Нам подниматься первыми

Собирали оружие и на местах боев. Тут уж допускались к делу и самые маленькие. Леня Братчиков всегда тянулся за старшими, а ему ничего особенного не доставалось делать. Только сбор оружия… Выходил из леса с мешком сучьев. Разве догадается растяпа-полицай, что в мешке у мальчишки карабины без прикладов? И не один, а пять!

Володя Кошелев работал на маслозаводе машинистом дизеля. Вместе с Николаем Братчиковым ночью проникли они в один из цехов и засыпали в котлы сулему. Масло отправлялось в Германию и на передовые фашистов.

Кроме того, ребята подожгли несколько немецких автомашин, цистерну с горючим.

Девчата тоже подобрались лихие: Оля Чайковская и Лена Цурукина, Оля Пушкарская и Аня Попова.

Красная Армия подходила все ближе. Враги были в панике. Они хотели разрушить станицу. Многое удалось спасти юным подпольщикам.

И везде первым был Дима. Во главе вооруженного отряда он помогал бойцам Красной Армии очистить Лабинскую от вражеской нечисти, найти укрывшихся полицейских.

Уходила Красная Армия на запад, и с нею ушли почти все бывшие подпольщики.

Первым — Дима…

Я держу в руках пожелтевший листок письма-треугольничка. Тридцать лет живут эти буквы, наскоро набросанные на бумаге.

«Дорогая мама, я здоров, за меня не беспокойся… Уже недалек тот день, когда мы кончим с немцами и я вернусь».

Он не вернулся в свой дом.

А я сижу сейчас рядом с его родными и вчитываюсь в старые фронтовые письма.

«Мама, какой родной и близкой стала мне вся наша земля. Пока я дышу, я буду вести своих людей вперед…»

Я сижу в Сухуми в уютной квартире Леонида Алексеевича Шервашидзе, старшего брата Димы, и слушаю его чуть хрипловатый голос, читающий извещение.

«Ваш сын, командир роты 808-го стрелкового полка 394-й стрелковой Криворожской дивизии… в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге…»

Голос Леонида Алексеевича дрожит. Он ведь помнит, как пришло это извещение и он прятал его от матери. Узнала потом Тереза Мурзакановна, слегла и больше уже не поднялась…

4 апреля 1944 года в бою за хутор Тарасовка погиб ее сын и вместе с ним 46 бойцов его роты.

Вот как сложилась Димина судьба: родился в Абхазии, научился летать в Ейске на Кубани и пал смертью храбрых на Украине под Одессой.

Только и помнят его везде: там, где сделал он свои первые шаги, и там, где вступил в отважную схватку с врагом, и там, где спит вечным сном.

Абхазским Олегом Кошевым называют его в Сухуми.

Такая славная у Димы судьба.

Встреча шестая с Ваней Масалыкиным

Об этом мальчишке рассказали мне в Москве, хотя жил он на Кубани, в станице Новопокровской. И там оборвалась его жизнь.

Ваня Масалыкин был сиротой. Воспитывал его колхоз «Кубань». Так и называли Ваню «сыном колхоза». Тихий, молчаливый он был. Жил в семье Караченцевых и крепко дружил со своим ровесником Сережей.

Шел Ване четырнадцатый год, когда началась война. Осенью сорок второго вступили в станицу враги.

В Новопокровской начала действовать подпольная группа, оставленная по заданию райкома партии, секретарем партийной подпольной организации был Анисим Капитонович Мезенцев, работавший до оккупации председателем колхоза «Кубань». Вредили врагам народные мстители, склоняли колхозников не выходить на работу, проводили агитацию среди населения станицы, сообщали сведения о борьбе Красной Армии.

Ваня о подполье, конечно, не знал, а сидеть сложа руки не мог, решил хоть как-то мстить фашистам. Но одному — никак не выйдет. Как же без друзей?

Стали ребята выводить из строя немецкие автомобили, прокалывая шины, добывали у врагов оружие. А однажды достали штук десять гранат.

Ваня тогда и решил, что настала пора действовать.

У него возник дерзкий план, поделился с мальчишками, и те пришли в восторг.

Засаду надо было сделать у школы. Там должен проезжать немецкий комендант, как обычно. Швырнуть гранаты и — наутек. Не останется, гад, в живых!

