Блин, победитель мафии

Блинков-младший осторожно потянул за галстук. Галстук плотно сидел на колючках, и когда Блинков-младший потянул сильнее, в ткани поехали нитки. Здорово его нанизали. С разгона. Так, что разогнулся крючок, сцепляющий резинку.

Кто-то очень быстро бежал в этом форменном галстуке. Милиционер или, может быть, железнодорожник. Или переодетый преступник.

Ботанический сад как вымер, все были у оранжереи субтропических растений. Там, за поворотом аллеи, время от времени звенело стекло. Наверное, вынимали из рам осколки.

Блинков-младший осторожно снял улику с колючек и спрятал в карман. Как начитанный подросток, он, само собой, пожалел, что у него нет полиэтиленового пакета. С уликами ведь как? Увидел — и сразу в пакет ее, чтобы сохранить запах. А если таскать улику в кармане, какая-нибудь служебная собака может потом решить, что это твоя улика. И ничего собаке не докажешь, потому что улика пропитается твоим запахом.

В оранжерею не пускали. Поперек входа стоял милицейский «Уазик» с включенной бормочущей рацией. Милиционеров не было видно. Снаружи мелькали синие халаты технического персонала и белые — научных сотрудников. Хотя как сказать — снаружи, когда у оранжереи не было «внутри»? Она вся оказалась снаружи — просто кусок сада, где почему-то растут пальмы, бамбук, лимонные деревья и прочее, что в средней полосе расти не должно. И не будет расти. Умрет с первыми заморозками, а кое-что и раньше, с первым холодным дождем.

Пустые рамы выглядели, как древний дворец в джунглях. Их почти не было заметно среди зелени. Растения же всегда льнут к стеклам, к солнышку. Когда стекла разбили, они, глупые, сразу высунули свои листья во внешний мир, где не могли жить.

За рамами, в джунглях, несколько человек в белых халатах собирали битые стекла. Осколки помельче они ссыпали в ведра, а крупные передавали… для понятности скажем все-таки наружу. Из джунглей в среднюю климатическую полосу. А дальше по цепочке, из рук в руки, стекла плыли к стоявшему на дорожке мусорному баку. Не у всех людей были рукавицы, и по стеклам размазывалась чья-то кровь.

Блинков-младший понял, что это не просто стеклушки кокнули. Это горе.

Где-то среди бродивших в джунглях людей был старший Блинков. Иногда Блинков-младший слышал его сердитый голос, но покричать ему не решился.

Из оранжереи вышла с ведром аспирантка Галя и стала вываливать в мусор какие-то бурые тряпки.

— У нас отопительную трубу прорвало, — не поздоровавшись, сказала она Блинкову-младшему. — Смотри, что делается.

Блинков-младший присмотрелся. Галины тряпки были не тряпки, а травы, совсем сварившиеся.

— Опытные грядки. Три года работы, — сказала Галя и всхлипнула. — Шел бы ты, Митька, домой. Прости, но не до тебя.

Блинков-младший хотел помочь людям, которые по живой цепочке передавали стекла, но только мешал. Все боялись, что он порежется и начинали его прогонять. Одни говорили: «Иди отсюда, мальчик», другие — «А, Митя! Ты отойди пока, видишь, у что нас?» Разницы, в общем, никакой.

Он сел на скамейку и стал слушать разговоры людей в цепочке. Слышно было с серединки на половинку. И так все говорили тихо, как в больнице, а тут еще бубнила милицейская рация.

— ПГ шестнадцать, ПГ шестнадцать, драка в кафе «Ласточка».

— Надо же, средь бела дня…

— Подонки, я ж говорю: подонки!

— Поймали?

— Ищут. Видишь, луноход не уезжает.

— Ты не видел там, опытные грядки целы?

— А что им сделается, сейчас тепло.

— Сварились опытные грядки. Там горячую воду прорвало.

— Вот это да! Как же теперь наш Блинок-то, а?

— А что Блинок, Блинок молодой. Как старик?

— Старик-то как раз все успел взять. И свое, и не свое. На пенсию пойдет, будет на даче клубничку прищипывать.

— Это теперь так называется?

— Четыре с половиной тысячи квадратных метров. Это почем сейчас за метр?

— ПГ шестнадцать, отвечайте. Драка в кафе!

— Нет, вы как хотите, а опять без зарплаты я сидеть не стану.

