Тачанка с юга

Он вытащил из-под кровати два мешка и высыпал на пол их содержимое.

Чего тут только не было! Кирилл Митрофанович подобрал мне невероятную рванину: косоворотку, застиранную и залатанную в нескольких местах, брюки некогда серого цвета, с коричневыми заплатами на коленях. Еще в худшем состоянии была обувь. Осмотрев несколько пар ботинок, я выбрал себе опорки от сапог. Хотя они спадали с ног, зато имели целую подошву.

Борода неодобрительно покачал головой.

— Дали тут ребята маху, не угадали.

— Ничего, Кирилл Митрофанович, сойдет! Мне ведь не танцевать и не пешком ходить, — ответил я и стал примерять картуз с переломленным и сшитым проволокой козырьком.

— Как знать, Саня. Все может случиться. Может, и танцевать придется!

Себе Борода подобрал синие галифе, потертый офицерский френч коричневого цвета, фуражку-керенку, а поверх надел брезентовый плащ с капюшоном. Потом достал из спичечного коробка два крестика: серебряный, на замусоленном шнурочке дал мне, а позолоченный, на цепочке надел сам. Затем аккуратно сложил нашу одежду в один из мешков и сказал:

— А сейчас, Саня, пойдем смотреть наш экипаж.

Мы шли по улицам, и мне казалось, что на нас все смотрят, вернее — на меня. Борода же ничем не выделялся среди прохожих.

На окраине города, в маленьком домике, стоявшем в переулке, нас ждали два товарища. С ними Борода тотчас же стал обсуждать маршрут нашей поездки. Маршрут составлялся с таким расчетом, чтобы деревни миновать в дневное время, а ночевать в поле или в лесу: так безопаснее. Весь маршрут, примерно двести пятьдесят — триста верст, Борода рассчитывал проделать за пять — шесть дней. Один из товарищей сказал, что нельзя делать более тридцати верст в день: «Дорога неважная, кони заморятся и подобьются». Борода возразил: «Это ничего, что кони подобьются, так даже правдоподобнее будет: мы же едем из-под Ростова, а это — вдвое дальше. Нам нужно объездить как можно больше хуторов и деревень и намозолить глаза тачанкой».

С этими доводами нельзя было на согласиться.

Товарищи указали пункты, где следует быть поосторожней, сообщили несколько адресов и передали Бороде какие-то документы. Кирилл внимательно просмотрел их и спрятал в карман.

— Какие будут у вас пожелания или претензии, товарищ Бардин? — спросил один из чекистов.

— Претензий, товарищ Капустин, нет. Спасибо за помощь. А просьба одна — дообмундировать Сашу; пиджак или свитку нужно ему и обувку другую. А за остальное еще раз спасибо.

Капустин очень внимательно осмотрел мой наряд и задал несколько вопросов: не трушу ли я, понимаю ли задачу и ответственность. Прощаясь с Бородой, сказал: «Рискованный вы человек, товарищ Бардин! Очень рискованный!» Мое участие в операции он явно не одобрял.

Товарищи ушли, а на пороге, к моему удивлению, появился Степан — конюх, обучавший меня конному делу.

— Здравия желаю, товарищ начальник! Здорово, Сашко!

— Здравствуй, Букин! Где же твое хозяйство?

— А здесь, во дворе, все готово!

Мы вышли на большой двор и увидели тачанку с расписанной цветами спинкой, широким, обитым кожей сиденьем и откидной скамеечкой. Сзади к тачанке был приделан сундук.

— Здесь, товарищ начальник, самое главное! — Букин открыл сундук, нажал что-то внутри и осторожно вынул дно, под которым было другое. Хорошо пригнанное фальшивое дно можно было обнаружить лишь в том случае, если бы кому-то вздумалось произвести обмер сундука. Борода несколько раз вставил и вынул дно.

— Молодец, Букин, — похвалил он. — А где кони? — Когда Букин вывел из сарая невзрачных лошадок, Борода недовольно крякнул: — Ну и ну! Так это же не кони, а котята! Куда им по пятьдесят верст в день? Эх, Букин, Букин, хороший ты парень, а в конях до сих пор не разбираешься! Товарищ Капустин коней видел?

— Видел, товарищ начальник, и даже очень хвалил. Тут уж вы сами ошиблись. Кони-сибирки, им в день хоть сто верст — и то нипочем!

Борода стал внимательно осматривать лошадей. Делал он это очень старательно: лазил им в рот, дул в глаза, щупал ноги.

