Почтальон, шире шаг!

Постояв, Петрик снова двинулся в путь. Но сзади снова что-то зашелестело. Он прибавил шагу — и то «что-то», которое преследовало его, тоже заспешило, зашуршало сильнее и чаще.

«Только не бежать, — подумал Петрик. — Только не бежать, иначе «оно» догадается, что я струсил, и тут же набросится на меня. Наоборот, делать вид, что я «его» ни капельки не боюсь…»

Он шел, чувствуя противный холодок в груди, а сзади все шуршало, шуршало, словно странное существо не отставало от него ни на шаг.

Наконец лес окончился. Шорох за спиной не исчез, но стал потише. Петрик оглянулся.

«Ш-шах!»

Хворостина, которую он держал под мышкой и о которой совсем забыл, описала полукруг, царапая землю сухими необломанными веточками.

Петрик плюнул, вытер со лба пот и отшвырнул хворостину.

«Это ж надо: сам себя напугал! — подумал он. — Комедия!..»

И рассмеялся.

Ему приходилось возвращаться через лес и в потемках, когда почта из района запаздывала, и в грозу, когда молнии рвали в клочья небо над головой и тяжело громыхал гром, но никогда он не испытал такого страха, как в тот день. Даже теперь, год спустя, вспоминать не хочется.

Сегодня машина из райцентра пришла раньше обычного, и, когда Петрик заявился в почтовое отделение, никого из почтальонов там уже не было. Макар Осипович выдал ему всю корреспонденцию — сумка у Петрика сразу стала толстой — и задумался.

— Есть еще что-нибудь? — догадался Петрик.

— Не донесешь, — покачал головой начальник отделения. — У тебя и без того сумка полнехонька. Пусть лучше завтра адресаты сами придут, я им извещения выпишу.

— А что там? Кому? — заинтересовался Петрик.

Макар Осипович вытащил из-под стола два свертка. Один небольшой — бандероль, можно даже в карман засунуть, второй — посерьезнее, посылка.

— Вот, сказал он. — А. С. Лисовскому и Навроцкой Валерии Константиновне.

— Так это ж дядьке Астапу, нашему пастуху. Может, Андрей лекарства из города прислал! — обрадовался Петрик.

И он рассказал Макару Осиповичу про старого колхозного пастуха, который часто жалуется, что у него ломит кости, и чуть не каждый день спрашивает у Петрика, нет ли ему весточки от племянника Андрея. Весной Андрей гостевал у дядьки Астапа и пообещал прислать какую-то очень уж целебную мазь или натирание. Ждет дядька — не дождется…

— Ну, хорошо, хорошо, — перебил Петрика начальник отделения, — так и быть, эту бандероль я тебе отдам. А за посылкой пусть сами приходят, в ней больше четырех кило веса.

Посылка была адресована учительнице. Петрик догадывался, что в ней может быть. В самом конце учебного года Валерия Константиновна рассказывала, что ей вот-вот должны прислать из Минска интересные книги. И Петрик не удержался, соврал:

— Не сможет Валерия Константиновна сама прийти.

— Почему? — удивился Макар Осипович.

— У нее нога болит, — покраснел Петрик: очень уж ему хотелось сделать приятное любимой учительнице, а к тому же он рассчитывал еще сегодня разжиться у нее новой книгой — свои все давно перечитал.

— Как же ты все это дотащишь? — не сдавался Макар Осипович.

— Да уж дотащу! — усмехнулся Петрик. — У вас шпагат есть? Свяжем. Посылку и бандероль за спину, сумку — на бок, и — пошел!

Уломал Петрик своего не слишком строгого начальника. Ворча себе что-то под нос, тот вытащил кусок шпагата, увязал груз, помог почтальону приладить посылку и бандероль за спину.

Неторопливо шагая лесом, Петрик прежде всего прочитал в газете «Пiянер Беларусi» продолжение интересной повести. Затем принялся на ходу сортировать письма: складывать одно за другим в том же порядке, в каком живут адресаты. Кто какие выписывает газеты и журналы — это Петрик знает на память.

Сегодня писем много. Значит, много радости будет в домах. Каждому ведь приятно получить весточку от родного, близкого или просто знакомого.

