Тихая бухта

Приказчик, пятясь, вышел из избы. На пороге он низко поклонился, коснувшись руками колен, и сказал:

— О, я понимаю… обстоятельства изменились… Хоросо!

Димка молча разделся, лег в постель и сразу же стал засыпать. И сквозь сон слышались ему не то совсем рядом, не то далеко за бухтой какие-то песни. В это время кровать словно покачнулась и поплыла куда-то, разноцветные точки закружились в глазах Димки, понеслись в хороводе, сплетаясь в удивительные узоры. «О каких обстоятельствах говорил Накано?» — подумал Димка, засыпая.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Обстоятельства действительно изменились. Поутру Димка, выйдя во двор, увидел красный флаг на воротах. Он взглянул на другие дома. И там висели такие же флаги — на углах, на плетнях, на коньках дощатых крыш. Кто повесил их здесь ночью, в бухте Тихой, пока Димка спал? Ведь еще вчера их здесь не было, ведь еще староста Чекрыга тут, и начальник белой милиции, и Наяма, и Накано. А флаги висят, ничего не боясь, и утренний ветер с моря дует на них, распрямляя их складки.

Димка был озадачен. Не мерещится ли это ему, как вчерашнее пение? Но нет. Вон Шурка вышел из дому, умывается из рукомойника, висящего на шесте, вкопанном в землю. Он подставил свои черные вихры под струю воды, и она льется ему за воротник.

Димка бросался к приятелю:

— Что это, Шурка? Флаги?

Тот мокрой рукой хлопнул его по плечу:

— Красные, Димка, пришли!

— Как пришли?

— А ты ничего не знаешь? — удивился Шурка. — Тебе отец ничего не говорил? А я как пришел, батька мне все рассказал. Мы с ним песни пели. Наша теперь власть! Вчера красные без гудка с парохода сгрузились, белую милицию обезоружили. Чекрыгу, старосту, — под замок! И во Владивостоке и по всей России теперь советская власть. Здорово, да? К нам новый начальник милиции приехал, Прокопович. Папка с ним партизанил в Приморье… Сегодня будет митинг. Будут советскую власть выбирать.

— Значит, теперь Наяме конец? — спросил Димка.

— Конец, — твердо ответил Шурка.

Много удивительных событий прошло перед глазами Димки за эти несколько дней. Люди при встречах стали называть друг друга товарищами, собирались у домика милиции, и новый начальник ее часто звонил в обрубок рельса, висевший тут же, на низкой ветви сосны. Ту самую минуту, когда установили в бухте Тихой советскую власть, Димка так и не заметил, но всего больше удивило его то, что этой властью оказался Савелий Петрович, отец Шурки, лесной объездчик, простой человек, так ловко чинивший старые ружья и замки.

И еще оказалось, что не только Димке нравился он своим умом и приветливостью, но и всем орочам, и Софрону, и Савельке, и даже китайцам с другого берега реки. Его выбрали председателем сельсовета.

А отца Димки никуда не выбрали, хотя и оставили лесничим. Что и говорить, Димке было немного обидно за отца. Хотелось, чтобы и его любили так же, как Савелия Петровича. Потом ему еще очень хотелось знать, что теперь будет с Наямой.

Но ни от кого Димка не мог добиться никакого толку.

Один только Шурка охотно делился с ним всем, что он знал. А знал он, оказывается, много.

— Спрашиваешь, как будет? — с важностью говорил он Димке. — А вот как. Лес теперь сами рубить будем, без Наямы. У Чекрыги невода отберем — артель сделаем. Хищничать никому не дадим. Дела теперь хватит. У батьки народ с утра толпится. У меня аж голова заболела.

— Что же это у тебя голова болит? — не без зависти спрашивал Димка. — Ведь народ не к тебе ходит, а к председателю, к Савелию Петровичу.

— А потому, — отвечал Шурка вполне рассудительно, — что председатель-то он председателем, а объездчика другого у нас пока нет. Вот мы с батькой и пойдем завтра искать тайные лесосбросы.

