Властелин огня

- Да?

- А Ковача дядя Коля вызвал? Его Челобитьев научил, да? Или Ковач сам по себе пришел? А ты не верил, что у дяди Коли что-то получится? Или как это было?

- Так ли, иначе, - сказал отец, - а Ковач с нами.

- Но ведь ты знаешь правду.

- Всей правды не знает никто.

Я вздохнул.

- Надеюсь, он останется с нами подольше. Я знаю, ему когда-нибудь надо будет уйти в печь, чтобы появиться на но­вом месте, а к нам вернуться лет через пятьдесят. Но хоть бы этого подольше не случилось!

- Мы все этого хотим, - сказал отец. - Но он сам решает, как ему быть.

- А ты в этом как-то участвовал? - спросил я. - Помогал дяде Коле?

- Брось! - сказал отец. - Я до самого конца не верил, что такое возможно, хотя и слышал старые предания. Но разве в такие предания можно поверить? Потом уже - помогал ...

- Выходит, и ты, и дядя Коля - сталевары высшего класса, иначе бы Ковач к вам не пришел?

Отец рассмеялся.

- Как будто ты и без Ковача не знал, что мы с Николаем ­ сталевары высшего класса!

В общем, отец подтвердил все то, о чем раньше избегал разговаривать.

Меня на несколько дней освободили от школы, чтобы я не красовался разбитой рожей, да и слабость после «укола правды» была страшенная.

Машка меня навестила - я и удивился, и обрадовался. Она объяснила, что узнала от моего деда, которому эти дни приходилось выгуливать Лохмача по вечерам, что со мной стряс­ лось, И решила ко мне зайти.

- Здорово тебя разукрасили! - сказала она. - И охота тебе было схлестываться со всякой шпаной.

- Это не шпана была, - сказал я. - Это ... В общем, слушай. И я рассказал ей все, от и до, в том числе и то, что раньше от нее утаивал, и не просто утаивал, а, если прямо говорить, водил ее за нос. Рассказал и о том, как меня тоже похитили, и чем это кончилось, и откуда мои боевые раны. Она ахала и время от времени спрашивала:

- А ты не присочиняешь ?

Я показал ей глобус-копилку, привел и другие доказатель­ства, а под конец сказал:

- И твой отец знает, кто такой Ковач. Если ты как-нибудь хит­ро начнешь его расспрашивать, он обязательно проговорится.

Машка задумчиво кивнула:

- Теперь я догадываюсь, о чем отец так долго говорил с Ковачем, когда тот меня привез.

- Вот погоди, - сказал я. - Когда у меня лицо заживет и не будет сплошным синяком, мы вместе пойдем к Ковачу, и ты сможешь задать ему какие угодно вопросы.

- Куда же мы к нему пойдем, если его дом сгорел, и он теперь из мартеновского цеха не вылезает? - спросила Машка.

- Я вытащу его на прогулку, - заверил я.

- Знаешь, - сказала Машка, - по-моему, тебе надо все это записать.

- Как я могу? - ответил я. - Это же тайна!

- Согласна, тайна, - сказала она. - Но это - из тех тайн, которые люди обязательно должны знать.

- Ты думаешь?.

- Уверена.

- Ну не знаю. Надо поразмыслить.

- Не надо размышлять. Бери тетрадку, ручку и пиши, пока ты лежишь в постели и тебе нечего делать!

- Но я не могу выдавать ...

- А ты замени имена. И еще как-нибудь следы запутай, чтобы прицепиться было не к чему. Так все писатели делают.

- Но я же не писатель ...

- Тебе и не нужно быть писателем. Тебе нужно правдиво и толково рассказать эту историю, чтобы главное дошло до людей. Может, у каждой профессии есть свой Ковач. Вот пусть люди и учатся вызывать своих защитников. А главное ­ подчеркни, что вызвать такого защитника может только настоящий мастер своего дела.

- Ты прямо за меня все по полочкам разложила, как школь­ная учительница, когда дает план сочинения, - сказал я.

- Я не даю тебе никаких планов. Я пытаюсь подсказать тебе, как начать, чтобы было легче рассказывать. А ты просто пиши, ни на что не оглядываясь.

В общем, она меня уговорила. Я взял тетрадку и ручку и стал писать. Первые страниц сорок я написал в постели, а потом потихоньку дописывал изо дня в день. Иногда, в удачные дни, получалось написать страниц десять, а иногда, когда я был занят или что-то не клеилось, я добавлял всего по пол­ странички.

