Сиамская овчарка

Я была счастлива оттого, что Амбра жива, и оттого, что дикий, сильный, красивый зверь был совсем рядом и не убивал меня, а я его совсем не боялась.

Я забыла про Константина Ивановича, не думала, что это моя самая первая встреча со зверем, а удивилась той разнице ощущений, когда видишь зверя за решёткой и так вот рядом. Если бы не назойливо светившая дверца, я бы не скоро вспомнила, зачем я здесь.

Тигрица, наверное, почувствовала мою доброжелательность к ней. Легла на куче осевших под её тяжестью мётел удобнее и всё реже рычала. В клетку идти она не собиралась.

«Пока я здесь, тигрица будет следить за мной и к дверце не повернётся. Если я уйду — ей и вовсе незачем идти в клетку. Пугнуть её ящиком? Так это не кошка дворовая, она так меня пугнёт…» — размышляла я в поисках решения.

И тут мне пришла на помощь далёкая отсюда бригадир птичника тётя Маруся.

Я загоняла страуса Цыганка в другой вольер. Цыганок лягался от возмущения, и было непонятно, кто кого загоняет. Иногда Цыганок бросался на решётку, обдирая с груди красивые перья, только переходить в другой вольер не хотел.

— За что же ты птицу тиранишь и сама маешься? — закричала, подбегая к нам, запыхавшаяся тётя Маруся.

— Да не идёт он. Полчаса бьюсь, сейчас водой оболью, живо уберётся, — возмутилась я.

— Скора ты на расправу! А ты сделай так, чтобы он захотел туда пойти.

Я решила попробовать загнать тигрицу тёти Марусиным способом.

Изредка порыкивая, видимо, для порядка, тигрица через силу широко раскрывала слипавшиеся глаза. Она хотела спать. Если бы я сейчас ушла, она наверняка бы вволю выспалась на мётлах.

Я нарочно превратилась в делового, неуклюжего человека. Прошла в дальний угол, прикатила оттуда колесо от машины. По дороге «нечаянно» споткнулась о ящик. Принесла рваный шланг, унесла ящик. «Нечаянно» уронила вилы. Скоро тигрице надоела моя деловитость. Ей хотелось покоя. Она слезла с мётел и легла на пол, ближе к клетке.

Я положила ящик на мётлы специально так, чтобы он, пока я буду что-нибудь ронять в углу, сполз с мётел.

Поняв, что я не угомонюсь, презирая меня за назойливость, на прощание грозно рыкнув, Амбра вошла в клетку. Константин Иванович закрыл дверцу и, не сказав мне ни слова, пошёл к выходу. Я разложила вещи по своим местам и пошла за ним.

Рядом с Константином Ивановичем стояла, должно быть вызванная директором, режиссёр и трясла его руку:

— Я вас поздравляю, от всей души поздравляю. Это же находка, — говорила режиссёр.

— И я вас поздравляю, — на всякий случай сказала я.

Константин Иванович сначала растерялся, а потом засмеялся и сказал мне:

— Видишь ли… Дрессировщик без помощника ничего не может. В цирке они за клеткой стоят, о них и не знает публика. А на репетициях бок о бок с дрессировщиком в клетке работают. Хорошего помощника трудно найти. Вот меня и поздравляют, что в тебе не ошибся.

Я так смутилась от похвал и своего поздравления, что Константин Иванович оставил меня в покое и сказал директору:

— Пиротехникам от меня подарок будет, за сегодняшний день, но ты им скажи, чтобы к патронам старые капсюли не подсовывали. Вовремя сегодня порченый капсюль попался. Я ведь стрелял в тигрицу — осечка вышла.

Сны Потапа

Дремлет медведь Потап в уголку клетки, изредка по зоопарку посетители пройдут, снег по дорожке поскрипит и снова тихо.

— Шёл бы ты в берлогу, Потап, — сказала Анна Ивановна. — Там тепло и сена я тебе много постелила. Иди…

Заснул Потап в берлоге. И приснилось ему, что он маленький, а рядом мама спит.

— Мама, ты спишь?

— Сплю, сплю.

— Мама, а почему ты толкаешься?

— Сон вижу.

— Мама, а что такое сон?

— Гм-гм. Малину ем. Лапами топочу — змей пугаю. Сладкая малина, вкусная. Понял?

