Кораблики, или «Помоги мне в пути»

Я дал. Петька положил "секундомер" на подлокотник, пощелкал бесполезной кнопкой.

– Вот перенесусь куда-нибудь...

– Я вот тебе перенесусь, – пообещал я малость испуганно. И сделал усилие, чтобы не отобрать катапульту. Глупо же...

Петька еще повертел прибор в ладонях и отдал мне:

– Похоже на часы, которые у дяди Гоши были, трофейные. Помнишь?

Я не помнил, но сказал:

– Да...

– Пит, знаешь что? Я насчет этого... реанатина. Я еще там, в трюме, какую-то тревогу почуял. Знаешь, почему? Там рядом с этими ящиками стояла деревянная коробка, а в ней что-то вроде часов. Не таких, а похожих на будильник. И на них – медное кольцо с зубчиками. Я такие в кино про шпионов видел, это была адская машина. Ставишь на нужное время, а потом... Но я тогда весь такой был... задерганный. Во мне это мелькнуло и забылось...

– Едва ли стали бы взрывать пароход с помощью старинной адской машины. Это сейчас проще делается: сидит человек за сотню миль, нажимает кнопку на передатчике... Петух! Мы же условились больше не говорить об этом!

– Ладно...

С экрана теперь обращался к зрителям обаятельный молодой комментатор. Он весь прямо исходил доброжелательностью:

"Милые дамы и господа! Теперь, когда вы уделили ваше любезное внимание нашей рекламе, мы вновь предлагаем вам обзор последних мировых событий. В городах Северо-Восточной Республики не унимаются страсти по поводу разоблачения плана "Черные пароходы". Особенно большой резонанс это вызвало в Старотополе. Второй день на главной площади не стихают митинги с требованием сурово наказать заговорщиков..."

Мы увидели на экране массу людей. Толкотня, плакаты, открытые рты. Седой разлохмаченный дядька что-то неразборчиво кричал в мегафон. Полная тетушка пробивалась к нему локтями.

Петька сказал пренебрежительно:

– Вот так же они вопили бы в поддержку расстрела.

– Какого?

– Ну, если бы Полоз поймал меня и устроил бы суд. Обвинил бы меня в тысяче страшных преступлений и объяснил бы всем, что такое наказание необходимо... Толпа орала бы в поддержку. Ей все равно, что орать...

– Ты уверен, что Полоз хотел... использовать именно тебя? Для... этого дела...

– А зачем же он меня испытывал на железном полу? Чтобы показать своим сообщникам: видите, маленькие корчатся, а этому хоть бы хны. Значит, не настоящий, а зомби. И ничего, мол, нам не будет, если даже потом кто-то возмутится. Мы, мол, искусственного гробанули, куклу для спектакля...

– Петька, ты опять об этом!

– Ну всё, всё...

И правда, потом уже мы не говорили ни о Полозе, ни о "Черных пароходах".

Два дня спокойно прожили под крылышком Эдды Андриановны. Гуляли по городу, обходя шумный центр и отыскивая все больше старых, знакомых уголков. Навещали отца Венедикта и Сивку. Оказалось, что к ним уже перебрался Гошка Заяц. Тоже выглядел теперь благополучным мальчиком, но Сивкиной уверенности не обрел. Смотрел на всех робкими преданными глазами и говорил шепотом.

Кстати, отец Венедикт с ребятами покинул кладбищенский дом. Ему спешно вернули все должности, и он перебрался в прежнюю казенную квартиру при духовном училище. Он аккуратно подстриг бороду и ходил в новой шелковой рясе.

Сивка и Зайчонок иногда гуляли вместе с нами. Сивка заметно льнул к Петьке. Тот обращался с ним с нарочитой сердитостью, но Сивку это не пугало.

По вечерам Петька разглядывал и вертел всякие старинные приборы в нашей комнате: медный шар с гравированными созвездиями и готическими буквами названий, астрономическую сферу, какую-то сложную штуку с латунными дисками и часовым механизмом.

– Сломаешь что-нибудь, – ворчал я.

– Не-а...

Отыскался у Эдды Андриановны и патефон – почти такой же, как наш. И пластинки. Петька часто слушал их, но мне кажется, что без прежнего интереса, рассеянно.

На третий день Петька сказал, что хочет побывать на Пристанях. Я, конечно, всполошился:

– Зачем?

Он вскинул удивленные глаза:

– Непонятно разве? Соскучился... Там же ребята наши. И вообще...

– Пошли тогда вместе.

Он зыркнул недовольно так, отчужденно:

– Тебе-то там что?

– Мне-то там ничего. Но буду опять изводиться: где ты, что с тобой?

– Ничего со мной не случится.

– А если опять облава?

– Теперь-то? После такого шума из-за "Розалины"!

– Слушай, а разве не все ребята ушли с Пристаней на "Розалину"? Ведь было же приглашение: приходите добровольно, не упустите ваше счастье...

Петька фыркнул.

Я сказал угрюмо:

– Ну да. Вольная бродячая жизнь лучше всякого комфорта. Сам себе хозяин, учиться не надо...

– Не в этом дело.

– А в чем?

– Не верят потому что...

– Вот ты возьми и объясни им...

– Как же я объясню, если ты меня не пускаешь?

"Не пускаешь"! Я чувствовал: если не пустить, он уйдет без разрешения. Опять он сделался колючий и словно загородился глухой дверцей.

Чтобы смягчить спор, я спросил небрежно:

– А правду отец Венедикт говорил, что у вас там целая организация?

Петька оттопырил губу:

– Какая организация... Была бы она, могли бы тогда чего-нибудь добиться. А то ведь на "Розалине" никто пикнуть не смел... Ну что могут сделать пацаны против полиции и правительства с пушками? – это он так по-взрослому выдал, устало. Горько.

– А... что бы вы хотели сделать?

– В том-то и дело, что никто ничего не хотел. И не хочет. Об одном только договорились: никогда не ссориться, маленьких не обижать и не приставать ни к каким ребятам... Это для того, чтобы выжить. Иначе нас давно бы изничтожили, без такой вот... связки...

– Ну... иди, раз такая "связка". Только не гуляй там допоздна.

Он обрадовался:

– В семь часов вечера – как штык!

И правда вернулся точно. Однако это утешения мне не принесло. Я принюхался.

– Дитя мое! Что за подозрительный запах от тебя исходит?

– Куртка дымом пропиталась, у костра сидели.

– А пасть твоя пропиталась табаком... Нет, ты не отворачивайся!

Петька не стал отпираться:

– Я маленько. Это такой... обычай. Вроде как трубка мира, символически.

– А если я тебе сейчас надаю по шее? И не символически, а всерьез!