Виктор Вавич (Книга 1)

И Наденька сильными, жаркими глазами уперлась в Башкина. Требовала, велела. Башкин с минуту глядел неподвижно и потом застонал, заворочал головой. Анна Григорьевна встрепенулась.

- Пить, - прошелестел голосом Башкин. И Наденька вскочила, схватила стакан. Она приподняла голову Башкина за потный затылок и приладила стакан к губам.

- Не надо много, - шептала Анна Григорьевна. Она смотрела, как ловко взяла Надя голову Башкина и как гибко держала стакан. Башкин несколько раз глотнул и поднял глаза. Надя увидала, что теперь он видит ее наяву. Башкин улыбнулся. Приятной тенью прошла улыбка. Он глотнул пустым ртом.

- Яблока можно? Очень хочется... яблока, - сказал Башкин и улыбался сонной, детской мечте.

В прихожей коротко позвонили. Анна Григорьевна заторопилась мелкими шажками.

- Вот спасибо, - слышала Наденька. - Не заперто было внизу? И запыхавшийся голос Филиппа говорил, победоносный, довольный:

- Аккурат я только наверх забежал, внизу, слышу, швейцар запирает, и свет погас.

И вдруг Наденька вошла в прихожую, красная, нахмуренная, полуоткрыв рот:

- Яблоко! Яблоко сейчас же купите! Сейчас же! Анна Григорьевна смотрела, подняв брови. Наденька крикнула в лицо Филиппу:

- Яблоко сейчас же!

Филипп с испугом глядел на Наденьку. Глядел секунду в почерневшие глаза. И вдруг Наденька резко повернулась, сорвала свою шубку с вешалки, проткнула мигом руки в рукава и без шапки бросилась на лестницу.

- Не надо ничего, я сама, - сказала она в дверях, и заплетались губы.

Анна Григорьевна сунула Филиппу в руку Надину шапочку, испуганной головой закивала на дверь в темную лестницу. Филипп дробью застукал по гулким ступенькам.

Наденька старалась ключом открыть парадную дверь. А Филипп в полутьме тыкал ей шапочку.

- Да наденьте же... глупость ведь... мороз же... мама велела. Дурость ведь одна.

А Наденька спешила и не попадала ключом и шептала:

- Не надо мне... ничего не надо, - и отталкивала шапочку локтем.

- Да не назад ведь нести, - сказал Филипп, - надела, и всего.

И Филипп вдруг своими руками надел Наде на голову шапку, надел плотно и пригладил. Наденька вдруг откинулась в угол, слабо сползла спиной, и Филипп услышал: плачет, плачет; всхлипывает и глотает слезы.

- Да брось, дурость это, дурость, ей-богу, - шептал наугад Филипп и гладил Надину шапку - мягкую, ласковую. - Брось, не надо, ну чего? Все ладно, - говорил, как попало, Филипп, и под рукой клонилась Надина голова. Наденька уперлась лбом в плечо Филиппа, и он чувствовал, как вздрагивает ее голова от плача.

Кто-то затопал снаружи, стукал ногами, скреб о ступеньку снег.

- Отворяйте, - шепнула Наденька, сунула Филиппу ключ. Филипп мигом, живой рукой ткнул ключ и повернул два раза.

Андрей Степанович посторонился, чтоб пропустить выходящих, Надя без слов кивнула отцу.

- Ты скоро? - спросил Тиктин.

- Яблоки куплю и назад, - крикнула Надя. Вышло, как в театре, громко и с дрожью. - Идемте, - сказала Надя тихо Филиппу.

- Зачем? Давайте я сбегаю, а вы обождите, - сказал Филипп и прыжками перебежал дорогу: на углу светил ларек.

Надя вернулась. Она прошла мимо отца в двери. Пошла по лестнице все скорей и скорей.

- Куда ж ты? Надо ж подождать, - громко сказал в пустую лестницу Андрей Степанович.

- Ничего не понимаю, - сказал Андрей Степанович, передавая Анне Григорьевне в прихожей пакет с яблоками.

- Для больного, для больного, - сказала Анна Григорьевна и сделала строгое лицо. - У нас больной. - И Анна Григорьевна с морозным пакетом в руках на цыпочках пошла в кухню.

Стенка

КАК назло стоял ясный полный месяц на небе. Не смахнуть, не стереть. Заслонить нечем. Морозная ночь тихо застыла в небе. Снег хрупко шумел. Филипп, как в воде, шел по колено в снегу задами, мерзлыми огородами. Далеко звонко лаяла одинокая собака. Филька брюхом перевалил через мазаный низкий забор. Стукнул реденько семь раз в темное стекло. Чуть скрипнула дверь, и голос:

- Филька!

В комнате было густо накурено, соломенные стулья стояли вразброд. Егор хмурился, ерошил жирные волосы с проседью.

- Только ушли. Триста штук, - Егор ткнул носком под кровать.

