Подруги

— Нет еще, не бывал… Да, может, он и не будет, — как бы про себя проговорила Савина, торопливо сметая пыль с дивана, со стола, очищая место нежданной гостье.

— Как можно!.. Непременно будет, Антон Петрович такой аккуратный…

— Само собой, но… Может быть, им не охота тратить время на бедных людей, ведь они… Ведь мы… Рады бы душой, да что поделаешь?..

Марья Ильинична совсем спуталась и бросилась к сыну, беспокойно застонавшему.

— Что, Павлушенька, чего хочешь?.. Нету дома Маши, она сейчас с уроков вернется… A что тебе, голубчик? Болит что?

— Пить хочу, — прошептал иссохшими губами больной, устремляя лихорадочно блестящий взгляд на молодую девушку, которая стояла неподвижно, соображая.

Пока Савина суетилась возле сына, Надя выскользнула в сени и на крыльцо. При её появлении привстал сидевший в сенях человек. Она узнала в нем фельдшера и спросила, принес ли он все нужное, — все, что приказывал ночью доктор.

— Все есть, все привес, — успокоил он ее.

— А… что это стоило? — осведомилась Надя, сама не зная почему, краснея.

— Да я так взял, на имя Антона Петровича… По ихнему, значит, приказанию отпустили.

— Хорошо… A вот вам за труды, — еще более краснея, прибавила девушка, подавая ему рубль. — Пожалуйста, смотрите за Павлушей хорошенько и все аккуратно делайте, что прикажет Антон Петрович… Вот, кажется, и он…

Надя вышла на крыльцо и увидела доктора сходящим со своих дрожек.

— A вы уж опять здесь? — изумился он, улыбаясь. — Неугомонная барышня!.. Что, крепко досталось за ночную прогулку, или скрыть удалось?

— Это не в моих привычках! — отвечала Надежда Николаевна. — Я никогда ничего не скрываю… Всего было, — прибавила она, не совсем весело улыбаясь. — Да не в том дело!.. Антон Петрович, дорогой! Послушайте: вы ведь знаете, что Савины очень, очень бедные люди?

Серенькие глазки доктора беспокойно забегали.

— Ну, так что ж?.. Я им не наследник.

— Нет, — засмеялась Надя, взяв его за обе руки, — вы не сердитесь!.. Я ведь знаю, что вы добрый… A дело в том, что, пожалуйста, делайте все, все, что нужно для Паши, не стесняясь, а… Им ничего не говорите, понимаете? Эго уж наше с вами будет дело… Хорошо?

— Хороню, хорошо, прекрасно! Только не задерживайте меня, беспокойная барышня! — отшучивался доктор.

— Нет, в самом деле! — настаивала вполголоса Надя, идя за ним в сени. — Вы его вылечите, милый, дорогой Антов Петрович?.. Да?… Для меня!

— Для вас-с? — вдруг сердито обернулся к ней доктор, остановясь и глядя на нее в упор, нахмурив брови. — Совсем не для вас, a для него и… для себя самого! Чего вы пристали?..

Если б Надя не знала его с детства, она могла бы сконфузиться, но, знакомая с его манерами, она только рассмеялась в ответ на его сердитое движение. Да доктор и сам улыбнулся, ласково взглянув из-под сдвинутых бровей, и спешно прошел в комнату. Он осмотрел Пашу, расспросил его и Марью Ильиничну, прописал лекарство, сделал на рецепте особую пометку и послал с ним вернувшегося с базара Степу, направив его в известную аптеку, где ему должны были выдать лекарство: — «пока даром, — объяснил он, — a после сочтутся через меня».

— Да ты знаешь, молодец, садись-ка ты в мои дрожки и прикажи кучеру себя свезти… Федотов, — обратился доктор к своему фельдшеру, готовившему гипс, — скажите, пожалуйста, кучеру. Так-то скорее будет!.. A мы, пока он съездит, спеленаем больного.

Павлушу обложили гипсом, лубками и сбинтовали ему плечо и спину так ловко, что он и голосу не подал. Савина и Надежда Николаевна, приготовившиеся снова слышать стоны, были очень удивлены и обрадованы тем, что дело обошлось на сей раз так счастливо.

Доктор сам дал лекарство мальчику, объяснил матери, как с ним обращаться, как его поворачивать с одного боку на другой — не иначе, как на простыне, чтоб сам он не делал ни малейшего движения, и то не часто, потому что ему всего полезнее лежать на спине.

— Я буду заезжать каждое утро, — сказал он на прощание — но если что заметите особое, если он будет жаловаться или беспокоиться, присылайте немедленно за мной.

Доктор сказал свой адрес и затем обратился к Надежде Николаевне:

— Прикажете отвезти вас домой? — спросил он. Она рассмеялась, не очень, впрочем, весело.