И теперь я подхожу к тому, что было дальше.

Где-то дней через десять я и правда вытащил Ковача на прогулку со мной и с Машкой. Мы пошли вдоль реки, мимо небольшого городского парка. Лохмач и Ричард то резвились на берегу, то скатывались на лед и носились по нему, а мы с Машкой шли над берегом, по бокам от Ковача. Только что про­ шел снегопад, и пушистый, еще не слежавшийся снег искрился на солнце, а в воздухе уже пахло весной - появился свежий такой запах, немного похожий на аромат то ли ананасного компота, то ли хвойного отвара. И небо было голубым совсем по-весеннему, а не по-зимнему.

- Ковач, - сказал я, - а почему ты - венгр? Ведь, по идее, у тебя не должно быть национальности, раз ты помогаешь металлургам всего мира ... и отвечаешь за сталь во всем мире. Или не во всем?

- Ну ... - Он призадумался. - У меня есть любимые страны.

- И одна из них - Россия?

- Да. А вот почему я венгр ... А разве я венгр?

- Ну ты же родом из Венгрии. И венгерские народные песни знаешь.

- Я всякие народные песни знаю.

- И все-таки? ..

- Так повелось, - сказал он.

- Опять ты за свое! - не выдержал я.

Ковач поглядел на меня с недоумением.

- Петька хочет сказать, - вмешалась Машка, - что твои короткие ответы очень часто ничего не объясняют.

- На самом деле они объясняют все, - сказал Ковач, - если вы над ними будете думать.

Машка кивнула, как будто поняла, а я почувствовал себя окончательно запутавшимся. Чтобы переменить тему, я спросил, припомнив наш разговор с Яковом Никодимовичем:

- Ковач, а что произошло в 1909 году?

- Зачем тебе это нужно знать? - поинтересовался он. По-моему, он немного удивился.

- Если я это узнаю, я получу годовую пятерку по истории.

Он повернул голову направо, налево, поглядел на реку, на парк, на город, потом заговорил:

- Тогда была тяжелая история. Неприятная: забастовка. Пришлось позвать войска.

- Пришлось? - удивился я. - Ты говоришь так, как будто сам их позвал. Но ведь ты же их разогнал!

- Я их не разгонял, - сказал Ковач. - Это они потом сочи­нили.

- Так что же было? - спросила Машка.

- Были убийства. Я не смог их предотвратить. Одни рабочие убивали других.

- Забастовщики - штрейкбрехеров? - спросил я.

- И так, и так, - сказал Ковач. И опять замолчал.

- Они убивали друг друга? - догадалась Машка.

- Да.

- Одни хотели получить работу, а другие боялись ее потерять? - спросил я.

- Да. Что-то с людьми произошло. По всему миру. Я видел такое же и в Германии, и в Америке.

- Но что произошло?

Ковач опять смотрел куда-то вдаль.

- Производство надо было расширять, - сказал он, утвер­дительно кивнув головой сам себе.

Мы с Машкой переглянулись. Да, из Ковача приходилось вытягивать каждое слово, будто крупного налима из-подо льда. Но ведь он никогда не обижается, не скажет «Отстань!», как сказал бы на его месте любой другой взрослый. Его можно донимать вопросами до бесконечности, и он будет отвечать и отвечать. Так на так и выходит.

- Ты хочешь сказать, - уточнил я, - что хозяева хотели рас­ширить производство, а рабочие боялись, что если появится много новых людей, их зарплата упадет, а кого-то и уволят? И они решили не пускать новых, чужаков, пока хозяева им не пообещают, что старым рабочим от этого хуже не станет? А те, кого привезли, рвались начать работу, потому что пока не работаешь, денег нет? И они дрались?

- Они убивали друг друга, - сказал Ковач. - Не знаю, кто начал. Но они стали ловить тех, кто ходил по одному, и уби­вать. Нескольких новых рабочих облили керосином и сожгли заживо, а нескольких старых живьем закопали в землю.

Мы с Машкой остолбенели - застыли с разинутыми ртами. Я почувствовал, как у меня волосы встают дыбом.

- Полицию, которая хотела арестовать убийц, они прогнали, - продолжал Ковач. - И тогда пришли войска. Рабочие хотели идти на войска, а командир предупредил, что даст приказ стрелять, и всех расстреляют.