Нам подниматься первыми

Город без боя сдавать не собирались. Фашисты были уже перед Волчьими воротами.

На Октябрьской площади красноармейцы вырыли траншеи, прикатили пулеметы. А потом пулеметчики перекочевали в башню: оттуда был прекрасный обзор, господствующая высота.

Пришлось Новицким перебраться жить в другое место, неподалеку от башни. Но Витя туда часто бегал. Крепко подружился с моряками, расположившимися в их доме.

Сентябрьские дни. Потом будут говорить об этом времени как начале героической обороны Новороссийска. Пока же был тяжелый ратный труд с одной мыслью-приказом: «Не пропустить врага!». А сердце добавляло: «Ни шагу назад! Не пустить фашистов на Кавказ!»

Непрерывные обстрелы и бомбежки не давали в тот день даже выйти из подвала. Никто не заметил, как Витя исчез из подвала, где сидел вместе с сестренкой и братишкой.

Вверху что-то очень сильно грохотало. Видно, рвались снаряды. Все боязливо поглядывали на потолок: выдержит ли?

Пулеметные очереди слышались со стороны башни. И автоматные очереди фашистов. Витя пробрался в башню.

«Максим» неожиданно замолчал.

…Что же делать? Убиты друзья-моряки. А ящик с пулеметными лентами еще целехонек. Скорее зарядить…

Вон показались из-за дома. Ага, боитесь? Ну, подойдите поближе.

Весело заговорил пулемет в Витиных руках. Смялись фигурки в грязно-зеленых мундирах, упали.

— Ну, давайте, суньтесь-ка еще!

За углом, надежно укрывшись от Витиных пуль, трясся от злобы немецкий лейтенант:

— В обход!

О чем думал Виктор, сжимая затвор пулемета? О чем?..

Неправда, что слезы сушит время. Неправда, что время притупляет горечь утрат. Седые матери помнят погибших детей. Ничто не заставит их позабыть. Повешены, расстреляны, погребены заживо…

О Новицком знают теперь повсюду. В книгу Почета Всесоюзной пионерской организации занесено Витино имя. Улица названа в Новороссийске в его честь. И десятки пионерских отрядов по всей стране — от Камчатки до Измаила — с гордостью носят имя пионера-героя.

Но больше всего мне дорого вот что. Погляди на море, когда будешь в Новороссийске или Туапсе.

Может, тебе повезет и ты увидишь белый и стройный теплоход. «Витя Новицкий», — прочтешь на борту.

Коротка была Витина жизнь. Как звонкая песня…

Встреча третья с Михаилом Сапрыкиным

По солнечной июльской Феодосии я шел неторопливо, вглядываясь в старые дома, пытаясь найти нужный мне.

Шагали навстречу веселые курортники, вприпрыжку неслись к морю мальчишки, размахивая ластами. А я искал довоенную улицу, довоенный дом.

Ведь в блокноте моем лежала фотокопия рыжего полуистлевшего листочка с лиловыми, почти выцветшими от времени буквами: «Сапрыкин Михаил Федотович, украинец, Крым. АССР, группа крови — 1. Домашний адрес: Феодосия, Колхозная, 18. Жена — Сапрыкина Надежда Георгиевна».

Из пластмассовой черной ампулки достали этот листок.

«Бессмертником» называли ампулу бойцы. Каждый должен был хранить ее: на случай ранения или уже на самый худой случай… Когда некому будет назвать, некому будет узнать.

Слышал я, что многие бойцы не искушали судьбу. «Ладно, и без «бессмертника» проживу. Что на роду написано, то и будет».

А этот сослужил добрую службу. Донес до нас имя владельца и имя его жены, пронес через тридцать лет и через саму смерть.

Несколько лет назад пришло в Новороссийский военкомат письмо от пенсионерки Марии Степановны Корычевой. Писала она, что ей известно место, где лежат останки наших воинов, что надо их перезахоронить…

В самом начале боев за Новороссийск, в сентябре сорок второго года, когда особенно сильно враг бомбил район железнодорожной станции, где жила Мария Степановна, она ушла из дома к родным.

А когда бои чуть стихли, вернулась Мария Степановна и увидела страшную картину.

