Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство

Лев Иванович Давыдычев

ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ САМОЙЛОВ ВОЗВРАЩАЕТСЯ В ДЕТСТВО

Роман для детей немножечко юмористический, чуть-чуть-чуть сатирический, в меру детективный, некоторым образом фантастический, но в основном дидактический

Наше повествование, уважаемые читатели, открывается ПРОЛОГом, в котором генерал-лейтенант Илларион Венедиктович Самойлов рассказывает, как у него возникло непреодолимое желание вернуться в детство, снова стать мальчиком по прозвищу Лапа

— Беда нас, взрослых, и особенно пожилых, в том, что мы или забыли детство, или помним его плохо, в общих чертах. И нам, увы, не понять до конца детей, особенно мальчишек! В головах у них, оказывается, такой ералаш, что они сами в себе разобраться начисто лишены способности! Они совершенно не в состоянии определить, что они вытворяют и чего им ещё захочется вытворить! В головенках у них всё пере-пере-перепуталось! Полезное и вредное! Благородное и подлое! Доброе и злое! Почему легче поднять в смертельную атаку взвод, роту, полк, чем заставить спокойно просидеть урок второй, третий, а то и — стыдно сказать! — первый класс?!?!

Конечно, солдаты — во-первых, солдаты, во-вторых, они просто взрослые люди, но это не объяснение и тем более не оправдание мальчишечьей не-со-зна-тель-но-сти! Вернее, далеко не достаточное объяснение. Ведь определённой, математически точно выверенной границы между ребёнком и взрослым не существует. Притом их, детишек-то, посылают не в смертельную атаку! Их просят, практически умоляют всего-то-навсего спокойно просидеть урок… И вместе с тем, повторяю, мы в чём-то перед детьми и не правы. Мы их плохо понимаем в иных случаях. А они нас вообще даже и не пытаются понять. Представьте, не испытывают в этом необходимости!

А ведь что-то надо делать!

Надо немедленно что-то предпринимать!

Иначе будет поздно!

По данным иностранных разведок, дисциплина в наших школах ежегодно падает примерно на ноль целых пять-шесть сотых процента. В детских яслях — на две сотых процента! А в детских садиках цифра падения самая высокая — ноль целых восемь сотых процента! Эти показатели имеют почти прямое отношение к тому, каким явится молодой человек в армию… Вот так-то… И я много думал о вышесказанном, ещё и не подозревая, к каким конкретным и крайне решительным действиям приведут меня подобные размышления. Мое, как потом оказалось, непреодолимое желание вернуться в детство не было случайным. Оно долго зрело во мне, пока не оформилось окончательно.

Здесь к месту заметить, что иногда самые значительнейшие события в жизни человека начинаются вроде бы с абсолютного пустяка. Именно так случилось и со мной.

Однажды я вдруг вспомнил, что в детстве у меня было прозвище Лапа. А вот почему меня так прозвали, запамятовал! Не могу вспомнить — и всё тут! Раздражаюсь, злюсь на самого себя, в голове стучит: Ла-па! Ла-па! Ла-па!.. Почему — Лапа? И мне стало ясно, что, пока я не вспомню, почему меня звали Лапой, ни о чём другом я думать уже не смогу. Так оно и было. Только раздражение и злость исчезли. Ко мне как бы вернулось детство, я вспоминал и вспоминал его, удивляясь, как много я помню!.. Но почему — Лапа?

И вдруг однажды вечером я обнаружил, что заболел, да так здорово заболел, что к ночи подумал: «А вдруг я сейчас умру? Ррррраз — и, как говорится, нету? Тю-тю!»

И стало мне, старому воину, оч-чень страшно, до того жутко мне стало, что пальцы ног мгновенно похолодели, окоченели прямо, а на лбу выступил холодный пот, будто меня дождем обкапало. Сердце не билось, а бу-ха-ло! Вот-вот, думаю, возьмет оно да и лопнет! Разорвется или из груди выскочит!.. Понимаете, вот-вот могу умереть…

«Что же это такое происходит, люди добрые, — думаю. — Неслыханное дело: генерал и — трусит!»

Но страх не проходил, сколько я ни внушал себе, что мне должно быть за это стыдно. Мне и было стыдно, обидно мне было, а страх не отпускал. Сколько сражений я прошёл, в каких только переделках не бывал, восемь тяжелых ранений, а легким и средним счета нет, а тут, видите ли… Да не имею я права умирать ни с того ни с сего!

