Кораблики, или «Помоги мне в пути»

Он дурашливо надул губы:

– Я больше не буду...

– Не ломайся!

– Ну, я правда не буду. Честное слово.

– Конечно, не будешь! Потому что ни на какие Пристаня? больше ни ногой!

Петька не стал спорить. Завел патефон и поставил пластинку с песней "Я на подвиг тебя провожала...". Это из давнего-давнего фильма "Остров сокровищ". Намек какой-то, что ли?

Весь вечер Петька молчал, а утром объявил, что опять собирается на Пристаня?. Причем на этот раз вместе с Кысом. По этому четвероногому там, видите ли, соскучилась маленькая Дайка.

Я, разумеется, на дыбы:

– Никаких Пристаней, никаких Даек!

– Ну, Пит...

– Я сказал!

Тогда он ощетинился, как никогда раньше. Скинул с плеча куртку, расставил ноги, сощурил мокрые глаза:

– А какое ты имеешь право запрещать?!

– Выходит, не имею? Ну... тогда иди к... этой шпане! Хоть на всю жизнь!

Петька зазвеневшим голосом крикнул:

– А что ты знаешь про них?! Ты же... ничего! А я там целое лето жил! Что ты знаешь про Китайца? Шпана, да? А он меня все это время поил-кормил! Как своего! А ребята? Я бы без них подох! Что ты знаешь про Витьку Чижа или Скрипача?! Они для меня свежую малину воровали на рынке, когда я от кашля помирал! Или, думаешь, они глупые? Да они, может, не меньше тебя разбираются во всяком таком... и в многомерных пространствах, и в бессмертии души!.. И ни про кого не говорят, что шпана...

Он был прав. Ничего я толком не знал ни о жизни его на Пристанях, ни о друзьях его там. А ведь с ними он прожил, пожалуй, не меньше, чем со мной...

И я наконец увидел, что он – не мой Петька. Незнакомый. Даже внешне уже не тот, не прежний. Выросший, тощий, угловатый. Клочковато-заросший, с длинной напрягшейся шеей. С непримиримым взглядом. И ощущение новой потери вмиг опустошило меня. Я сказал с тоскливым равнодушием:

– Да иди ты куда хочешь...

Он сразу обмяк:

– Пит, я в семь вернусь...

– Можешь хоть совсем не возвращаться... – Это я будто в яму шагнул. Удержаться не смог.

– Нет, я приду в семь. Пит...

– Иди...

День я провел, не выходя из дома. В бессмысленном ничегонеделании. Сидел у стола, качал щелкающий маятник непонятного прибора. Эдда, что-то почуяв, не тревожила меня. Время, как ни странно, прошло довольно быстро. Петька вернулся раньше срока, в начале седьмого.

– Видишь, я не опоздал.

– Ну и хорошо... Обед на кухне, Эдда Андриановна покажет.

– Пит, ну не злись...

– Я не злюсь, – объяснил я искренне. – Только... не знаю. Все как-то не так.

– Пит, я завтра никуда не пойду.

Тут я слегка повеселел.

На следующий день мы опять навестили отца Венедикта, Сивку и Зайчонка. Они приводили в порядок квартиру: двигали мебель и вешали шторы. Мы взялись помогать.

Отец Венедикт был в необычном костюме: в башмаках с крагами, темно-синих брюках и такой же, военного фасона, куртке с голубым бархатным крестом над левым карманом. Увидев, как мы изумились, объяснил:

– Старая форма. Когда-то был я капелланом в бригаде береговой охраны. Вот, вспомнил прежние годы на старости лет.

Мы заверили экс-капеллана, что нет у него никакой старости, а есть самый цветущий бодрый возраст...

О "Розалине" мы, как по уговору, не беседовали.

После обеда я и мальчишки поехали на "Остров Белоснежки" – это такой парк аттракционов со стереоэффектами: идешь по аллеям и видишь, как вокруг меняются пейзажи разных стран и планет...

Потом проводили Сивку и Зайчонка к отцу Венедикту. И почувствовали, что ужасно устали.

– Пит, ловим фаэтон и домой! Ага?

"Домой, – подумал я. – Быстро привыкли мы к старой комнате в Усадебном переулке. Будто и правда дом родной".

В машине я бодро сказал:

– Петушок, надо решать. Будем по-прежнему жить у Эдды или снимем более комфортабельное жилье. А?

– Зачем комфортабельное... – откликнулся он рассеянно. – И так хорошо...

Эта рассеянность опять царапнула меня тревогой.

– Петь, давай-ка не отрешайся от житейских забот. Надо, кстати, и о школе думать. Сентябрь на носу.

Петька молчал.

Я сказал уже с явным беспокойством:

– Неподалеку есть частный лицей. В государственную гимназию могут не взять, ты не гражданин здешней Республики... Ну, что ты молчишь?

– Пит... я не молчу. Я сказать хочу... Пит, не надо сейчас мне в школу.

– Почему?

– Я поплыву с ребятами. На "Розалине"...

Я как будто заранее чуял что-то подобное. Даже не удивился. Только опять навалилось ощущение потери.

Я молчал. А неторопливый фаэтон покачивал нас на рессорах.

Я понимал, что отговаривать и спорить нет смысла. Не поможет. И только спросил с горькой досадой:

– Что же ты раньше-то не сказал?

– Раньше... я и сам не думал. А тут узнал, сколько там наших. Они хотят, чтобы и я...

– Они хотят... И ты хочешь, да?

Он кивнул.

– Обо мне ты, конечно, не подумал.

– Пит, я подумал... Но я ведь вернусь. Через полгода. А там я... ну надо мне обязательно. Ребята к моим песням привыкли, и я должен... пока голос еще не начал ломаться... И вообще...

– Что "вообще"?

– Дело не в том, что я хочу, а в том, что... так надо. Понимаешь, когда я тот кораблик в подвале ставил, я же обет дал. Что не уйду с пути. А теперь получается, будто сбежал.

– Да почему ты решил, что плавание "Розалины" – твой путь?

– Потому что там ребята... Получается, что я их спас, а сам в это не верю и боюсь. Ну и вообще... Тут много всего. Обет...

"Ты ведь тоже ставил кораблик, – сказал я себе. – А где твой путь? Ты прошел его до конца? Говоришь, Конус погиб! Но ведь Юджин старается что-то спасти, бьется. И другие..."

Но не мог я думать о Конусе. Я думал о Петьке. Думал с безнадежным чувством близкого прощания.

Петька будто прочитал, что я думаю:

– Пит, тебе нельзя всего себя... на меня расходовать. Я же все равно скоро вырасту. А ты... что?

– А я состарюсь и, слава Богу, помру.

– Я серьезно. Тебе надо вместе с Юджином. Это же твое главное дело.

– Как-нибудь разберусь... Какое мое главное дело.

А что я еще мог сказать?

Несколько раз мелькала мысль: напроситься на "Розалину". В роли воспитателя или еще кого-нибудь. И не хлопоты меня останавливали, а ясное понимание: Петьке это будет не по душе. Так не по душе, что можем рассориться накрепко.