Тайна «морского ежа»

Посмотрим!

Еще более заинтригованная, Мади уткнулась в листок и надолго задумалась. Она считала что-то на пальцах, качала головой, снова считала… Наконец она повернулась к Корже.

— Дай бумагу и ручку!

На обратной стороне конверта девочка принялась писать буквы и цифры. Потом снова углубилась в подсчеты… Вдруг лицо ее озарилось.

— Есть!

Все склонились над конвертом. На нем были выписаны все буквы алфавита, над каждой был проставлен ее порядковый номер.

Смотрите! Посчитайте буквы. "Т" на двадцатом месте, "О"— на шестнадцатом и "Л" на тринадцатом. Возьмите последние цифры этих чисел и напишите их отдельно!

Здорово! Мади, ты гений! — закричал Стриженый. — Получается ноль-шесть-три! Это позывные ТОЛ!..

ЛЮБЯТ ЛИ ПАРИЖАНКИ РЫБУ?

После ухода Мади наш спор не кончился; мы просидели "под куполом", как Гиль называл нашу палатку, до позднего вечера. Догадка Мади поразила нас. Неужели на самом деле парижанки были членами шпионской организации, в которую никто не верил, даже сами жандармы, которые ограничивались выполнением неизвестно откуда пришедших приказов?

Что касается содержания радиограммы, как мы ее поняли, то его легко было проверить: следовало лишь убедиться, что этой ночью связи не будет.

Никто не мог заснуть. Мы просидели до полвторого ночи, а потом в сопровождении Сапожника, оправившегося от своего радикулита, и Кафи я вылез из палатки. Ждать пришлось недолго. В десять минут третьего Сапожник выполз из-под фургона. Прижавшись ухом к днищу, он ясно уловил щелчок будильника, когда часовая стрелка прошла назначенное время. Будильник не был заведен.

— Ну что ж, — заявил Корже, — Жермена не пошла сегодня на свидание. Мы угадали… А теперь хватит болтать! Всем спать!

На следующее утро все спали долго. Когда около десяти мы с Кафи высунулись наружу, Мади уже ходила вокруг, гадая, что же с нами случилось и удалось ли нам что-нибудь узнать.

— Я тоже была почти уверена, что ничего не будет, — сообщила она. — А что вы собираетесь делать теперь?

Это был самый трудный вопрос. Предупредить полицию?.. За последние несколько дней мы уже дважды общались с жандармами: по дороге сюда, когда они проверяли документы, и во время обыска в палатке… и еще третий раз — когда сельский полицейский велел нам перенести палатку. Сапожник, который вообще недолюбливал полицейскую форму, заявил:

Я не в обиде на здешних жандармов за то, что они перевернули нашу палатку вверх дном… в конце концов, это их работа. Но что они подумают, если мы, в свою очередь, обвиним парижанок? К тому же нам придется признаться, что мы подслушивали под фургоном. — Его глаза хитро сверкнули. — И вообще-то я не прочь послушать следующий разговор. Как только вмешается полиция, для нас все будет кончено: мы ничего больше не узнаем… Эти бравые жандармы все только испортят, если из лучших побуждений придут с обыском к ним в фургон.

Верно, — согласился Корже. — Не будем пока ничего предпринимать. Ты как думаешь, Мади?

Я согласна. И забудьте тюка про этих парижанок. Вы так очумели, как говорит моя бабушка, что даже еще не завтракали, хотя уже десять…

Сейчас я вам помогу приготовить завтрак, а потом вместе пойдем на пляж… Бифштекс, где твои кастрюли?

Час спустя мы лежали на песке и смотрели на голубое-голубое море, слегка волнуемое легким ветром. Мади была права. Зачем портить себе такие каникулы!

Что бы нам придумать сегодня вечером, чтобы забыть о парижанках? — заговорил Стриженый. — Может, попросить Простака взять нас с собой в море?

Прогулка по морю — это здорово! — одобрила Мади.

/Тогда немедленно все купаться, чтобы не опоздать!

После обеда наш друг Простак, предупрежденный о нашем визите, уже ждал нас на набережной. Вместо того чтобы курить трубку, как положено всякому уважающему себя моряку, он, как всегда, жевал жвачку. Использованную жвачку он аккуратно приклеивал на внутреннюю сторону своего шлема.

Пользуйтесь случаем, малыши, — сказал рыбак. — С сегодняшнего дня я опять буду ходить в море по ночам. Завтра в это время у меня будет сиеста — послеобеденный отдых, и вряд ли мне захочется становиться к штурвалу… А ты не испугаешься? — обратился он к Мади. — Море сегодня неспокойное, что-то мистраль разыгрался.