Дел у меня, между прочим, уйма. Пусть тот умирает, кому делать нечего! В конце концов, просто несправедливо и глупо, возмутительно просто — вдруг умереть!

Никогда я ничего не боялся, а тут… Дома у меня никого нет, живу я один, даже если и «Караул, умираю!» крикну, никто и не услышит, никто и на помощь не придёт.

И обратите внимание на любопытнейшую деталь: я совершенно забыл, ну из головы выскочило, что можно попытаться добраться до телефона и вызвать «Скорую»! Вместо этого я продолжал лежать, продолжал трусить — да, да, именно трусить! — и гадать, что же такое со мной творится.

Вдруг — совершенно внезапно, заметьте! — вспомнил я, почему в детстве меня прозвали Лапой. Ну, знаете ли, чушь какая-то получается, бе-ли-бер-да! Чуть ли не умирать вроде бы собрался, а тут лежу действительно еле живой и прямо-таки с блаженством ощущаю себя маленьким! Ла-пой!

Была у меня в детстве, вспомнилось, следующая привычка. Встретив любое животное или птицу, я почему-то обращался к ним с искренним предложением: «Давай лапу!» Естественно, что просьбы мои исполняли только собаки и кошки, а коровы, например, или курицы игнорировали мои дружелюбные предложения. И всё равно: даже к воробьям я обращался по привычке: «Давай лапу!»

Животных я оч-чень любил, но на змей до сих пор не могу смотреть без содрогания, а в детстве меня трясло с головы до ног при одном виде безобидных ужей. Однажды на рыбалке, заметив поблизости ужа, я и затрясся с головы до ног от страха, но сделал шаг в его сторону и, закрыв глаза, тонким голоском крикнул: «Давай лапу!»

Уж исчез, мальчишки вдоволь добродушно похохотали, а прозвище Лапа пристало ко мне надолго.

Вспомнив всё это, я вновь ощутил себя маленьким и с этакой легонькой грустью размечтался: а ведь как бы замечательно было вернуться в детство… Я и не заметил в мечтаниях, как постепенно снова почувствовал себя предельно больным, и зло подумал: «Какое ещё там возвращение в детство, когда тебе грозит… Эх, поговорить бы мне со Смертью перед смертью! Я бы ей сказал! Она бы у меня вздрогнула, старушенция безглазая! На фронтах меня доконать не смогла, а сейчас, видите ли, задумала такую пакость!»

— Ты звал меня, генерал-лейтенант? — раздался негромкий, хрипловатый, на редкость противный голос, щелкнул выключатель, зажглась люстра, и я увидел… Вы только представьте себе такую… слова не подберу… картину, что ли… Стояла передо мной, — а я лежал в кровати, — особа в огромных чёрных очках, длинноволосая — этакая седая пакля до острейших плеч, — в белой короткой юбке, чёрном свитере и красных сапожках. — Ты звал меня, я здесь! — И она мерзко, с присвистываниями хихихикнула.

— Кто… ты… такая? — с трудом выговорил я, хотя сразу догадался, что же это за особа передо мной. — Кто ты? — постарался я спросить как можно грознее, чтобы придать себе храбрости.

— Я Смерть! И ты сразу узнал меня! — прохрипела она, села, закинув ногу на ногу (то есть кость на кость), и продолжала, давясь свистящим смехом: — Времени у нас с тобой не так уж много, но я тебя выслушаю и даже с некоторым интересом. Только заранее учти, что все разговоры со мной бесполезны! Решения мои окончательны и обжалованию не подлежат! — Она на некоторое время просто подавилась своим наиотвратительнейшим хихиканьем. — Жаловаться на меня некому! И некуда! — И хихиканье её переросло в этакий хрипло-свистящий хохотище. — Ну-у-у-у-у!!!! — столь страшным голосом прикрикнула она, что меня всего передёрнуло, чуть ли не затрясло.

Надо отметить, кстати, что как только эта особа назвала себя, я сразу вроде бы успокоился. Если явилась Смерть, рассудил я, значит, дела мои оч-чень плохи. Да что там — плохи! Хуже некуда. Тем более, что я знал: она должна быть зла на меня. Ведь сколько раз я уходил от неё! Можно сказать, убегал, уползал, увертывался!