Виктор Вавич (Книга 2)

- Что ж нам предлагает царское правительство? - слышала Тайка высокий голос в сыром глухом воздухе. - Оно предлагает нам не Учредительное собрание, которого...

"Да это Кузнецов, - вдруг узнала Тайка, - Сережка Кузнецов, он в эту... в Любимцеву-Райскую влюблен, букеты на сцену кидал и все в оркестр попадал. Выгоняли, говорят, из гимназии".

- Что такое, что такое? - громко говорила Тая, на нее шикнула гимназистка - ух, злая какая! Фу! злая! - и Тайка старалась выбраться из толпы и осторожно сверлила плечом, как бывало в церкви.

"Началось, а вдруг началось".

Не дотискаться к воротам, и прут, прут навстречу, сбивают назад, и уж по траве, по кустам, как попало, ломят прямо. Закричали там чего-то. Тайка оглянулась: на месте Сережи уже какой-то бородатый. Фу! не узнала - доктор! доктор Селезнев, и все в ладоши забили. Тайка снова рванулась к выходу ох, наконец! Свободней на площади. Ой, давка какая у театра. Ничего, через артистическую дверь, ничего, пожарный там, он знает, пропустит, и Тайка бегом перебежала свободный кусок площади. Дернула дверь - заперто. Тайка дернула еще раз ручку, рванула еще. Идет - вон в каске уже - пожарный, началось, значит, если в каске, а то в фуражке он с синим околышем, с кокардой - говорит за стеклом, не слышно.

- Пустите, ради Бога, на минуту! - кричала Тайка в самое стекло, стукала пальчиками. - Пожалуйста! Очень! Миленький, золотой!

"Отмыкает, отмыкает! - нет, приоткрыл только".

- Барышня, - говорит в щелку, - не надо, идите домой, домой ступайте. Нехорошее сегодня.

- Ничего, на минутку, я сейчас назад, домой, ради Бога, миленький. - И Тайка ухватилась за створку дверей, вцепилась пальчиками - пусть прищемит.

Пустил!

- На один момент, - кричит вдогонку, - эй!

А Тайка бежала уж по лестнице, и вот он, коридор, - пусто, слава Богу! - вот дверь, французский замок, а там уж за дверью гул, так и бурлит, так и барабанит в дверь - народу-то, должно, и Тайка повернула замок, с трудом пихнула дверь - и яркий плеск голосов обхватил голову. Тайка захлопнула за собой дверь. Гуща! Вот гуща - как никогда. Вяльцева приезжала, и то такого не было - и не сидят, все вплотную стоят в партере. А в ложах-то! Вывалятся сейчас через край. Тайка вспотела, раскраснелась от давки, от толчеи. В зале все в пальто, в шапках. Тайка пробивалась к барьеру оркестра Что это? Там тоже полно и тоже в шапках, шляпы, фуражки, и все головы шевелятся, вертятся - и нет, совсем нет музыкантов Тайку придавили к барьеру, а она все вглядывалась в головы внизу - может быть, он тоже в шляпе, как все. Тая искала котелок, тщательно просматривала по кускам, будто искала на ковре копейку. И вдруг все захлопали. Тайка увидела, как поднялся занавес.

На сцене стол с красным сукном, и сидят вокруг, как на экзамене, - и вдруг встали все за столом, и в театре все хлопают, хлопают, и кто-то кричит за Тайкой зычно, по слогам:

- До-лой са-мо-дер-жа-ви-е! До-лой! - как стреляет. Один за столом поднял руку - стали замолкать, тише, тише. А этот вдруг по тишине зыкнул:

- Долой са-мо-державие!

И тот с рукой со сцены улыбнулся весело и снисходительно в его сторону.

- Господа! - крикнул со сцены и опустил руку. - Господа! Первым долгом я считаю нужным огласить акт... то есть манифест, данный семнадцатого октября...

- Известно всем! - гаркнул за Тайкой опять этот зыкало, и все закричали. Ух, шум какой невообразимый. Нет, нет котелка, или не нашла. Стихли опять.

- Господа! - опять крикнул со сцены - кто это? Тайка глянула знакомый будто? Да, да, из управских, из земской управы, как его статистик! - вспомнила Тая. - Гос-по-да! Объявляю митинг открытым. Слово принадлежит товарищу Кунцевичу.

Вышел худой из-за стола вперед, высокий, с бородочкой. - Громче! громче! - орут все. А он краснеет. Что же это?

- ...свобода союзов!.. - услыхала Тайка. - Свобода объединяться...

"Вон! вон котелок, вон там за серой шляпой". - Тайка дернулась вправо, протискивалась вдоль барьера.