— Ладно, сибирки, так сибирки! Лишь бы до Сибири не довели, — невесело сказал Кирилл. — Ну, что ж, Букин, теперь тащи багаж!

Конюх вынес из сарая небольшой мешок и клок мочалы. В тайник, на мочалу, он аккуратно уложил шесть гранат-лимонок и пучок узких ремешков-ушивальников из сыромятной кожи. Сюда же уместились кольт Бороды, мой браунинг и запасные вожжи. Поверх крышки тайника Букин набросал тряпок, обрывки веревок, положил солдатский котелок и две деревянные ложки.

— Правильно, Букин! Пригодится — водицы напиться, а случись щи, так не лаптем хлебать, — похвалил Борода.

В тачанке был еще один тайник. Отвинтив железный лист на задней стенке тачанки, Борода спрятал туда плоский, завернутый в газету пакет и, поставив лист на место, затер головки винтов грязью. На мой вопросительный взгляд сказал: «Здесь самая главная наживка для Полковника!»

Ближе к вечеру Букин притащил две попоны, ватную телогрейку, которую он назвал «спинжаком», и несколько пар обуви. Из них я выбрал разношенные, но целые солдатские бутсы.

Позднее к нам пришел смуглый здоровяк в кожаной фуражке и матросском бушлате. Увидев его, Борода радостно закричал:

— Кого я вижу? — И они долго хлопали друг друга по плечам, выкрикивая:

— Жив?

— Куда же мне деться?

— А мы тебя уже не раз хоронили!

— Вот черти!

Оба очень жалели, что нет времени поговорить. Матрос принес какой-то документ и сверток с едой, который прислал Капустин.

— Ну, бывай здоров, Кира! Береги себя! — Друзья обнялись и расцеловались. Напоследок матрос протянул мне руку: — Смотри, салага, не очень-то лезьте с Кирилкой на рожон!

— Ладно, ладно! — ворчал Борода. — Еще один советчик-воспитатель на мою голову.

7

Выехали мы ночью. Я угрелся в своем «спинжаке» и подремывал. За темное время мы отмахали от Екатеринослава больше тридцати верст, а нашим сибиркам было хоть бы что: они даже не взмокли.

На восходе солнца мы прибыли в большое село. Хотя Борода был здесь впервые, он уверенно проехал по широкой улице и свернул в переулок. Возле большой хаты с затейливо выкрашенным фасадом и ярко-зелеными ставнями остановил тачанку, передал мне вожжи и вошел во двор. Спустя некоторое время он появился вместе с пожилым мужиком, открыл ворота и велел мне заезжать, распрягать и кормить сибирок.

Вскоре нас пригласили на чай. За столом Борода разливался соловьем о привольной жизни на Дону, расспрашивал о возможностях сбора и закупки трав, шутил и быстро расположил к себе хозяев. А когда он несколько раз недоброжелательно отозвался о Советской власти, то хозяин стал словоохотливее, и глаза его, ранее настороженные, подобрели.

Часа два продолжалась задушевная беседа. Потом Борода спохватился. «Надо ехать», — сказал он. Все встали. Я пошел запрягать сибирок, хозяин стал помогать мне, а Борода на ходу досказывал хозяйке, дородной бабе лет пятидесяти, что-то о способах лечения коровьих болезней.

Помогая мне, хозяин несколько раз пытался узнать:

— А хто ж вин такий, твий хозяин: чи ахвицер, чи що?

Я делал вид, что не слышу, и не отвечал, а он не возвышал голос, боясь, что Борода услышит расспросы.

Расстались хозяева с Бородой друзьями. Они ни за что не хотели брать денег за угощение, а хозяин дал адрес своего кума и побратима, проживающего в тридцати верстах по пути нашего маршрута.

Когда мы съезжали со двора, хозяйка несколько раз перекрестила нас. Борода был доволен.

— Первый узелок завязался, — сказал он, имея в виду полученный адрес.

— Все хорошо, только уж очень вы про Советскую власть…

— А что же, по-твоему, я должен был перед этим кулачьем агитацию разводить и себя раскрывать? Нет, брат, так дела не делаются. Придется, может, еще и не такое говорить…

* * *

Солнце стояло еще высоко, когда мы приехали в указанное село. Кум — точная копия кулака с плаката РОСТА [6], выслушав привет от своего побратима, принял нас как родных. Стол ломился от всевозможных закусок и самогона.