В траншее возле дома лежали наши бойцы. Отчаянно, видно, сражались. Везде гильзы, ящики из-под патронов. Неподалеку изуродованное прямым попаданием орудие.

Были они, наверное, артиллеристами и ни на шаг не отступили. Там и остались, где настигла их смерть.

— Ой, родимые, — запричитала Мария Степановна. — И некому вам глаза закрыть. Что же мне делать? Одной не справиться.

Женщина она была решительная и, недолго думая, пошла к немецкому коменданту.

— Люди там, — сказала Мария Степановна гитлеровцу. — Люди мертвые. Похоронить надо.

Немец не стал возражать. И уже через пять минут Мария Степановна шагала по городу, сопровождаемая двумя полицейскими. Со стороны поглядеть — вроде ведут ее куда-то. Но улицы были совсем пустынны, разбитые черные дома стояли по всей Мефодиевке.

Она подвела полицейских к своему дому, дала им лопаты. Втроем сложили убитых в траншею и забросали землей.

Не помнила Мария Степановна, скольких бойцов похоронила. До того ли было в ту минуту?

Но о них не забывала. И хотя давно переехала жить в другой район, а вокруг все застроили, место могилы указала точно.

Останки двенадцати солдат нашли саперы во дворе дома № 14 по улице Васенко.

Нашли осколки, которыми были ранены солдаты, — порыжевшие куски металла. Ножны от штыка… Остатки ремнец. Стреляные гильзы. И совсем мирные вещи, но без которых нельзя обойтись и на войне: часы Второго московского часового завода, безопасную бритву, лекарство в стеклянной пробирке, химический карандаш…

И черную пластмассовую ампулку разглядели в груде свежевырытой земли…

Сурово и скорбно прощался Новороссийск со своими защитниками. Траурная колонна, звуки оркестра, воинский салют над могилой.

Двенадцать неизвестных героев.

Имя одно все же мы узнали.

И тогда я решил немедленно выехать в Феодосию, где жил до войны Михаил Сапрыкин и где, может быть, все еще жила его жена, солдатская вдова Надежда Георгиевна…

Улицу ту довоенную нашел, хотя другое у нее теперь название. И дом тоже. Только номер чуть изменился.

Надежда Георгиевна вышла мне навстречу. Седая женщина со строгим взглядом серых глаз.

Если б ты знал, как тяжело приходить вот так к людям, чтобы вновь вернуть их в то такое трагическое для них время. И острую боль потери близкого человека снова возвратить. Ведь не зарубцевалась старая рана, раны сердца не зарастают.

А ты приходишь, и все начинается сначала.

Может быть, это безжалостно и бесчеловечно?

Все-таки мне кажется — нет.

Ты заставляешь вспомнить долгие годы ожидания и надежды — а вдруг не погиб, вдруг вернется? И тот черный день, когда приходит весть, запоздавшая чуть ли не на тридцать лет.

Надежда Георгиевна пыталась не плакать, но слезы так и текли. Она утирала их белым платочком.

— Миша работал комбайнером, — говорила она, доставая альбом. — Коммунистом был. Тут недалеко МТС его. Как объявили войну, так и ушел. Еле собрать его успела. Ранен не был ни разу. Письма писал часто. Потом перестал. С ума сходила. Извещение получила: пропал без вести…

Она вновь достала платок:

— Сейчас только узнала — в Новороссийске. И с ним еще… Как вспомню, душа стынет: мне-то счастье горькое — все знать. А у тех, одиннадцати, никто из родных и не ведает, где косточки лежат…

Да, счастье горькое выпало Надежде Георгиевне. Знает она, что муж ее погиб в боях за город-герой Новороссийск.

В самых первых, самых жестоких боях. Такие, как Михаил Сапрыкин, остановили врага, не пустили его на Кавказ.

Знают теперь и в его родной Феодосии о подвиге своего земляка.

Встреча четвертая с Павлом Коганом

Осенью сорок первого года из особняка с колоннами, что в Москве на Тверском бульваре, вышел невысокий кареглазый юноша. Он в последний раз посмотрел на знакомое здание и мысленно попрощался. Он прощался с Литературным институтом, с посуровевшей, военной Москвой. Он ехал на юг, в Ставрополь, на курсы военных переводчиков.