Слобожанин ничего не понял и подбадривающе кивнул ей.

Потеряв конец начатой фразы, она продолжала:

— Ее давно кинули, Лиственничку, а многие старые рабочие считают, что золото там должно быть. Конечно, времени прошло немало с тех пор, как шахту завалили… Можно подумать, что люди говорят по старой памяти, но мне кажется, что к ним нужно прислушаться. Риск и затраты небольшие, если послать на голец несколько человек, так чтобы не нарушать работу в бригадах, а выиграть сможем многое…

Она помолчала и неожиданно для себя прибавила:

— Я предлагаю создать добровольную комсомольско-молодежную бригаду. Подумайте, ребята, какая радость будет оживить шахту, опять в строй вернуть!.. Если не зря поработаем…

Сознавая, что последние слова прозвучали, как на беседе в молодежном бараке, Тоня сделала несколько шагов, потом остановилась и прибавила:

— У нас в третьей шахте из нового забоя очень необкатанное золото пошло. А забой идет под голец. Это тоже указывает, что Лиственничку нужно проверить…

Ей казалось, что все смотрели на нее с насмешкой и жалостью, пока она проходила по залу и садилась на место. Но когда, осмелев, Тоня подняла голову, то оказалось, что никто не интересуется ею.

Председатель назвал фамилию Таганашева, и Тоня даже рот приоткрыла от удивления. На сцене появился Ион.

Старик совсем не казался испуганным или взволнованным. Он положил на край столика свою трубку. В зале нельзя было курить; Ион, повидимому, все время держал трубку в руках. Негромкий голос его звучал очень внятно.

— Я старый, очень старый человек, — сказал он как бы в раздумье, и в зале сочувственно засмеялись. — Люди думают, что старый человек всегда умный. Это не так, однако. Я кое- чего неправильно понимал, ошибался…

Слушатели, явно заинтересованные, ждали. Тоня забыла о своем неудачном выступлении, о неприязненном лице отца. Она с тревогой смотрела на Иона. Что он тут исповедуется? В чем кается?

— Я считал: золото — зло, — неторопливо продолжал охотник. — От прииска подальше надо быть, я считал. Золото — это горе, это кровь… Мое дело чистое, я думал: тайга, ружье, зверь. Я что знал про золото, не хотел людям говорить. Зачем больше зла на свете делать? Я счастливый был: три раза золото находил. Только закопал его, никому не рассказывал. Я в руки брать его боялся.

По залу пошел шум:

— Вот так старик! Видали таких чудаков?

— Дак ты дальше валяй! К чему ведешь-то? — подбадривали Иона.

А старик, помолчав, как опытный актер, невозмутимо продолжал:

— Хороший человек, молодой товарищ учил меня. Много говорил про золото. Я слушать не хотел, я домой хотел уходить. Он сказал: «Ион, уважаешь меня — слушай». Я его уважал, думал: пусть скажет, слушать буду, а в голову его слова не пущу. Не день, не два он мне свое толковал, да… Те слова в мою голову стучали, зашли туда. Он сказал, что золото не для одного человека, а для всех, теперь от него не беда людям, а радость. «Разве ты не понимаешь, — он сказал, — что новый клуб, и школа, и больница — все построено на наше золото? Мы добывали золото — помогали фашистов прогнать», — он сказал. Голова моя распухла, однако. Ночь я не спал, пришел к нему, спрашиваю: что делать теперь?

Ион драматически развел руками. Зал напряженно молчал.

— Он говорит: «Сказать надо все, что тебе известно». Кому скажу? Директору, главному инженеру? Не знаю их… Может, хорошие люди, может, плохие… Разве могу угадать, что с золотом сделают?

Слушатели смеялись.

— Он говорит: «Иди на общее собрание, скажи всем». Я пришел. Слушайте. — В полной тишине Ион заканчивал свою речь. — В старой шахте, что на гольце, золото есть. Пусть меня медведь задерет — есть золото. Зять мой Илья у Петрицкого, бывшего хозяина, работал, он все знал. Умер Илья давно и перед смертью сказал мне: хозяин неправильную бумагу писал, деньги платил инженерам. Они подписали, что нет в Лиственничке золота. Все обман был, однако. Потом хозяин обвал устроил, затопил шахту — больно она богатая была. Он думал: вернется из Японии — опять свое золото найдет… Тоня правильно сказала, только кто молодую девочку слушать будет? Может, во сне то золото старики видели… А меня можно слушать. Я знаю.

Иону горячо аплодировали. Слышались возгласы:

— Вот что открывается!

— Ай да старик!

— Уразумел, значит!

— Кто ж это его разагитировал?

— Так шуметь не надо, — спокойно сказал Ион. — Зачем руками хлопать? Это не представление. Работу нужно начинать на Лиственничке. Теперь… — Он замялся. — Пошел я то золото искать, что зарыл, хотел отдать государству… Давно это было… два места не нашел. Еще искать буду — найду, однако. А третье место нашел. Вот принес вам. Смотрите.

Ион вынул из-за пазухи тряпку и, развернув ее, показал собранию крупный самородок, похожий на лепешку.

— Все видали? — спросил он. — Отдаю начальнику.

Он с поклоном положил самородок на стол.

Директор встал и крепко пожал руку старику. Потом он усадил Иона рядом с собой. Ион, выглядевший усталым после долгой речи, сказал:

— Однако, я лучше выйду на волю. Курить у вас нельзя, а я, старый человек, привык.

— Курите, пожалуйста, товарищ Таганашев, — поспешно сказал директор.

И весь зал закричал:

— Кури! Кури!

— Пусть покурит!

Кирилл Слобожанин принес трубку, забытую Ионом на столике для выступающих, и чиркнув спичкой, дал Иону закурить.

Тоня посмотрела на Павла и увидела, что лицо его радостно и по-детски ясно. Он внимательно слушал соседа — пожилого рабочего, который, видимо, рассказывал ему, что происходит в президиуме.

У Тони внезапно сильно забилось сердце, точно она узнала давно потерянного друга.

«Он тот же! Он все тот же, Павлик! — твердила она себе. — И раньше бывало так сиял, когда удавалось нужное дело… А отец не выступает…» — перебивала эти радостные мысли тревожная мысль.