- Куда несет? Да стойте на месте! - и Тайку спирали, не пускали, и прямо уж перед нею надрывался хриплый голос Кунцевича:

- Мы требовали самодержавия народа! Народоправство!.. царь... правительство...

Тайка уж видела, что это он, он - крохотный кусочек щеки увидала меж голов - он! он! - Тайка вдавилась в толстого по дороге, его бы только перейти. Тайка не спускала глаз с Израиля.

Мигнуло электричество. Еще раз - притухло - можно было просчитать три. И что это кричит кто-то сверху? И вон со сцены все глядят вверх, на галерку, кто-то машет руками: всех как срезало голосом этим; все обернулись, и только шелест на миг - и вот крик сверху:

- ...а в городском саду конные стражники! Избивают! Нагайками детей!

Гулом дохнул театр, и крик поверх гула:

- На площади полиция! Конные жандармы! Театр хотят! под-жечь!!

Крикнул он со всей силы. И сразу вой набил весь театр, вой рвался, бился под куполом.

Тайке казалось, что сейчас не выдержит, оборвется и грохнет вниз огромная люстра под потолком, ей казалось, что свет задергался, задрожал от крика. Она видела, как дернулись все там, внизу, в оркестре, черной массой сбились вправо и в маленьких дверках вон, вон, душат, душат человека, спиной к косяку. Мотает головой, рот открыл, глаза вырвутся! Тайка заметалась глазами, где Израиль? Что это? Израиль выше всех, под стенкой, под самой рампой. Встал на что-то, на стул, что ли. Стоит и футлярчик под мышкой. Но в это время Тайку сзади прижали к барьеру, совсем сейчас перережут пополам - впились перила. Израиль смотрит прямо на нее, брови поднял и машет рукой, каким-то заворотом показывает. Тайка со всей силы старалась улыбнуться - Израиль что-то говорит - одни губы шевелятся и усы ничего не слышно - но ей! ей! Тайке говорит, Тайке рукой показывает. Ух, какой он! Приказательный, как папа прямо. И вдруг отпустило сзади на миг, и Тайка дернулась - ноги онемевшие, как отрезанные, и все-таки ноги поддали, и Тайка боком вскарабкалась на барьер и перевалилась. И вдруг за ней следом, сбоку, справа, слева, полезли люди, бросились, будто вдруг открылось, распахнулось спасение - они бросались вниз, прямо на головы, на сбившуюся гущу людей, топтали сверху ногами, потом проваливались и руками взмахивали, как тонут в реке. Тайка держалась за барьер, ноги нащупали карниз, на той стороне - Израиль! Израиль! Израиль рукой, ладонью и футлярчиком оттирает от себя, будто прижимает ее к барьеру, притискивает через воздух, через дикий вой и говорит, говорит, широко говорит, ртом скоро, скоро. Тайка глядела, держалась глазами за Израиля, а он выставил вперед руки, будто придерживал ее, чтоб не упала сверху. У Тайки немели руки, кто-то наступил на пальцы сапогом. Громадный мужчина ворочался внизу, он был уж без шапки и тяжелыми ручищами рвал соседей за лица, прорывался вперед к узкой дверке оркестра - красная шея, совсем красная, мясная, он вертел головой, потом вскинул руки, стал бить себя по темени, неистово, со всей силы. И вдруг вмиг стало темно - как лопнул, не выдержал свет. Крик притих на мгновение и взорвал последним оглушительным ревом - у Тайки задрожали руки. Она смотрела в темноту, в ту самую точку, где был Израиль, смотрела со всей силы, чтоб не потерять направления. Тайка не чувствовала рук, но руки держали, как деревянные, а внизу будто кипит, ревет огонь сорвусь - конец, как в пламя, а там, на той стороне, - Израиль, и казалось, что видит, как он руками придерживает воздух, чтоб она не упала.

Кукла

ВСЕВОЛОД Иванович не хотел выходить, не хотел сходить со своего кресла; как взбесились бабы - не повернись, все не так, все дурак выходишь. "Валяйте, валяйте сами... без дурака, без идиота старого. Пожалуйста!"

Всеволод Иванович даже ногу на ногу закинул для независимости и сгреб со стола книгу, не знал еще какая - забыл, обтер пыльный переплет об ручку кресла - поскорей бы раскрыть. Всеволод Иванович без очков, ничего не видя, смотрел в раскрытую книгу, раскрыл, где открылась, серым туманом глядела печать. Глядел, солидно хмурился в страницу. Очки в столовой оставил! Всеволод Иванович пошарил глазами по столу. Ага! Лупа, большая, чуть не в четверть аршина, лупа в оправе, с деревянной ручкой, и Всеволод Иванович рассматривал огромные буквы и мшистую бумагу: "идучи тою линией, браты были перпендикуляры. Так гласит донесение первой российской землемерной партии в царствование..."