Чей мальчишка? (илл. В.Тихоновича)

Нет, Максим Максимыч не может рисковать жизнью доверившихся ему людей. Не имеет права. Партизанская война только начинается. Впереди у отряда — налеты на вражеские гарнизоны, засады и бои, бои…

«Ничего… Мы возьмем хитростью…» — произносит в мыслях он и прижигает новую «козью ножку».

После ночных размышлений Максим Максимыч пришел к заключению, что к мосту можно подобраться без боя. По дну Друти. Взрывчатку — в резиновые мешки. Вот проверит Кастусь глубину и… Вторую неделю он ведет там разведку. Позавчера опять ускакал с двумя партизанами.

Максим Максимыч вдруг спохватился: Кастусь должен был вернуться вчера вечером. А тут уже и ночь на исходе, а его все нет. Хотя бы посыльного прислал.

Он распахнул дверь и остановился на пороге землянки. Лес дохнул в лицо грибной сыростью и горьковатой прелью осинового корья. В чащобе, где бугрились землянки, еще спала ночь. А на Журавлином болоте уже затеплился зеленый окраек неба. В болотных зарослях тюрлюкали журавлята. Они просыпаются раньше всех лесных старожилов.

На лесной тропе — топот копыт. Окрик часового. Из-под зыбучей хвои вымахнул всадник. Он спрыгнул с коня возле недостроенной землянки, кинул поводья на луку. Кажется, начальник первой заставы. Соломенная шляпа… Китель… Ну конечно, он, Дубовик. С какими вестями? Небось опять будет клянчить мины… Не терпится. Торопится на шоссейную дорогу. А Максим Максимыч делает отсрочку. Решено провести в одну ночь сразу два налета: один — на шоссе, второй — на железнодорожный мост. Вот он-то, мост, и задерживает…

Первая партизанская застава выдвинута к самой шоссейной дороге Могилев — Минск. Наблюдает за передвижением гитлеровских войск, готовится к минированию дороги. В отрядной кузнице, что стоит на отшибе, под лохматой елью, эмтээсовский слесарь Игнатюк со своими подручными третий день колдует над минами-самоделками. Вытапливает из неразорвавшихся снарядов взрывчатку, начиняет ею квадратные дощатые ящички…

Максим Максимыч встретил начальника заставы сердито.

— Чего опять прискакал? Торопыга… Затаись и жди. Да не вздумай самовольно пугать зверя!

— Товарищ командир отряда!

Максим Максимыч остановил Дубовика резким жестом.

— Выполняй приказ!

— Я срочно… Доложить вам… — упрямо продолжал начальник заставы. — Нынче ночью из-за шоссе пришел какой-то партизанский отряд. Орловцами себя называют.

— Ты сказал им, что тут есть отряд?

— Зачем им знать про нас? Командира ихнего не видал. С разведчиками столкнулся…

— Надо сейчас же установить связь с ними. Куда они идут?

— На Друть, — ответил Дубовик. — Давеча в Калиновке остановились.

Максим Максимыч приказал седлать коня. Вскоре он с двумя автоматчиками скакал по затравеневшей тропе в Калиновку — десятидворную глухую деревушку, приютившуюся возле еловой чащобы в стороне от проезжих дорог.

Максим Максимыч был почему-то уверен, что это он, секретарь райкома партии Орлов, объявился здесь. А может, однофамилец? Разве мало Орловых в стране…

…Его увезли из Дручанска в Минск на санитарном самолете двадцать первого июня вечером, а двадцать второго в два часа ночи он уже лежал на операционном столе. Три с лишним часа врачи вели поединок со смертью и вырвали-таки у нее жизнь дручанского секретаря. Обессилевший после операции Орлов задремал. И вдруг где-то рядом с оглушительным треском раскололось небо, звонкие осколки посыпались на подоконник. Второй такой же чудовищной силы взрыв рванул землю в больничном садике, метнул на крышу клиники вырванные с корнем яблоньки. В открытое окошко потянуло гарью. Небо молотили зенитки, а взрывы бомб, далекие и близкие, продолжали трясти землю. С надрывом выли сирены, их заглушал рев моторов. Потом вражеские самолеты подались на запад, им вслед хлопали зенитки. Но вот и они смолкли. И стало слышно, как где-то совсем близко всплескивает и бушует пламя, кричат люди, протяжно дудят автомашины. Двадцать пятого июня утром снова заголосили в Минске сирены. Четыре часа подряд ревело и грохотало небо, вздрагивали и стонали стены больницы. Этот налет был страшнее первого. Крестастые пикировщики стаями — по двадцать, по тридцать самолетов — налетали на город, в несколько заходов сбрасывали бомбы, а потом налегке взмывали ввысь. Их все время сопровождали верткие истребители. В разбитые окна больницы заносило ветром дымный чад пожарищ. Горели жилые кварталы города. Однажды вечером больных спешно начали выносить во двор, где стояла вереница грузовиков. Вскоре Орлова вместе с другими привезли на вокзал, внесли в вагон.