И впрямь Шурка с отцом ушли наутро в тайгу. А Димка весь день до полудня бродил по берегу. Ах, и ему хотелось, чтобы от дел у него, как у Шурки, болела голова и чтобы в их домике толпился целый день народ!

Но как назло, голова не болела нисколько и дел никаких не было.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Перевалив через утес, Савелий Петрович решил идти по берегу. Снизу были видны спуски, по которым хищники скатывают в море лес.

Часа полтора шли отец с сыном, перелезая через валуны и горы валежника, намытого прибоем. Возле крайнего мыса Пундык еще издали увидел огромную заваль поваленного леса и бревен, громоздившихся друг на друга и беспорядочной кучей сползавших в море. На прибое покачивались отдельные бревна; они то отходили от берега, увлекаемые волной, то, окруженные шипящей пеной, неслись к нему, словно не желая расставаться с родной землей. Пундык взглянул вверх.

В этом месте скалы достигали метров трехсот в высоту и разделялись узким ущельем — естественным скатом. Все дно ущелья было устлано изуродованными, ободранными, разбитыми в щепки деревьями. Шурка удивленно спросил отца, что это значит. Савелий Петрович объяснил, что хищники не заинтересованы в сохранении леса: если из каждых ста бревен, сброшенных в море таким образом, останутся в целости хотя бы сорок-пятьдесят, ничтожные затраты оправдаются с лихвой.

Спуск казался безлюдным. Но по необсохшим ссадинам на бревнах было видно, что они сброшены недавно. А на самом верху стояли штабеля, приготовленные к сброске.

Пользуясь бревнами, как ступеньками, Савелий Петрович стал подниматься по ущелью вверх. Шурка едва поспевал за ним.

Вдруг над обрывом показалось увесистое бревно. Оно на секунду повисло в воздухе, потом, тяжело перевалившись, обрушилось вниз. Сначала медленно, затем все быстрее, делая громадные скачки, теряя куски коры и щепки, бревно покатилось по спуску.

Савелий Петрович побледнел. Отскочив в сторону, он прижал к себе Шурку и вместе с ним втиснулся в углубление скалы. Бревно со свистом промчалось мимо них и, гигантским скачком перелетев через всю кучу леса, лежавшего на берегу, ударилось о воду, подняв тучу брызг.

Савелий Петрович сделал попытку подняться выше и выглянул из своего убежища. Шурка потянул его за руку:

— Не надо, это сверху нарочно бросают!

И, точно подтверждая его слова, вниз ринулся целый штабель. Шурке было видно, как он, словно нехотя, пополз вниз. Сперва покатились верхние бревна, потом весь штабель, разваливаясь и теряя форму пирамиды, понесся к морю. Савелий Петрович прижался к скале и прикрыл своим телом сына.

Ущелье наполнилось грохотом, куски коры и щепки закидывали обоих. Савелий Петрович не обращал внимания на ушибы и только защищал руками голову да поглядывал, выдержит ли каменный козырек, под которым они укрывались.

Когда грохот утих, Пундык осторожно высунул голову из-под прикрытия и, вынув из кармана револьвер, стал внимательно разглядывать штабеля. Возле одного из них показался человек, который, очевидно, смотрел, уцелел ли объездчик. Савелию Петровичу его фигура показалась знакомой. Она напомнила ему Саканами — того самого человека, который уже однажды ударил его ножом.

Савелий Петрович подумал-подумал, потом кивнул Шурке:

— Пошли, хлопчик, домой! Сейчас сюда не сунешься — убьют. Место я запомнил. Подождем, когда сюда придет их лесовоз, тогда хищников и накроем.

Савелий Петрович и Шурка, осторожно выбравшись из опасного места, отправились домой.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Прошел целый месяц.

Димка все сильнее привязывался к своему приятелю. Всей душой завидовал он его ловким рукам, способным ко всякому делу, и его проворной, как у орочей, походке.

Димка старался подражать своему другу, и ему это удавалось неплохо. Научился он, например, так же неутомимо бегать по тайге, и ноги, натруженные на кочках и пнях, теперь уже не болели, как прежде; научился ловить рыбу в протоках, находить дорогу домой и отличать зов кукушки от крика дикого голубя.