О нет, с вами мне не страшно, мсье… э-э…

Можешь звать меня Простаком, как все! Я не обижаюсь на свое прозвище, малышка!

Смеясь в бороду, которая под белым шлемом казалась еще чернее, он шутливо взял под козырек и протянул Мади руку, помогая взойти на "Пескаду".

Пузатый кораблик медленно шел вдоль дамбы, далеко выдающейся в море. В ее конце, на насыпи, я заметил наших парижанок. Они были в светлых кофточках и брюках и, наклонившись, следили за каким-то пловцом. Я толкнул Мади локтем.

— Смотри! Это те, которые живут в фургоне!..

Остальные их тоже увидели, а Простак, от которого ничто не могло укрыться, смеясь заметил:

Ты смотри! Я погляжу, вы знакомы с высшим обществом!

Это парижанки, они живут в автофургоне на Сосновой стоянке, — объяснил Гиль.

Кажется, им нравится Пор-ле-Руа, — сказал Простак. — Первый раз я их увидел месяца полтора назад… Я думаю, они лечатся рыбой.

Вы продаете им рыбу?

Я — нет, но я часто вижу их на набережной, когда приходят лодки… они довольно ранние пташки для туристок.

Мы отметили про себя слова Простака. Почему две женщины так рано встают? Купить свежую рыбу они могли бы и в магазине.'

Когда мы вышли за дамбу, лодку стало здорово качать. Мы забыли о парижанках и думали только о том, как бы за что-нибудь уцепиться. При каждом ударе волны Мади испуганно вскрикивала, а потом облегченно смеялась.

— Видите? — радостно кричал Простак. — Я же говорил, что море сегодня неспокойное!

Оно было такое неспокойное, что Гиль, который явно не был прирожденным моряком, даже слегка позеленел. Простак не стал настаивать и повернул на восток, ближе к берегу, где волны были пониже. Потом, заглушив мотор, мы направились в порт. Парижанки уже ушли с дамбы, но, ступив на твердую землю, мы опять вспомнили слова Простака. Когда мы шли по набережной в сторону Сосновой стоянки, Стриженый спросил:;

Вы слышали? Они тут уже по крайней мере полтора месяца… И каждое утро к шести приходят к морю, хотя перед этим вставали в два часа, чтобы выйти на связь. Верно говорит Простак: такое впечатление, что они обожают рыбу.

Может, Простак путает их с другими туристками? — усомнился Гиль.

Нет, — вмешался Бифштекс. — Помните, утром, когда вы еще спали, я пошел на набережную? Я их там видел. Тогда, конечно, мне было не особенно интересно, что они там делают, но мы могли бы попробовать это узнать.

Правильно! — живо откликнулся Стриженый. — Завтра утром все на набережную!

Не все, — возразил Корже. — Они сразу нас заметят, и в первую очередь тебя, Стриженый. У тебя слишком заметный берет.

Не ссорьтесь, — вмешалась Мади. — Я пойду одна. Я ничем не рискую, они ведь меня не знают. Я смогу подойти поближе, послушать, что они говорят.

Конечно, мы не выполнили своего решения забыть о парижанках. Мы только о них и говорили до самого вечера, когда Корже велел всем лечь пораньше, чтобы хоть немного поспать, и поставил будильник на полвторого. Утомленные несколькими бессонными ночами, мы спали без задних ног, пока не проснулись от звона будильника.

Мы с Сапожником быстро оделись, взяли Кафи вылезли наружу. Мистраль, который ночью обычно утихал, сегодня дул довольно сильно. Несмотря на чистое небо, было почти совсем темно. Сапожник, как признанный специалист по лежанию под фургоном, занял свой пост, а я прижался к другой машине и следил за фургоном. Мои часы показывали пять минут третьего, когда в окне показалась чья-то фигура. Парижанки, как верно заметил Стриженый, хотели убедиться, что их никто не подслушивает. Через несколько секунд дверь фургона открылась, и одна из женщин в халате спустилась по ступенькам. Испугавшись, что она обойдет фургон и заглянет под колеса, я сделал знак Кафи, который громко залаял. Женщина повернулась в нашу сторону, немного подождала, потом продолжила осмотр местности и наклонилась, чтобы посмотреть под машиной. Но, очевидно, Сапожник узнал голос Кафи и успел убежать; женщина спокойно выпрямилась и зашла внутрь. Прошло десять минут, но Сапожник все не появлялся…