— Мама, дай мне малины!

Хорошо рядом с мамой в берлоге. Тепло. Мягко. И мамино сердце громко стучит: тук-тук, тук-тук! Потом тихо стало…

Вынули люди маленького Потапа из берлоги. А вокруг — белое. Щипучее! Блестит! Воздух за мокрый нос кусает.

Потап хоть и маленький был, а храбрый, не хныкал, только глаза жмурил. Всё-таки страшно!

Сунул человек Потапа за пазуху. В берлоге хорошо пахло — мамой, а за пазухой — дымом, и плакать хотелось.

У человека сердце тихо билось — тук-тук-тук-тук-тук. Понял Потап, что у человека маленькое сердце, меньше, чем у мамы-медведицы.

И вдруг Потап зарычал:

— Мы-ы-ы-ы.

Хотелось бы грозно, да получилось жалобно.

Держит Потапа человек с маленьким сердцем за шиворот и говорит:

— Подарок вашему Зоопарку от Общества охотников. Принимай, Анна Ивановна!

Запомнил Потап два последних слова. Уткнулся носом в Анну Ивановну, от неё — медведями пахнет! Закутала в мягкое Потапа, к себе прижала и шепчет:

— Кроха ты моя! И кричишь, как телёночек. Уж так я по деревне соскучилась, думала, теляток и услыхать не придётся, а тут ты. Поживёшь дома у меня до весны. Подрастёшь хоть немножко. Потом в Зоопарк верну.

Анна Ивановна говорит, а Потап сосёт рукав её халата да слушает, как маму.

Заворочался Потап в берлоге, подтянул коленки к носу и опять заснул.

Этой ночью Анна Ивановна не спала. Потап, сонно моргая, тихо лежал у батареи на своём матрасике и следил за ней.

Анна Ивановна рассаживала по баночкам и кастрюлькам цветы, прикрывая их оборванные корни землёй, ругалась:

— Ах ты глумка пучеглазая. Хоть бы цветы пожалел. Ах бессовестный. А земли-то зачем в шапку насыпал? И рыбок сожрал.

Потап тихонько повернул голову к батарее.

— Когда же вам детский сад достроят? Тигрёнок при родителях мается от скуки. Медведица на весь зоопарк орёт дурным голосом. Сыночек её из бассейна не выпускает, замучил играми. Да и ты, Потапушка, подрос — с товарищами тебе веселее будет, чем со мной со старухой.

— Ох ты горе ты моё, горе, — опять засердилась Анна Ивановна. — Я же ножки у стульев нарочно горчицей намазала, чтобы ты не грыз.

Потап ответил бы, что они только вкуснее стали, — но теперь молчал. Он обиделся.

А случилось вот что. Уходя на работу в зоопарк, Анна Ивановна сказала:

— Я сегодня задержусь, Потапушка, ты уж не скучай, голубок.

Потап не понял — ждёт. А её нет и нет. Приходя с работы, Анна Ивановна кормила Потапа, а потом поливала цветы.

Он и сам не знал, почему захотелось их потрогать.

Зацепился когтями за подоконник, подтянул цветочный горшок зубами. Тот покачался немного и, стукнув Потапа по спине, разлёгся на полу. Кучка земли из него выпала маленькая и неинтересная. Второй цветок оказался кисленьким и сочным. Он просто таял во рту. Скоро кучка земли выросла. Потап плюхался на неё животом. Зарывался с головой. Раскидывал лапами.

Скоро от кучи остался один толстый червяк. Он ползал по полу, извиваясь, как рыбка в аквариуме. Червяк оказался вкусным.

Рассказать об этом Анне Ивановне Потап не мог. Ночью Анна Ивановна выносила мусорное ведро, мыла пол, зашивала порванные вещи, стирала. Только утром, перед уходом на работу, она успокоилась. Как всегда, несуетливо накрывала на стол. И тихо побренькивала от её шагов посуда в буфете. Изредка Анна Ивановна брала Потапову мисочку со сладкой кашей, прикладывала её к щеке. Сказав: «Кажись, остыла», взяла Потапа на руки и посадила к себе на колени.

Чувствует Потап сквозь сон, что в щёку колет. Больно, а проснуться не может. И приснилось ему, как однажды он испугался.

Как-то к вечеру Потап зевал от скуки и размышлял: