Властелин огня

- В 1872 году у нас впервые получилась бессемеровская сталь! - воскликнул я.

- Вот именно. И связано ли это с появлением некоего Ко­вача, который, кстати, и по имени не назван? И вот еще что интересно. Остальные четверо - Артемьев, Губин, Заречен­ский и Самойлов - были старшими мастерами. Они получали достаточно, чтобы не затягивать пояса от получки до получки и не делать долгов в заводской лавке. Рабочей элитой были. А Ковача в списках старших мастеров и других высокооплачиваемых работников нет. Получается, он - единственный из простых сталеваров, которому настолько мало было нужно, что он мог не одалживаться у владельцев завода в счет будущего жалованья ...

- Понимаю! - ухватил я. - Сталевар Ковач, которому ниче­го не нужно и который обходится без еды и питья, появляется как раз в тот момент, когда бессемеровскую сталь наконец удается сварить! Ничего не скажешь, вот это совпадение!

- Да, совпадение занятное. - Никодимыч согласился со мной, но не без осторожности. - А еще занятней, что как толь­ко бессемеровская сталь пошла, жалованье сталеваров резко подскочило.

- Тоже здорово! А если б сталь не пошла?

- Все на волоске висело. В налаживание бессемеровского способа было вложено столько денег, что, возможно, еще месяц­ другой - и заводчики по долгам расплатиться не смогли бы, пришлось бы завод закрывать ...

- Все один к одному! - сказал я восхищенно. - Очень похо­же на то, что сейчас.

- Да, похоже ... - Яков Никодимович ненадолго задумался о чем-то своем. - А вот и еще один след в истории. Из заводских специалистов, которых пугачевцы хотели казнить за то, что «гра­моте шибко много знали, а значит, барских кровей» были, спасся австрийский металлург фон Краущ, которого отбил У бунтовщиков и благополучно увез подальше его слуга, по имени Ковач, из гонведов родом .. , И еще. У Аносова был кучер выделенный ему, чтобы он мог объезжать все производства. А фамилия кучера была Ковач ... я раньше ни на фамилию слуги, ни на фамилию кучера внимания не обращал, а теперь призадумался. Хотя, ко­нечно, это может ничего не значить. Но есть и другие интересные вещи. Правда, они больше относятся к области мифов и легенд. Например, у американских сталеваров есть легенда о стальном человеке, который приходит, когда сталеварам становится плохо. И по легенде, этот чудесный сталевар - американец венгерского происхождения, во многих вариантах легенды его так и назы­вают: Мадьярчик. Нечто подобное встречается и у сталеваров других стран.

- Так он, получается, вездесущ? - спросил я.

- Легенды на то и называются легендами, что в них от реальных фактов очень мало, - ответил Яков Никодимович. - А то, что есть, причудлив о перемешано и переиначено. Легенда­ это сказка, выдумка, люди выдумывают для себя то, чего им в жизни не хватает. Но интересно, сколько совпадений и пе­рекличек возникает между «профессиональным фольклором» сталеваров самых разных стран, с разных концов света. И почему этот «дух стали», «стальной человек» или как ты его там ни называй, во всех преданиях, не связанных друг с дру­гом, оказывается с венгерскими корнями? Вот над чем стоит подумать.

Для меня-то ответ был ясен, но я не стал его предлагать Никодимычу.

- А в этих легендах черный ворон ни разу не упоминается? - полюбопытствовал я.

Яков Никодимович остановился.

- Почему ты спрашиваешь?

- Потому что у Ковача есть черный ворон. Вернее, не совсем у него и не совсем ручной, но Ковач его прикармливает, и ворон его слушается. Только не знаю, разговаривает этот ворон или нет.

Яков Никодимович рассмеялся.

- Выходит, в глубине души ты веришь в красивые легенды, а не в сухую реальность? Мне бы тоже хотелось в них верить. А ворон ... Что ж, если Ковач прикармливает птицу посреди суровой зимы, значит, у него доброе сердце, вот и все. Я, при­знаться, о другом думаю ...

- О чем?

