Кузнечик

— Да-а, — протянул дед. — Очень, очень, поучительная история.

— Я ее знаю, Синицыну, — сказала вдруг Алька. — Она нам рассказывала эту историю. Вот, говорит, раз за дурочку держат, пусть теперь с Опалихи пешком пилят. Так что она хитрая, а не наивная…

— И что, она всем рассказала? — привстал Тимка.

— Зачем всем? Девочкам…

— Значит, всем… — поник Тимка. — Вот же я, дурак, связался с этим Вадиком. Говорил ведь ему: «Синица — это Синица…» А он свое: «Лапшу, лапшу навешаем…»

Некоторое время было тихо. Громко трещал костер.

— Теперь твоя очередь, — сказал Тимка.

— Я сейчас расскажу историю, которая произошла не со мной конкретно. Но все равно интересно.

— Валяй, — сказал дед.

Тимка облокотился на колени. Алькин голос звучал, почти утопая в треске костра, тихо, а то и вообще иногда на мгновение пропадал… Алька сидела на коленях, как спортсмен, который заждался низкого старта и, решив передохнуть, распрямился. Тимка перевел взгляд на костер и прикрыл веки.

— …Получила наследство, значит. А она жила на даче за городом. Снимала полдома. Ну вот, одела их утром и пошла на работу. Это полкилометра по лесу, а потом электричкой до города. А у Сергеевны подруга. Она такая мнительная…

— Подруга или?.. — спросил дед.

— Да и та и другая… Ну вот, подруга только серьги увидела и как за голову схватится: «Что ты, Сергеевна, наделала?!» А Сергеевна: «Что такое?» «Так серьги, — говорит эта ее подруга, — бриллиантовые, они же тысяч двадцать стоят. Ты что, дура? Зачем ты их напялила? Сейчас такая преступность… — Алька запнулась и тревожно огляделась — Так вместе с ушами и снимут».

— Как это с ушами? — не понял дед.

— Отрежут, — прошептала Алька, близко наклонившись к деду. Так близко, что ее длинные волосы оказались на какой-то момент в опасной близости от костра.

— Ну да? — не поверил дед.

— Вот именно. Сергеевна тоже сказала «ну да», — и Алька тревожно огляделась. — Сергеевна сережки сняла и в сумочку, а сумочку всю работу из рук не выпускала. А после работы решила серьги надеть, а сверху платок. Чтоб, значит, не сразу уши, а то — вжик… Подруга проводила ее до электрички и еще по дороге десяток историй про мафию рассказала и побежала по своим делам. А уже вечер. Сергеевна идет и оглядывается — проверяет, нет ли за ней «хвоста».

Тимка пошевелился. Протянул ладонь к костру. И посмотрел на Альку. Алька жестикулировала, щурилась, озабоченно хмурилась… Длинные волосы заботливо прикрывали лицо, так что в отблесках пламени виден был немножко курносый нос и краешек глаза.

— …сделала в газете дырку. Ну, думает, если ты шпион, я живой не дамся, — Алька осеклась, почувствовав на себе Тимкин взгляд. Мгновение длилась пауза… — Ну, а дальше все просто. Электричка остановилась, Сергеевна дождалась, пока объявят, что двери закрываются, и как сиганет в двери. Каблук сломала итальянский. А потом ей в голову новая мысль: «Чего это мафия будет за мной по всему городу шастать? Если уж они меня засекли, так и ждут где-то здесь в лесочке…» — Алька тревожно огляделась и вновь перешла на шепот. — Как она рванет! Бегом! Тут и второй каблук сломала. Ита… итальянский. Прорвалась через лес. Вот уже калитка. Открыла она калитку и думает: «Какая я дура! Это меня подруга завела. А ничего и не было. Какая глупость эта мафия!» Только она так подумала, как неподалеку в кустах что-то ка-ак рявкнет, ка-ак осветится все красным и жутким. Ка-ак Сергеевна закричит: «Не подходи!!! Я сама всех поубиваю!» Забежала на крыльцо и скорее за дверь. Закрылась на все задвижки и еще сундук тяжеленный к двери притащила. Потом напилась снотворного — и спать. Пусть, думает, во сне грабят и режут. А когда проснулась, смотрит: утро. Во дворе «скорая». И хозяйка, что ей полдома сдавала под дачу, рыдает-плачет. Сергеевна окно открыла и спрашивает: «В чем дело, что произошло?» А хозяйка: «Представляете, ночью муж вышел покурить, только высморкался, как налетела какая-то дура, бандитка, и как заорет: "Убью!!! Зарежу!!!" А у него — инфаркт».