— Ну, посидишь с пособием по безработице.

— А вот и нет. «Хмель» знаешь, что обещает? Всем, кто к ним перейдет, зарплата в пять раз выше. Прямо по старой ведомости, автоматом.

— Ренегат.

— Карась-идеалист.

Блинков-младший сам удивился тому, что так много узнал. Десять минут — и по этим обрывкам все ясно. Кроме прищипывания клубники. Блинок — понятно кто, опытные грядки — его с Николаем Николаевичем и Розой Моисеевной. А луноход — это милицейская машина, Блинков-младший догадался. Кстати, машинка Николая Александровича не понадобилась. Хорош бы он был с этой дурацкой машинкой, когда у людей сварились опытные грядки.

Оставалось пооколачиваться у директора и послушать, о чем будут говорить бизнесмены из «Сильного хмеля». Если они, конечно, приедут, как рассчитывал Николай Александрович.

Пооколачиваться у директора — это запросто. Само собой, не для всех. Но для человека, который в несознательном возрасте обдул директору габардиновый костюм, и директор вспоминает об этом при каждой встрече, — запросто.

Уж кажется, что там идти до конторы — десять минут. Но, видно, в гороскопе Блинкова-младшего сегодня сошлись воинственный Марс и жуликоватый бродяга и торгаш Меркурий. Они посовещались и устроили Блинкову-младшему новую пакость.

Из-за поворота вылетел лысый Витя, опять размахивая своими граблями. Отполированные зубцы сверкали, как восемь ножей. На этот раз лысый Витя взял подкрепление, человек пять в синих халатах технического персонала. Подкрепление трусило за ним, соблюдая дистанцию, чтобы не попасть под грабли.

— Поймал! — безо всякой фантазии вопил особо вредный служитель, устремляясь к Блинкову-младшему.

Блинков-младший совершенно не испугался. Среди бежавших за лысым Витей был раненый в Чечне десантник Всеволод, который готовился поступать в Университет и прямо хвостом ходил за старшим Блинковым. Всеволод мог объяснить лысому Вите, что он заблуждается насчет сына Олега Николаевича.

Блинков-младший даже позлорадствовал, представляя себе, как бывший десантник будет это все объяснять. Быстро. Доходчиво. Возможно, с легкими телесными повреждениями.

Маленькая толпа с вертолетно крутящимися над нею граблями накатывала, Блинков-младший помахал Всеволоду рукой…

И все свернули на боковую дорожку.

— Пойма-а-ал! — гнул свое лысый Витя.

Непонятная погоня сразу же скрылась за деревьями. Блинкову-младшему показалось, что в последний момент перед тем, как повернуть, лысый Витя посмотрел на него тяжелым запоминающим взглядом.

Директора Ботанического сада Эдуарда Андреевича всегда показывали по телевизору к Восьмому марта. В Ботанический сад приезжала телебригада с телеведущим, телеоператором, телегримером, который припудривал носы Эдуарду Андреевичу и телеведушему специальной телепудрой, чтобы носы не блестели. Ну и, само собой, с телеводителем, который их привозил в телемашине.

— Уважаемые телезрители, — говорил в телекамеру припудренный Эдуард Андреевич, — работники Ботанического сада сделали хороший подарок москвичкам к Международному женскому дню. Они заготовили двести пятьдесят тысяч штук тюльпанов.

И больше сказать ему было, в общем, нечего. Но телеведущим не нравилось, что Эдуард Андреевич так ясно и коротко все сказал. Они говорили:

— Эдуард Андреевич, это все правильно, но ужасно скучно. На вас, любезнейший Эдуард Андреевич, смотреть — мухи дохнут. Вы лучше просто, своими словами, расскажите, как вы тут работаете в Ботаническом саду, какие у вас трудности и радости. А потом я вас спрошу: «А много у вас тюльпанов, всем хватит?», а вы мне: «Двести пятьдесят тысяч!»

— Молодой человек, — отвечал телеведущему Эдуард Андреевич. — Тридцать лет назад я стал директором Ботанического сада, и снимать телепередачу к Восьмому марта ко мне приехал молодой телеведущий. Тогда были другие времена. Тогда очень заботились о том, чтобы люди в телевизоре говорили не своими словами, а нужными словами. Поэтому молодой телеведущий привез бумагу, в которой было написано, что я должен сказать.