- О призраках прошлого, назовем это так. Сколько мы их встречаем! Призраки пугачевского бунта возникают перед нами, и призраки времен других потрясений, и призраки воен­ныx и послевоенных лет - и невероятно далеких, и невероятно близких. Иногда трудно поверить, что отрезки времени, на которые мы оглядываемся, укладываются в одну человеческую жизнь, потому что на этих отрезках сменились целые эпохи. Рахмонов одержим призраками прошлого, и сам он - тоже немного призрак ... Правда, его можно разглядеть, с ним можно поговорить. У меня часто возникает ощущение, что работа любого историка сводится к тому, что он бродит среди призра­ков, бестелесных и ускользающих, и пытается хоть на секунду осветить их так, чтобы разобрать черты их лиц ... Порой это удается, а порой нет. Видишь, мы и сейчас бредем, цепляясь за еле заметные вешки, ориентируясь на еле заметные огоньки, которые вот-вот погаснут ... И тогда призраки прошлого могут навалиться и одолеть, и ты провалишься в прошлое, заблу­дишься в нем. Необходимо разобраться с призраками прошлого, понять, как они влияют на нынешнюю жизнь. Оживить на страницах бумаги людские судьбы, восстановленные долгими и трудными поисками по архивам, воспоминаниям, документам. И в результате, обнаружить закономерности, которые помогут в настоящем и будущем ...

- А вы верите в настоящих призраков? - спросил я, когда он умолк, и мы несколько шагов прошли в тишине.

- В настоящих? Как тебя понять?

- Ну, в тех, которые, как говорят, водятся на месте казни пугачевского отряда и еще кое-где в нашем городе ...

- А ты сам-то их видел? - с улыбкой спросил он.

- Видел, - ответил я. - И последний раз - на пожаре.

- И кто это был?

- Пугачевцы очень злые.

Яков Никодимыч покачал головой.

- Что-то тебе померещилось ... Но я о пожаре хотел тебя расспросить. Что это за выдумки, будто Ковач вышел из горящего дома, разломав стену?

- Это не выдумки, - сказал я. - Это правда. Я сам это ви­дел. Зрелище было ... - я попытался подыскать слова, - жуткое и фантастическое!

- Ну и ну! - отозвался он. - Жаль, меня там не было ...

- Да, - сказал я, - вы бы тоже поразились.

Учитель остановился и поправил шарф, укутывая горло.

Шарф размотался, пока он шел и увлеченно говорил, размахивая руками.

- А через несколько дней - Масленица ... - задумчиво за­ метил он, взглянув в небо.

Масленица! .. Мне припомнились слова Ковача, что Мас­леница для него - опасное время, и в груди у меня что-то сжалось.

Глава седьмая ЧЕРНЫЙ ВОРОН

Масленичная неделя началась с очень дурного предзнаменования. В понедельник в местных газетах появились сообщения, что в воскресенье вечером в наш город прилетел Варравин - чтобы, как он сам сказал газетчикам, справить настоящую русскую масленицу в настоящем старом русском городе, вдали от столичной суеты, успевшей надоесть всякому ра­зумному человеку.

Мнe показалось, тон у этих га­зетных сообщений самый что ни на есть подхалимский и заискивающий. Будто каждая газета надеялась, что именно ее Варравин заметит и отвалит ей денег.

И по местному телевидению Варравина показали тоже в этаком благостном стиле. Как он катается на санях, запряженных тройкой лошадей, и как лопает блины на ярмарке с парком развлечений, и как на церковь жертвует, и все такое.

Отец только пофыркал, глядя в телевизор, и дядя Коля Мeзецкий, который был у нас в гостях, тоже.

- Старается, понимаешь, - сказал отец. - Это хорошо, ко­нечно, на наши денежки нам же и милостыни подавать, да еще красоваться, какой он нам отец родной ... Ладно, хрен с ним. Пошли в баньку, протопилась уже.

Дядя Коля в тот день принял предложение отца попариться в нашей бане и хорошо отметить начало Масленицы.

- А как же Ковач? - вырвалось у меня.

- Что - Ковач? - спросил дядя Коля, а отец пристально на меня посмотрел.

- Понятно же, что Варравин приехал в наш город, чтобы отомстить Ковачу, а все остальное - пыль в глаза!

- За Ковача не волнуйся, - спокойно сказал дядя Коля.