— Нет, уж благодарствуйте!.. Меня сегодня и то вашим помощником окрестили и в сестры милосердия советовали идти, a уж если я с вами кататься еще стану, так Софья Никандровна мне окончательно проходу не даст.

Антон Петрович покачал головой.

— Я сказала папе, что вернусь только к обеду — и так я сделаю, — добавила Надя.

— Ну, a он что, Николай-то Николаевич, не сердился?

— Когда я объяснила ему, в чем дело, разумеется, он не сердился… Но прежде ему так представили все, что он очень встревожился… Э, впрочем, все равно! — махнула она досадливо рукой. — Не привыкать мне к домашним удовольствиям, вы это знаете, Антон Петрович!

— Знаю я, знаю, что одна моя знакомая барышня — очень беспокойного характера особа: нетерпеливая, непокорная, своевольная, — шутил доктор.

— Ну, и знайте себе на здоровье, если уж вы обидчик такой несправедливый! — возразила ему Надежда Николаевна.

Доктор уехал, a Надя, уговорив Савину уйти и заняться, как всегда, своим хозяйством, села у окна — сторожить больного и поджидать возвращения подруги. Павлуша очень ослабел и все время почти дремал. Степа то уходил к матери на кухню, то принимался твердить свой урок; разговаривать с ним не приходилось, так что волей-неволей молодой девушке нечем было рассеять своих грустных размышлений. Впрочем, они были скоро прерваны появлением её горничной Марфуши с целым транспортом: она привезла железную кровать с тюфяком и постелью для Маши Савиной, и они принялись её устанавливать. На все восторженные благодарности Марьи Ильиничны Надя только повторяла:

— Какой вздор! Стоит ли говорить об этом?.. У нас в кладовой еще две таких стоят без употребления!

Это была сущая правда, но только те кровати с постелями так и продолжали стоят в кладовой генеральши Молоховой: она не позволила падчерице их тронуть, a кровать с постелью, привезенная Марфушей, Надежда Николаевна просто купила на собственные деньги… Когда Маша вернулась домой, она нашла уже все в порядке в своем углу, и даже гораздо лучше и нарядней. Благодарить словами она не умела, но горячее поклонение её подруге еще более усилилось с того времени.

Глава VII

Добрый друг

В течение долгой болезни и медленного выздоровления брата ей пришлось, действительно, многим быть обязанной Наде, — так многим, что и половины услуг её Савины сами не знали. В продолжение полутора месяца почти не проходило дня, чтобы молодая девушка не навещала семьи своей подруги и чтобы она не старалась делать все, что было в её возможности, для устройства и удовольствия их. Сначала мальчики и сам старик Савин дичились её немного, стеснялись её присутствием; но она всегда была так проста и ласкова в обращении, так непритязательна, что вскоре все к ней привыкли. Кроме того, что дружба её имела в материальном отношении самое благотворное влияние на жизнь семьи, — влияние, которое она умела распространить так деликатно, что оно не только не оскорбляло ничьей гордости, но в большей части случаев не замечалось Савиными, — частые посещения Молоховой хорошо отзывались на внутреннем быте семьи и в другом, нравственном отношении. Она развлекала и ободряла в больного мальчика, и забитую горестями жизни мать его; она облегчала многие заботы её и Маши, незаметно снимая с них множество домашних работ и обязанностей, — то занималась с меньшим Савиным, то отбирала у них шитье, уверяя, что дома пропадет со скуки от безделья, то, покончив свои занятия ранее подруги, приходила, садилась за её рабочий столик и переписывала за нее бумаги для старика Савина. A уж чтения её, вечерние её чтения у кровати Павлуши, вокруг которой собиралась вся семья его послушать, — сколько удовольствия они приносили! Когда был досуг, и Маша, оставляя уроки и переписку, садилась с шитьем возле матери и слушала часто давно ей знакомые вещи с таким удовольствием, как будто не имела понятия о произведениях наших славных писателей. Дело в том, что обе подруги не столько следили за бессмертными рассказами Гоголя, Пушкина, Лермонтова, сколько за тем впечатлением, которое они производили на мальчиков, не имевших о них представления, и на старших, быть может, и слышавших из них что-нибудь когда-то, но успевших утратить о них воспоминание в жизненных дрязгах и печалях. Удивительно освежающее, благотворное впечатление производили эти чтения Надежды Николаевны! Она охотно их возобновляла бы чаще, но не всегда хватало времени. Все же раза два в неделю ей удавалось соединять ими всю семью, к величайшему своему удовольствию и несказанному счастью старшей сестры. Разделяла его до известной степени и мать Савиных. Она, помимо всех других обязательств, была втайне более всего благодарна Молоховой за то спокойствие и душевный мир, которые частое присутствие девушки как бы внесло во внутренний их быт.