Утро моей жизни

Бабушка Садап доводилась нам дальней родственницей. Раньше она жила с внуком, но незадолго до нашего отъезда на бахчу его забрали в армию, и старушка осталась одна.

Внука звали Маме́д. Перед отправкой на фронт он пас коров. Когда мы приходили к нему, он делал нам дудочки из камыша. Никто из нас не считал его взрослым. С такими, как Овез, он держался ровней. Я слышала, женщины говорили:

— Мамед ещё совсем мальчик. Он попал на фронт вместо Силапа. Не сказал, что ему мало лет, ну его и взяли.

У бабушки Садап был когда-то единственный сын. Она его женила, дождалась внука, но на том и кончилось счастье. Сын заболел и умер, сноха посидела вдовой года три и решила уйти.

— Раз решила — уходи, — сказала ей свекровь, — только оставь мне внучонка. У тебя ещё будут дети, а у меня уж никого.

И сноха ушла, оставив Мамеда.

Об одежде и пропитании самой бабушки заботилась наша мама. Бабушка в долгу не оставалась. К зиме мы все получали шерстяные носки и варежки.

Не помню, чтобы она когда-нибудь жаловалась; наоборот, когда ни взглянешь на эту старую слепую женщину, она что-то напевает себе под нос и руки у неё обязательно заняты делом. Часто бабушка Садап говорила:

— Кончится война, вернётся мой внук — я устрою той. Три дня будем пировать.

Мама шутя называла бабушку Садап шахи́ром — поэтом, значит. В нашем порядке любили вспоминать такой случай. До войны многие женщины ткали ковры. Силапа назначили наблюдать за их работой, и он, хоть ни капельки в этом деле не смыслил, стал давать мастерицам указания. Им это надоело, и они попросили бабушку Садап сочинить про него стишок позабористей. Так появились на свет строчки, знакомые теперь всему селу:

Бабушка Садап никогда не расставалась с прялкой. Из её пряжи вязали носки, варежки, шарфы, портянки для тех, кто воевал. Женщины говорили:

— Садап хочет своей прялкой немца одолеть.

Во время войны ещё не было ворохоочистителей. Собранный за день курек колхозники приносили домой и очищали вручную.

Торопясь выполнить план, бригадир принёс два мешка и бабушке Садап. Она как раз собиралась чистить курек, когда мы пришли.

Пол в комнате был застелен выцветшими кошмами, в переднем углу стоял старый, облезлый шкаф, на нём аккуратной стопкой лежали одеяла. Два маленьких окошка плохо пропускали свет, особенно если небо затянуло тучами, и в мазанке было темно. Но зато тепло. Посреди комнаты стояла железная печка, в ней горел черке́з.

Дрова бабушке доставляли тимуровцы. Они же летом оштукатурили её мазанку.

Ни слова не говоря, мы расселись вокруг печки. Бабушка предложила:

— Хотите, вместе почистим курек? Это будет ваша помощь фронту. А я вам тем временем сказку расскажу. Только пусть каждый складывает свой хлопок отдельно. Мы потом определим, кто как работает, кто действительно хочет помочь своему отцу и другим фронтовикам.

Мы положили перед собой горки шуршащих коробочек, бабушка Садап начала сказку, и время полетело. Когда и как были прикончены оба мешка, никто из нас не заметил. Бабушка проверила нашу работу и каждому воздала по заслугам, не забыв учесть и возраст работников.

С того дня все только и ждали, чтобы Нургозель сказала «идите играть». Не мешкая являлись мы к бабушке Садап, лущили курек и слушали сказки. Даже самые отчаянные непоседы забыли, что ещё недавно любили бегать и скакать. Бабушка рассказывала нам и о наших отцах. Мы плохо помнили их или вовсе не помнили, как Энеджан и я, А она говорила о них так, словно все они были её сыновьями, Внешность описывала, характер, привычки, вспоминала разные случаи из их жизни, и мы любили отцов и гордились ими.

А как стремились все заслужить одобрение бабушки Садап, с какой радостью брались за чистку курека! И любая работа была в удовольствие, если потом нас ожидала её справедливая похвала.

