Тайна «морского ежа»

Давайте вернем ее обратно, — предложил Бифштекс. — То-то они удивятся, когда узнают, что мы их раскусили!

Только не это! — возразил Сапожник. — Они скажут, что мы действительно украли брошку, а потом нам стало стыдно и мы ее вернули… В любом случае им будет интересно, как мы узнали, чья это брошка.

Тогда, — сказал Бифштекс, — отнесем ее в мэрию и скажем, что нашли на пляже.

Тоже могут быть неприятности, — покачал головой Корже. — Они запишут наши имена на тот случай, если за брошкой никто не придет. А если парижанки уже заявили, кого они подозревают, то нас опять-таки примут за воров и решат, что мы просто испугались… К тому же мэрия сейчас закрыта.

А может, и нет, — возразил Гиль. — Попробую-ка я туда сходить. Мы не можем больше держать у себя эту брошку. Я скажу, что нашел ее в песке и что если даже за ней никто не придет, нам она не нужна. Тогда они не спросят, как меня зовут.

Он взял брошь и побежал к выходу, но через пятнадцать минут вернулся. Мэрия была закрыта.

— Делать нечего, — сказал Корже, — избавимся от нее потом. Пока надо ее куда-нибудь спрятать…

Я выкопал достаточно глубокую ямку около центрального столбика и положил туда завернутую в бумагу брошь.

— А теперь, — посоветовал Сапожник, — надо посмотреть, не подложили ли нам что-нибудь еще.

Через четверть часа в нашей палатке все было вверх тормашками. К счастью, мы ничего не нашли. Оставалось только готовить ужин и ждать жандармов.

Уже смеркалось, и после еды пришлось зажечь лампу, чтобы помочь Бифштексу убрать посуду. После этого мы расстелили спальные мешки и, поджав ноги, уселись на них, чтобы все как следует обсудить.

Я не силен в психологии, — сказал Гиль, — но неужели они устроили все это из-за такого пустяка? Они что, с ума сошли?

Вряд ли, — ответил Сапожник. — По-моему, они хотят избавиться от нас… и у них есть на это причины.

Какие?.. Думаешь, это из-за будильника в два часа ночи?

Может, и из-за будильника…

Так мы болтали до полуночи. Сегодня жандармов уже можно было не ждать.

— Ладно, попробуем уснуть, — вздохнул Сапожник.

Мы растянулись на мешках, но было очень жарко и мы никак не могли заснуть. Верный Кафи, чувствуя мое волнение, то и дело поднимал голову и лизал мне руку. Постепенно, один за другим, мы уснули…

…Мм еще крепко спали, когда раздался лай Кафи. Было уже утро, и кто-то тряс нашу палатку.

— Эй там, внутри! Вставайте!

Это были жандармы — правда, не те, которых мы встретили на дороге, но у этих вид был не более свирепый. Кажется, им даже было неудобно, что они нас разбудили.

— На стоянке произошла кража, — объяснил тот, что был пониже, — мы проводим расследование. Покажите вещи.

Они осмотрели наше снаряжение, проверили карманы рюкзаков, открыли все коробки (в том числе из-под таблеток), потом потребовали наши кошельки и ощупали подкладку одежды. Наконец, заглянув под спальники, они задали нам кучу вопросов, спросили, откуда мы, сколько уже живем здесь и, будто случайно, что мы делали прошлой ночью.

Корже им подробно рассказал, как обрушилась палатка, как мы разбежались — одни под навес у выхода, а другие под соседний фургон.

— Мы случайно разбудили тех дам, которые живут в этом фургоне, — уточнил Сапожник, — и они нас выгнали.

— Хорошо, — сказал жандарм. — Достаточно.

Можете прибраться.

Они вылезли из палатки, небрежно отдали нам честь и удалились. Но я услышал их разговор.

По-моему, — говорил один, — они "потеряли свою брошку на пляже. Это часто случается… Ищи ее потом в песке!

Вот именно, — отвечал ему другой. — Они подозревают ребят, но в таком возрасте мальчишки не смотрят на украшения. Я еще понимаю— деньги, но брошь!..

Что и требовалось доказать. Парижанки, подбросив нам брошь, заявили в полицию. Наше счастье, что жандармы поленились пойти к нам сразу же.