- Ну как? - вполголоса спросил Филипп.

- Вот то-то, что как, - и Егор сердито поглядел на Филиппа. - Как? Как?

- Дельно все же? - сдержанным голосом сказал Филипп.

- И дельно, и все есть, а чего надо, того нет.

- Чего?

Егор молчал, загнул в рот бороду, кусал волосы.

- Крика нет! Вот чего надо. Все есть, как по книжке. На вон, читай, и Егор кивнул головой на стол.

Филипп взял бумажку. Печатными лиловыми буквами четко было написано:

"Товарищи рабочие! Товарищи котельщики!

Знайте, что забастовка котельного цеха нарочно вызвана темными силами реакции, капиталистов, ваших хозяев и их верных псов - полиции и жандармов. Провокаторы пускают слухи, что на товарищей котельщиков все цехи, все рабочие завода смотрят как на последних людей, что их горе для всех чужое. Эти слухи подхватывают малосознательные товарищи и повторяют то, что им внушает провокация. Хозяева и охранка знают, что рабочие копят силы, организуются шаг за шагом, чтобы дружным усилием сбросить гнет рабства, чтоб добиться лучшей доли. Охранники боятся, чтоб не выросли силы рабочих, и хотят найти повод, чтоб разбить эти силы, пока они еще не окрепли, поселить вражду среди рабочих, вызвать забастовку слабой группы малосознательных товарищей. А потом жестоко расправиться, смять, разбить и растоптать молодой росток пролетарского движения, бросить в царские тюрьмы тех, кто опасен царю и капиталистам. Товарищи! Не поддавайтесь провокации. Забастовщики играют в руку хозяевам и охранке.

Да здравствует единение рабочих!

Да здравствует единение пролетариев всех стран!

Н-ский Комитет РСДРП".

- Вот, сукиного сына, - сказал Егор, когда Филипп поднял глаза от бумажки, - вот: надень валенок на кол и звони.

- Так что ж теперь? - спросил Филипп, с испугом спросил и хотел поймать глаза Егора.

- Что? Ждать нечего, надо, чтоб с утра было по всему заводу. Все одно.

- Раньше утра будет.

- Что зря-то... - и Егор отвернулся.

- Давай, - сказал Филипп и встал. Встал прямо, как разогнулась пружина.

Егор нагнулся и взял из-под кровати сверток.

- Ты как же? Смотри, - и Егор пошатал головой, - по всем стенкам городаши, стерегут завод, что тюрьму, туды их в дышло. Гляди.

- А! Я уж знаю, каркай тут, - Филька досадливо сморщился. - Ну ладно. Пошел я.

- Ни пера тебе... - бормотал Егор, по коридору шагая за Филиппом.

Филипп вышел. Огляделся. Ночь стояла на месте. Все так же лаяла далекая собака.

Снег сладко щурился на луне, и темными каплями шли Филипповы следы от забора. Филипп перелез и, ступая в свои следы, пошел по пустырям. Шел неторопливо, не оглядываясь. И, только когда вошел в твердую тень в переулке, стал и прищурился на пустырь. Спокойно млел белый снег и, казалось, тихо дышал, поднимался. Филипп круто повернулся и бойкими шагами пошел теневой стороной. И как захлопнулась дверка внутри - и ноги стали поворотливей. "Плакала тут, в плечо", - и Филька дернул, тряхнул правым плечом. Нахмурился, поддал ходу. Сказал: "до утра будут". Так будут... Перерваться! Заводская стенка - та, значит, что к пруду, в тени вся. А в ту, что к площади, бьет в нее луна, мажет светом. И Федька остался в заводе, забился куда-нибудь, они уж, мальчишки, знают, знают, черти: когда надо, не сыщешь, - его как ветром сдуло. Теперь надо швырнуть всю эту музыку через забор и чтоб упала в угол, а Федька подберет, как уговорено. Рассует, расклеит всюду... А вдруг проспит, как сукин сын? И Филипп сжимал челюсти так, что играл живчик в скулах. Провалит мерзавец - и стыд и в дураках: похвастал.

За заводской стеной белыми шарами таращились электрические фонари. Филипп издали видел, как у ворот копошилась черная кучка городовых. Филипп пошел проулком в обход площади. Две собаки залились бешено, лезли, карабкались со двора на низкий забор, и вмиг весь проулок зазвенел от лая. Филипп стал в тени, стоял, не шелохнувшись. Глядел вперед, в проулок, где белел открытый снег. Две черные фигуры вышли из-за угла. На белом снегу стояли, как вырезанные, городовые. Они постояли и двинулись вдоль проулка посреди дороги. Собаки наддали лаю. Филипп видел кругло одетых городовых, в валенках, уж в двадцати шагах от себя. Филипп осторожно передвинулся к забору и лег. Он вытянул из-за пазухи сверток и сунул рядом в снег.