Алька замолчала и подозрительно огляделась.

— Я вам вот что скажу, — дед приподнялся. — Вы как хотите, а я пошел спать. Потому что вставать мне рано…

И дед пошел спать. Забрался в палатку и еще долго там шуршал и кряхтел, устраиваясь поудобнее.

— Красивую дырку ты сделал, Тимка, — заметил дед из палатки, — небо видать. Очень романтично. Очень.

Наконец дед перестал ворочаться и умиротворенно засопел.

— Тим, — позвала шепотом Алька.

Тимка поежился: — Похолодало, что ли…

— Это, Тим, костер приподгас… — Алька пошевелила «кочергой» угли. — Это костер приподгас…

Совсем уже даже погас, — сказал Тимка. В палатке сиротливо сопел похрапывал дед.

— Когда вы уезжаете?

Тимка пожал плечами:

— Сейчас вернемся в город, предки как раз ремонт завершат. Без ремонта — никак. Билеты уже купили… И визы оформили. Так что завтра вечером в Москву, а там еще, может, ждать сколько-то придется, и самолетом… Один только дед не едет.

Тимка протянул к костру руки и замолчал.

Алька шевелила «кочергой» угли, и по ее лицу нельзя было понять, думает она о чем-то своем или слушает.

— Так что Толику… ну, Петракову, привет передай. Он сейчас в лагере… Не забудь, скажи, что те четыре ролика… ну, роликовых подшипника, — его. И нож с костяной ручкой… Там хоть лезвия и обломанные, но можно их поменять, если захочет. А так ножичек еще совсем хороший… — заученно говорил Тимка. Наверно, мысленно он не раз повторял эти слова.

— А как же я? — вдруг спросила Алька, и ее голос дрогнул.

У Тимки стало скверно на душе.

— Я не знаю, Аль… — прошептал Тимка. — Честное слово.

Алька отвела взгляд. Кажется, светало. Впрочем, это неудивительно. Летом ведь светает рано. Темнота посерела, и кое-где проступили смутные очертания сосновых стволов. Пухлая подушка тумана улеглась на реку. Осторожно тронула воздух птичья трель. И опять все напряженно замерло.

— Я тебя жалею, — вдруг нарушила паузу Алька и, легко коснувшись Тимкиной руки, погладила ее два раза. — Я запомню… — сказала Алька, — я попробую.

Потом было утро. Но не всегда бывает такое утро. Все проспали. Евгений Иванович проснулся первым и, поглядев на часы, закричал:

— Подъем! Рота, в ружье! Недисциплинированные люди!

Спросонья плохо соображая, что к чему, Тимка выбрался из палатки. Поежился, огляделся, сделал несколько шагов и, зацепившись за «систему безопасности», с грохотом растянулся на траве.

Услышав грохот, Алька двинула острым коленом Евгения Ивановича в грудь, высунула из палатки голову и обнаружила торчавшие из травы Тимкины ноги.

— Экологию нужно знать! — ругался Тимка, распутывая проволоку. — Медведи ушли в Африку…

Дед между тем, сидя в палатке, суетливо сгребал вещи, расталкивал их по сумкам и тоже ругался:

— Недисциплинированные люди! Я отменяю завтрак. К черту принципы! Алька, волоки ведро! Рубить швартовы! Заливать костер. Метать всех в машину! Подать мне галстук!

Благодаря четкому руководству Евгения Ивановича случился коллективный переполох. Деревья сверху удивленно смотрели на все это безобразие и вспоминали незадачливых шведов, которые в свое время тоже вот так же суетились под жерлами петровских пушек.

Алька тушила из ведра костер.

— Где мой галстук?! — кричал дед.

Тимка заталкивал в багажник сумки.

— Зачем тебе галстук? Дед, ты и так красивый.

— А-а, — дед махнул рукой. Потом дед пытался завести машину, то и дело поглядывая на часы. Машина не заводилась.

Тогда дед остался сидеть за рулем, а Алька с Тимкой толкали. Потом неожиданно машина завелась, и дед поехал не туда. От столкновения с деревом спасли чудо и восхитительная реакция деда. Евгений Иванович нажал на все педали и ручки сразу и закричал зверское ругательство:

— Матрен-на, дщерь курляндская!

Машина испуганно заглохла. Алька и Тимка вновь толкали ее.