Сильвия и Бруно

— Отлично сработано! — вскричал Вице-Премьер. — Ловко придумано! Но что это за топот там на лестнице?

Он приоткрыл дверь, выглянул и встревожено произнес:

— Сундуки Барона сносят вниз!

— А откуда этот стук колёс? — вскричала миледи, взглядывая через занавеску в окно. — Зачем-то подали экипаж Барона, — пробормотала она.

В этот момент дверь раскрылась; в ней показалось толстое гневное лицо, и голос, хриплый от негодования, проревел:

— В моей комнате полно лягушек. Я уезжаю!

И дверь вновь закрылась.

А в комнате продолжала звучать благородная Соната, — только теперь это мастерские движения Артуровых рук возбуждали всеобщее эхо и заставляли саму мою душу трепетом вторить негромким звукам бессмертной «Патетической»; и не раньше, чем смолкла последняя нота, смог усталый, но счастливый путешественник произнести «Доброй ночи» и отправиться к своей столь желанной перине.

ГЛАВА VIII. Верхом на Льве

Следующий день пробежал достаточно приятным образом, частью в хлопотах по моему устройству на новой квартире, частью в обходе окрестностей под предводительством Артура и в попытках получить общее представление об Эльфстоне и его жителях. А когда подошло время пятичасового чая, Артур предложил — на этот раз уже безо всяких колебаний — вдвоём заглянуть в «Усадьбу», с тем чтобы я мог познакомиться с графом Эйнсли, снимающим её на сезон, и возобновить приятельские отношения с его дочерью леди Мюриел.

Моё первое впечатление от благородного, величественного и вместе с тем радушного старика было самым благоприятным; а то неподдельное удовольствие, что разлилось по лицу его дочери, встретившей меня словами: «Вот уж воистину нежданная радость!», совершенно сгладило все следы круговерти личных неудач и разочарований долгих лет, и нанесло сокрушительный удар по огрубелой корке, сковавшей мою душу.

Но я отметил, и отметил с удовлетворением, свидетельство более глубокого чувства, чем простое дружеское расположение, в её обращении к Артуру — хотя его визиты, как я понял, происходили чуть не ежедневно, — и их беседа, в продолжение которой граф и я только иногда вставляли своё слово, протекала на редкость легко и непосредственно, как бывает лишь при встрече очень старых друзей; а поскольку я знал, что они-то знакомы друг с другом не дольше, чем длится это лето, уже переходящее в осень, то у меня сложилось убеждение, что данный феномен можно объяснить Любовью и только ею.

— Вот было бы здорово, — со смехом заметила леди Мюриел — в ответ, кстати, на моё настоятельное предложение избавить её от труда пронести через всю комнату чашку чая графу, — если бы чашки с чаем вообще ничего не весили! Тогда, возможно, дамам позволялось бы иногда носить их не очень далеко!

— Легко можно вообразить ситуацию, — сказал Артур, — когда вещи с неизбежностью будут лишены веса друг относительно друга, хотя каждый предмет при этом будет обладать своим обычным весом, если рассматривать его самого по себе.

— Какой-то безнадёжный парадокс! — сказал граф. — Объясните же нам, как это возможно. Мы никогда сами не догадаемся.

— Вообразите, что этот дом, весь полностью, поместили на высоте нескольких биллионов миль над планетой, и поблизости нет никакого возмущающего фактора — такой дом ведь станет падать на планету?

Граф кивнул:

— Конечно. Хотя, чтобы упасть, ему понадобится несколько столетий.

— А мы сможем продолжать наш пятичасовой чай? — спросила леди Мюриел.

— И чай, и всё остальное, — ответил Артур. — Обитатели этого дома будут жить себе поживать, расти и умирать, а дом будет падать, падать и падать. Но взглянем на относительный вес предметов в нём. Ничто, как вы понимаете, не сможет быть в нём тяжёлым, за исключением той вещи, которая попытается упасть, и ей в том помешают. Вы со мной согласны?

Мы все были согласны.

— Например, если я возьму эту книгу и буду держать её в вытянутой руке, я, разумеется, почувствую её вес. Она ведь стремится упасть, а я ей препятствую. Если бы не я, она упала бы на пол. Но если бы мы падали вместе, она не могла бы, скажем так, стремиться упасть быстрее меня, понимаете? Ведь даже отпусти я её — что ещё она могла бы делать, как не падать? Но так как моя рука падает тоже — и с той же скоростью, — книга никогда не оторвалась бы от руки, постоянно несущейся в этой гонке бок о бок с ней. И она никогда не смогла бы настигнуть падающий пол [33]!

— По-моему, это ясно, — сказала леди Мюриел. — Но когда думаешь об этом, начинает кружиться голова! Как вы можете доводить нас до такого?

— Предлагаю ещё более любопытное рассуждение, — отважился вставить я. — Представьте себе, что снизу к такому дому привязали верёвку, и некто, находящийся на планете, потянул за другой конец. В этом случае дом двигается быстрее, чем его естественная скорость падения, но вот вся мебель — с нашими персонами — продолжает падать в своём прежнем темпе, поэтому отстаёт.

— Фактически, мы вознесёмся к потолку, — сказал граф. — Нас неминуемо ждёт сотрясение мозга.

— Чтобы этого не случилось, — сказал Артур, — нам нужно закрепить мебель на полу, а самим привязаться к креслам. Тогда наше чаепитие пройдёт спокойно.

— С одной небольшой неприятностью, — весело перебила леди Мюриел. — Чашки-то мы будем держать при себе, но как быть с чаем?

— Про чай-то я и забыл, — признался Артур. — Уж он улетит к потолку, это точно, если только вы не пожелаете выпить его по пути!

— Ну уж это, я думаю, совершенно невозможная штука — выпить чашку чая залпом! — отозвался граф. — А какие новости привёз нам этот джентльмен из необъятного мира, называемого Лондоном [34]?

Беседа приняла более светский характер. Спустя некоторое время Артур подал мне знак, что пора прощаться, и в вечерней прохладе мы побрели к побережью, наслаждаясь тишиной, нарушаемой лишь шёпотом моря да отдаленной песней какого-то рыбака, а в равной мере и нашей поздней задушевной беседой.

По дороге мы присели среди скал у тихой заводи, такой богатой по части животной, растительной и зоофитической — или как там её правильно назвать — жизни, что я весь ушёл в её изучение, и когда Артур предложил вернуться домой, я попросился остаться на некоторое время здесь, чтобы понаблюдать и поразмышлять в одиночестве [35].

Песня рыбака послышалась ближе и ясней, когда его лодка достигла причала, и я бы непременно спустился к берегу посмотреть, как он будет выгружать свой улов, если бы микрокосм у моих ног не возбуждал моё любопытство ещё сильнее.

Особенно восхищал меня один древний краб, который без устали таскался из стороны в сторону по заводи; взгляд его был рассеян, а в поведении сквозило бесцельное неистовство, неотвязно вызывающее в памяти образ Садовника, сделавшегося приятелем Сильвии и Бруно, и, продолжая всматриваться в краба, я даже уловил концовку его безумной песни.

Последовавшая затем тишина была нарушена нежным голоском Сильвии:

— Будьте любезны, выпустите нас на дорогу.

— Что? Опять вдогонку за этим старым нищим? — вскричал Садовник и запел:

— Но мы не собираемся никому давать есть, — объяснила Сильвия. — Тем более отбросы. Просто нам нужно повидать его. Я понимаю, что вы недовольны...

— Ещё чего! — быстро отозвался Садовник. — Я вполне волен. Идите себе на здоровье! — И он распахнул калитку, открыв нам доступ в пыль большой дороги.