— Нас едва пронесло! — Стриженый был в ярости. — Если бы Тиду не решил пришить пуговицу, хороши бы мы сейчас были… Представьте, как вас выводят со стоянки в наручниках… А что бы сказали родители!.. — И закончил, продолжая мять в руках берет — Уезжаем отсюда! Чего-чего, а небольших пляжей здесь хватает. Я видеть не могу этот фургон и его хозяек.

Бифштекс и Гиль согласились с ним. Все обитатели Сосновой видели, как к нам входили жандармы. Что они теперь о нас подумают?

Но мы с Сапожником не хотели уезжать. С какой стати? Мы же не сделали ничего плохого. Скоро приедет Мади. Я столько расхваливал ей Пор-ле-Руа… Она не поймет, что нам здесь не понравилось. И потом, в другом месте не будет порта и такого друга, как Простак, который возьмет нас в море за рыбой.

Честно говоря, все это было даже не главное. Нас все больше интересовали эти парижанки, нам хотелось раскрыть секрет их фургона. Мы были уверены, что секрет существует!

Наконец Корже нашел компромисс. Мы не уедем из Пор-ле-Руа, но переставим палатку на другой конец лагеря, подальше от этого фургона.

— Тогда давайте переедем поскорей! — сказал Стриженый.

И, чтобы немного успокоиться, он немедленно принялся выдергивать колышки. Все занялись своими рюкзаками. Укладывая вещи, я вдруг обратил внимание, что парижанки смотрят на нас из окон фургона.

— Смотри, Тиду, — сказал Сапожник, который тоже их заметил, — они торжествуют… Но хорошо смеется тот, кто смеется последним! Они еще за это поплатятся!

С ЖЕРМЕНОЙ ВСЕ В ПОРЯДКЕ

Мы думали, что, переехав на другое место, забудем о белом фургоне и его обитателях. Но не тут-то было! Любопытство и фантазия работали вовсю, да и как мы могли забыть о павшем на нас несправедливом подозрении?

В самом деле, что произошло после обыска в нашей палатке? Жандармы ничего не нашли. Но парижанки знали, что брошка у нас, и наверняка осведомились о результатах расследования. Может быть, они подумали, что полицейские просто ее проглядели?

— Может быть, — сказал Корже, — но они не стали настаивать на продолжении расследования.

Они же не могли сказать, где искать эту брошку… И вообще она им не нужна, они просто хотели избавиться от нас, и им это удалось.

Прошло два дня. Ни купание, ни прогулки Простаком не могли поднять наше настроение, мы с Малышом Сапожником все время обсуждали ту злополучную ночь. Наши друзья — и даже Стриженый, который поклялся не вспоминать больше об этих "ненормальных", — расспрашивали нас о подробностях.

К нашему возмущению примешивалось и любопытство. Нам не терпелось узнать, что эти женщины делают на мирном семейном пляже… И наконец случилось то, что должно было случиться.

Как-то вечером Сапожник не выдержал.

— Мы знаем слишком много… но все равно мало! Надо опять залезть под фургон.

Еще два дня назад все посчитали бы это слишком опасным, ведь мы и так уже находились под подозрением и у парижанок, и у полиции. Но теперь никто не возражал. В палатке наступило долгое молчание, которое прервал Корже.

Сапожник прав, в этом фургоне есть какая-то тайна, которую надо раскрыть… Но подождем Мади. Она погуляет вокруг, ее-то никто не заподозрит…

Ну нет! — запротестовал Стриженый, который питал слабость к Мади и всегда опекал ее. — Она не может пролежать целую ночь под фургоном. Да и к тому же она будет не одна. Вряд ли родители ей это разрешат.

К тому же Мади приезжает только послезавтра, — добавил Сапожник. — Это еще очень не скоро… Давайте я пойду туда сегодня вечером.

А если тебя поймают?

Я буду осторожен. На этот раз я не стану биться головой о днище… Но я не могу идти один. Нет, нет, не все вместе! Скажем, я возьму с собой Тиду… вместе с Кафи. — И, не дожидаясь ответа, продолжил — Тиду, ты расположишься так, чтобы видеть окна и дверь фургона. В случае чего скомандуй Кафи залаять, я узнаю его голос. Он умеет лаять по команде?

Мне нужно только щелкнуть языком; он поймет, что от него хотят.

Лучше лай Кафи, чем свисток. Тут много собак и они часто лают по ночам, так что никто не удивится.