С утра залегли у школы. Из-за невысокого забора внимательно следили за всем, что происходит в станице. Ничего подозрительного. Улица пустынна.

— Долго что-то нет, — забеспокоился Сережа Распопов.

— Никуда не денется, — успокоил его Ваня, — сейчас явится.

Он храбрился, хотя сердце его билось тревожно. Вдруг сорвется? Вдруг не приедет? Но как же так — изо дня в день выезжал комендант, а тут, сегодня… Вдруг узнал? Нет, в пацанах своих Ваня был уверен.

— Слышите, — привстал на локтях Миша Смородин. — Едет.

По улице, трясясь на ухабах, медленно приближался к ним автомобиль с комендантом и переводчицей.

Ваня улучил момент, выскочил из-за забора и швырнул гранату. За ним — и остальные. С глухим стуком упали гранаты, подняв сухую пыль.

Резко затормозила машина, бледными как снег стали лица сидевших в ней.

Взрыва не было. Ни одного…

Просто мальчишки не знали, наверное, как пользоваться гранатами.

Ребята разбежались кто куда.

А вечером гитлеровцы пришли за Ваней.

Его привели в комендатуру, поставили перед Карлом Юнгом. Комендант медленно прошелся перед мальчишкой, разглядывая его, большеголового, с упрямо сжатыми губами.

Скрипнула дверь. Полицейский принес корзину. Ваня посмотрел на нее и узнал: там он прятал гранаты. За домом, у сарая, в сене. Нашли…

— Ну, — сказал комендант и ткнул Ваню кулаком в плечо. — Кто есть ты?

Ваня совсем не испугался ни немца, ни этого вопроса. Был бы у него сейчас в руках автомат, вот бы задал фрицу!

— Партизан! — ответил он, не отводя глаз.

Карл Юнг не поверил. Не слышал он, чтобы у партизан были вот такие «кнабе». Врет парень! И чтобы окончательно уличить его во лжи, комендант резко спросил:

— Сколько есть партизан?

— Много! — не без злорадства отчеканил Ваня. — Очень много!

— Где партизан есть? — рявкнул Юнг, цепкими пальцами хватая Ваню за рубашку.

— Везде они! — ответил мальчик, чувствуя, как все больше впиваются костлявые пальцы в плечо.

Если бы он и знал, где партизаны, все равно бы не сказал!

Два дня допрашивали Ваню. А на третий день, так ничего и не добившись, повели через двор комендатуры к старой пожарной каланче. Любили ребята забираться туда…

Дали фашисты Ване лопату.

— Копай! — приказали ему. — Могила.

Потом хотели завязать глаза. Но Ваня отказался.

Комендант навел на мальчика пистолет, прицелился и… не мог выстрелить. Не отвел Ваня глаза, смело смотрел, и жутко сделалось гитлеровцу. Он убил мальчика сзади, в затылок стрелял…

В Москве услышал я о новопокровском парнишке от одного из его товарищей по школе — Льва Михайловича Власова, ныне врача.

Показал мне Власов старую фотографию 6 «А» класса школы № 10. В последнем ряду Ваня Масалыкин. Пионерская дружина этой школы носит теперь его имя.

И рисунок я увидел, сделанный с плохонькой и тусклой фотографии. Был Ваня какой-то торжественный и причесанный, в отутюженном красном галстуке и белой накрахмаленной рубашке.

А мне он виделся загорелым станичным сорванцом…

Вот если бы его нарисовал Борис Иванович Пророков.

Встреча седьмая с Борисом Пророковым

В маленьком зале института кинематографии смотрел я необычный фильм, совсем короткий, каких-нибудь пять-шесть минут длился.

На экране был человек, о котором я так много слышал. Жизнь которого — подвиг. Подвиг мужества, силы духа.

Художник Борис Иванович Пророков… Ты, наверное, видел его рисунки. Он был художником-публицистом и откликался на самое злободневное, яростно клеймил врагов мира, гневно проклинал черные силы, поднимающие голову на нашей планете.

Всмотрись еще раз в его серию «Это не должно повториться!». Боль Хиросимы, ужас Бабьего яра, проклятие убийцам эти листы рисунков, обожженные, опаленные войной.

Он тоже воевал. Воевал всю жизнь. И тогда, когда по заданию политуправления Черноморского флота ходил на катере на Малую землю, и через много лет после войны.