Вагоны, нагруженные больными, стояли весь вечер без паровоза. Потом пришла ночь и выкатила к самому вокзалу грохот боя. У водокачки бухали гранаты, где-то под соседними вагонами дудукал пулемет. Орлову было видно из окна, как по шпалам, левее моста, перебегали чужие солдаты… Он выбрался из вагона и закоулками направился к Червенскому тракту. Выломал из штакетника палку, заковылял с подпоркой на окраину города…

Максим Максимыч прискакал в Калиновку в тот момент, когда Орлов отдал распоряжение сниматься с бивака, сел на коня и, выехав за ворота штабной избы, выслушивал на ходу донесение разведчика.

Он с трудом узнал в лихом всаднике бывшего председателя райисполкома. Тучный и неповоротливый прежде, с отрастающим животом, теперь он, затянутый в военные ремни, казался даже сухопарым.

— Нутром чуял, что придешь на Друть! — Максим Максимыч спрыгнул с коня и бросился обнимать Орлова.

— Пришел… Как видишь… — произнес Орлов, уклоняясь от объятий. — Ты не мни меня, я с распоротым животом… Зашить-то успели, а нитки не вытащили… Так вот и хожу с дратвой в животе…

— Долечим тут. — Максим Максимыч еще раз сжал плечи секретаря. — Вчера врач Цыбульская пришла в отряд из Дручанска. Целый набор хирургических инструментов принесла…

Максим Максимыч вел орловцев в свой партизанский лагерь.

— Пока пробирался на Друть, людьми оброс… — рассказывал Орлов, тихо покачиваясь в седле. — Посмотри, каких ребят привел. Кадровики! Вчера на магистраль ходили в засаду. Сорок красноармейцев. Утром вернулись на стоянку с трофеями: привезли на немецких пароконках ящики с патронами, гранаты, мешки с продовольствием. Даже противотанковую пушку отбили у фашистов и ящик снарядов. Лепецкий вот водил бойцов на шоссе… — Орлов кивнул головой на всадника, ехавшего с ним рядом на рыжем поджаром коне. — Он со своим взводом оборонял минский вокзал аккурат в ту ночь, когда я бежал из вагона…

Максим Максимыч исподтишка стал рассматривать Лепецкого. Совсем еще молодой парень, лет двадцать пять — не больше. На лоб упали крупноволнистые каштановые пряди. На воротнике гимнастерки рдеют два кубика. «Лейтенант», — произнес мысленно Максим Максимыч, и в груди у него сразу как-то потеплело.

Тропа, как уж, ползла среди валежин краем болота, то прячась в зарослях, то показывая из травы свою черную спину. Нагретый солнцем воздух струился над болотом и звенел, будто кто перебирал в кустах тонкие струны.

— К зиме готовимся, землянки строим… — докладывал Орлову Максим Максимыч. — Восемьдесят шесть бойцов у меня да у тебя сто семнадцать… Присоединяй их к моим и командуй всеми.

— Я мыслю иначе, — отозвался Орлов после недолгого раздумья.

Предрайисполкома окинул взором секретаря: синяя гимнастерка, фуражка с зеленым околышем, из-под козырька посверкивают горячие глаза, как два уголька… Бровастое лицо осунулось, похудело.

На впалых, чисто выбритых щеках резко обозначились скулы. Нос заострился… Упрямая складка на крутом подбородке стала глубже…

— Зачем соединять? — продолжал Орлов. — Пускай растут два отряда… Лепецкий — толковый парень. Ему передам отряд. Ты командуй своим… А я займусь партийно-политической работой. Буду создавать подпольный райком партии…

Ехали рядом. На узкой тропе было тесно двум лошадям, и они то и дело толкали друг друга боками.

— Жену твою с сынишкой эвакуировал на восток, — сообщил Максим Максимыч. Потом стал рассказывать о боевых делах отряда: — Готовлю со своими хлопцами комбинированный удар по шоссе и по железной дороге — одновременно. Мост взорвем на Друти. Там моя разведка работает…