«Полная сумка радости! — про себя улыбается Петрик. — Хорошая работа — разносить людям радость!»

На тыльной стороне одного из конвертов, наискосок, крупными буквами написано: «Шире шаг, почтальон!» От кого же это? А-а… от Гриши. Ну, наконец-то…

Гриша Есаков, Петриков дружок и одноклассник, поехал в пионерский лагерь. Мама очень не хотела его отправлять, боялась, как бы чего не случилось, а потом все-таки отправила: не пропадать же путевке! И теперь беспокоится. Потому что Гриша как уехал, — будто в воду канул. Первое письмо, а мог бы уже и два, и три прислать — зачем матери зря расстраиваться.

А когда писал Гриша письмо, тут он, понятно, о Петрике не мог не вспомнить. Знает ведь, кто принесет его каракули домой. Вот и прислал привет: «Шире шаг…» И марку специально для него красивую выбрал. Такой у Петрика еще нету. Нужно будет попросить тетю Любу, чтобы разрешила отклеить.

Словно повинуясь Гришиному наказу, Петрик и впрямь ускоряет шаг. Вот и лесу конец, вот и три дуба-богатыря остаются позади. Солнце бьет прямо в глаза, но не слепит, как днем. Оно теперь большое и малиновое, вот-вот нырнет за синее облачко, которое мягкой подушкой лежит на небосклоне.

Нет, не одни только радости носит Петрик в своей клеенчатой сумке.

Одно письмо он отложил отдельно — это на Выселки. И Петрик даже не знает, как его вручить. А ему еще и прочесть нужно будет, потому что тетя Прузына плохо видит, да и малограмотная она.

Единственный сын тети Прузыны Стась в позапрошлом году вернулся из армии. Высокий, крепкий, с неразлучной гармошкой, летом он работал на комбайне, а в остальное время — в колхозной мастерской. И вот с месяц назад Стась вдруг заболел. За ним даже специальный самолет из Минска прилетал. В больницу отвезли. С того дня старая Прузына каждый вечер караулит почтальона возле своей калитки. Письма ждет. А письма приходят редко. И написаны они не Стасевой — чужой рукой. В каждом — одно и то же: «Не волнуйтесь, мама, берегите себя. Мне стало немножко лучше…»

— Все «немножко» да «немножко», — всхлипывает тетя Прузына, когда Петрик читает ей письмо. — Когда же ты, сынок мой родненький, совсем поправишься?..

«А может, это письмо Стась уже сам написал? — думает Петрик. — Забыл я его почерк, может — сам, а может, снова кого-нибудь попросил…»

На улице Петрика окружает толпа детей. Да и взрослые как раз возвращаются с работы. В хаты заходить почти не нужно.

— Дядя Женя, вам письмо.

— А нам, нам письмо! — кричат малыши.

— Вам еще пишут. Держи газету.

Жалко, что Валерии Константиновны дома нет. Но ничего, Петрик забежит завтра пораньше, посмотрит все книги, которые сам же принес, и лучшую выберет себе почитать.

— Нинка! — зовет Петрик чумазую девчонку, которая играет со своими подружками в прятки. — Зови деда, ему бандероль, расписаться надо.

Вот теперь наконец можно как следует выпрямиться, разогнуть плечи. Все-таки тяжеловатым оказался груз.

Возле дома Олечки Панасюк Петрик останавливается, но во двор не заходит, а стучит в калитку и, подражая Олечке, звонко поет:

Олечка выбегает за калитку и только что не целует Петрика от радости. Она тут же вскрывает конверт и достает письмо.

— Держи! — протягивает Олечка Петрику конверт. — Глянь, какая марка. С космонавтами! У тебя такой еще, наверно, нету, а?

— Нету, — отвечает Петрик и опускает конверт в сумку. Олечка, видно, написала своему Толе, что ее почтальон, Петрик, собирает марки, и тот каждый раз наклеивает все новые, не обращая внимания на цену.

…А вот и своя хата. За нею еще два дома, гать и Выселки. У ворот стоит отец, курит.

— Давай я в Выселки отнесу, сынок, — говорит он. — Устал небось…