Сейчас я понимаю: старая Садап была мудрым педагогом. Именно она стала нашей первой воспитательницей, и трудодни, которые начисляли за нас Нургозель, по праву принадлежали ей.

О том, что на свете жили великие поэты Махтумкули́ и Кемине́, мы впервые узнали от бабушки Садап. От неё мы услышали множество туркменских сказок, остроты знаменитого узбекского поэта Навои́ и любимого героя восточных анекдотов Ходжи́ Насредди́на. Убогая тёмная мазанка этой слепой старушки была настоящей школой для нас.

Я перескажу несколько сказок бабушки Садап, тем более что ни от кого другого их больше не слышала.

Мудрый лекарь и жестокий хан

В незапамятные времена жил искусный лекарь. Не было такой болезни, которую он не мог бы вылечить с помощью трав. Народ почитал этого лекаря как святого.

Хан, завидуя его славе, приказал бросить лекаря в темницу и даже имени его не произносить.

И вдруг правитель попал в беду. Подавился костью. Кость застряла в горле — ни туда, ни сюда, у хана глаза на лоб вылезли, а никто не может ему помочь. Наконец какой-то слуга осмелился:

— Не вели казнить, светлейший хан, за то, что я тебе скажу.

Хан сделал знак: говори, говори скорее!

— Я знаю, кто тебе поможет: лекарь, которого ты посадил в темницу.

Жестами хан велел привести лекаря во дворец. Тот пришёл, заглянул в ханское горло и сказал, что случай невероятно тяжёлый и имеется только одно средство спасти пострадавшего.

Хан в нетерпении: какое же?

— У тебя есть сын. Его кровь спасёт тебя, хан. Прикажи обезглавить юношу. Не медли, иначе ты умрёшь.

Придворные содрогнулись, услышав такие слова, но хан думал недолго. Он быстро нашёл себе оправдание: «Сын ещё молод, и, если я умру, он не сумеет управлять страной».

Привели юношу. Чтобы отец не видел, как убивают сына, хану завязали глаза. И вот в ханское горло полилась горячая кровь. Уверенный, что это кровь сына, хан судорожно вздохнул или застонал: «Ах!» — и от этого кость выскочила.

Когда сняли повязку, он увидел, что сын стоит возле него живой и невредимый, а на полу валяется убитый козлёнок. На радостях хан не только освободил своего спасителя, но велел щедро наградить его. Однако лекарь не стал дожидаться награды: он потихоньку ушёл из дворца, к своим травам.

Народ узнал об этом случае и ещё раз подивился мудрости лекаря и бессердечию хана.

О человеке, который понимал птичий язык

Разорив соседнюю страну, лютый падишах пригнал оттуда много пленных. Когда кончился пир в честь победы, падишах стал вызывать пленников и спрашивать у каждого, что тот умеет делать. Если ремесло казалось ему полезным, он оставлял человеку жизнь, если нет — приказывал казнить. Наконец пришла очередь щуплого, низкорослого человека. «Экий заморыш», — поморщился падишах, но всё же спросил:

— Что ты умеешь делать?

— Я понимаю язык птиц, — ответил человек.

Его не забили.

Оставленные в живых пленники работали от зари до зари, а маленький, щуплый человек ничего не делал, только пил, ел да спал. Но вот захотелось падишаху покорить ещё одну страну, и он снова повёл в поход своё войско. Человека, понимавшего язык птиц, падишах взял с собой. По дороге он увидел двух филинов. Оки сидели на дереве друг против друга и, похоже, разговаривали. Один крикнет, другой ответит.

— О чём говорят? — спросил падишах у щуплого человека.

Тот прислушался и перевёл:

— Филин справа сказал левому: «Давай породнимся». Левый ответил: «Я бы с тобой породнился, но ты бедный. Если отдам дочь за твоего сына, ей и жить будет негде». А правый говорит: «Вон падишах гонит войско, хочет захватить наши земли. Он перебьёт всех людей, а жилища их превратит в развалины. Тогда и у меня будет свой дом, да не один». И назвал, государь, твоё имя.