Дети синего фламинго

окреп. Стал как все мальчишки. Мы строили снежные крепости, залили на пустыре каток, вылепили целую армию снеговиков. У нас было весело во дворе. Но, как прежде, игра угасала, когда мимо проходили родители Юльки Гаранина. А я... что я мог сделать? Кто поверил бы моей сказке, если я сам верил теперь меньше чем наполовину.

...Больше всех игр я любил кататься на лыжах. К лыжам приучил меня Толик. Мы уходили в овраг и там носились по крутым спускам — так, что снежные вихри крутились над откосами.

Это было немного похоже на полеты с Птицей.

Мама радовалась, что я всегда с Толиком. Одного меня она боялась отпускать: ей все казалось, что я опять могу исчезнуть. А Толика она считала надежным другом. Да так оно и было...

Однажды, уже в начале марта, мы возвращались от оврага домой по хорошо накатанной лыжне. Снег блестел под ярким солнцем по-весеннему, хотя еще не таял. Легкие лыжи весело поскрипывали. Я шел впереди. Мы о чем-то болтали и смеялись.

И вдруг Толик замолчал — будто пропал. Не ответил на мой вопрос. Я оглянулся. Толик стоял и смотрел на меня странно: с какой-то напряженной требовательностью. Будто не было только что болтовни и смеха.

Я остановился, сделал шаг назад. Мы встретились глазами, и он спросил:

— А все-таки, где же ты пропадал, Женька?

Я сразу понял, о чем он. Опустил голову.

Толик подъехал вплотную. Тихо сказал:

— Ты был тогда исцарапанный, оборванный, от сандалий одни ремешки остались. На них не было ни тины, ни болотной грязи...

Я опять посмотрел Толику в глаза. Тогда опустил голову он. И проговорил виновато, но с упрямой ноткой:

— По-моему, ты что-то помнишь, а сказать... или боишься, или не хочешь.

— Я хочу! Но... как? Если я сам не знаю... А ты поверишь?

...В общем, я рассказал ему все. Начал на лыжне, а кончил уже поздно вечером. Толик остался у нас ночевать, и мы лежали вдвоем на широком диване, а в окно светила круглая луна. Почти такая же, как над островом Двид, когда мы с Юлькой ночевали в мортире.

Толик спросил:

— Ты когда-нибудь писал стихи?

— Я? Никогда в жизни.

— Значит, сам придумать не мог…

— Что?

— Ну... то стихотворение... Юлькино... Может быть, ты его читал где-нибудь?

— Где?

— В книжке какой-нибудь…

— Нет... не помню.

— Жень... А ведь можно все очень просто проверить. Спросить у Юлькиной мамы: писал он такие стихи или нет.

В самом деле! Как же я не догадался? Да, но... как подойти к Юлькиным родителям? Как заговорить о пропавшем сыне? Я, наверно, не посмею…

— А если стихи по правде были, тогда что? — нерешительно спросил я. — Тогда надо все рассказать? Или лучше не надо?

— Я тоже думаю: как тогда быть? — откликнулся Толик.

— Думай лучше. А то у меня все в мозгах перепуталось.

— У меня тоже. Почему-то голова гудит…

— Слушай, Толька, а ты не заболел? — встревожился я. — Ты какой-то горячий. Может, простыл?

— Да нет, что ты... — сказал он.

Ключ

Еще бы ему не быть горячим! Утром оказалось, что у него температура тридцать