Путь ученого

Глава IV. В Московском университете

Зима 1864/65 года выдалась суровая — с трескучими морозами, метелями, сугробами и столбами дыма над сверкающими белыми крышами домов.

Холодно! Морозно!

По Кузнецкому мосту, Тверской, Моховой и другим главным улицам старой Москвы снуют по всем направлениям извозчики — «ваньки», как их называют москвичи. В ожидании седоков они похлопывают рукавицами, чтобы согреться. Бороды их обледенели. Заиндевели и их мохнатые лошаденки.

Проскрипит порой водовоз, развозящий воду из водоема на Театральной площади, куда, к удовольствию москвичей, была наконец подведена чистая мытищинская вода.

Колыхаясь, провизжит колесами по снегу собственная карета, запряженная четверкой цугом, промчится рысак в богатой упряжке — и снова тихо станет на улицах Москвы.

Еще тише в бесчисленных московских переулках, только гулко разносится по морозу благовест ближайших церквей. Пробирается меж сугробов закутанная в платок старушка в салопе до пят; пройдет баба в подоткнутом сарафане и кацавейке, с ведрами на коромысле; взлетит в искрящуюся мглу шумная стая ворон и галок; раздастся визг грызущихся бродячих собак, во множестве бегающих по московским улицам, — и опять глубокая тишина…

В один из таких морозных дней по Арбатской площади шагал, направляясь в университет, Николай Жуковский. На нем было осеннее, очень мало согревавшее его пальтишко. Ему было холодно, но он был доволен и горд собою: накануне он заложил за пятнадцать рублей свою шубу (служившую ему также матрацем), чтобы внести очередную плату в гимназию за брата Валерьяна, которому грозило исключение. Теперь Валерьян спасен. Платить за него триста рублей в год за пансион слишком дорого, но он будет жить со старшими братьями в их дешевой студенческой квартире в одном из переулков Арбата.

Николай написал в Орехово письмо с просьбой выслать ему поскорее денег на выкуп шубы, а пока, не задумываясь, бегал по Москве зимою в легком пальтишке, «которое не только не греет, а ужасно холодит», — добродушно подшучивал он в письме к матери.

У чугунной решетки старого университета толпились студенты, по большей части бедно одетые, с потертыми пледами на плечах (плед и длинные волосы считались непременной принадлежностью студента 60-х годов). Здесь слышались шумные разговоры, смех, шутки…

Поодаль стоял будочник (городовой) в мохнатой шапке, неодобрительно поглядывавший на шумящих студентов.

— А! Жуковский!.. Здравствуй, Жуковский!.. — послышались веселые приветствия.

Студенты успели узнать и полюбить Николая за его добродушие, веселый нрав, скромность и готовность во всякое время прийти на помощь товарищам своими знаниями и скромными средствами.

— Здорово, Жук! Ты что это налегке? Весь посинел… Три скорее уши снегом! — закричал Щукин, аккуратно застегнутый на все пуговицы, с пестрым шарфом на шее.

— Ничего, не замерзну! Я тебе потом расскажу… Тут такая штука получилась… А теперь идем скорее греться — и правда холодно!

Жуковский и Щукин быстрым шагом устремились в университет — отогреваться в теплой каморке сторожа Душкина, торговавшего горячими пирогами по пятаку за пару.

Подкрепившись пирогами, они пошли в аудиторию, и тут Коля забыл и происшествие с Валерьяном, и мороз, и Орехово — он весь погрузился в слушание и записывание лекции профессора А. Ю. Давыдова, читавшего высшую математику.

60-е годы справедливо считаются эпохой расцвета Московского университета. Большинство профессоров являлись выдающимися учеными. Университет к тому периоду открыл свои двери не только дворянам, как это было раньше, но и выходцам из других сословий. Только женщин туда не допускали. Студентам было разрешено создавать кружки, землячества. В студенческую среду начали проникать передовые научные и общественные теории: учение Дарвина, позднее Карла Маркса.

Оживилась научная работа. Многие профессора принимали активное участие в деятельности научных кружков.

В год поступления Николая Жуковского в университет возник кружок любителей математических наук, организованный профессором Н. Д. Брашманом, который в это время уже вышел в отставку, перестал читать лекции, но был по-прежнему любим и авторитетен среди московских математиков. Раз в месяц на квартире у Брашмана собирался небольшой кружок математиков. Читали доклады, обсуждали вновь вышедшие на русском и иностранных языках статьи. Чтобы попасть на эти собрания, не надо было другой рекомендации, кроме даровитости и любви к науке. Получить доступ к Брашману было мечтою многих студентов, в том числе и Николая Жуковского.

С первых шагов в университете Николай занял место среди выдающихся, талантливых студентов. Он, Щукин и их новые друзья Н. Н. Шиллер и В. В. Преображенский образовали тесную группу, считавшуюся украшением курса.

В свободное от лекций время неразлучную четверку друзей всегда можно было найти в библиотеке, где они усердно изучали научные труды иностранных и русских ученых.

Как-то в минуту откровенности Николай рассказал Репману, с которым часто встречался, о своем горячем желании попасть на собрания брашмановского кружка.

Репман попросил своего товарища по гимназии профессора-астронома Хандрикова ввести Колю к Брашману. Хандриков охотно согласился: он и до просьбы Репмана отметил способного студента Жуковского и хотел представить его Брашману.

В начале феврале в назначенный день и час Жуковский звонил у подъезда небольшого флигеля с палисадником, где жил старый профессор. На звонок долго не выходили.

По своей скромности и нерешительности Жуковский, может быть, так и ушел бы, не дождавшись, пока откроют дверь. Но в эту минуту на тропинке между сугробами снега заскрипели чьи-то шаги, и уверенная рука протянулась через плечо юноши. Николай еще больше оробел: перед ним стоял профессор-алгебраист Давыдов. На этот раз дверь быстро открыли, и он вслед за Давыдовым очутился в передней.

Вокруг стола уже сидели несколько человек. Среди них Жуковский заметил своего покровителя Хандрикова и радостно улыбнулся ему. Старик Брашман радушно приветствовал вошедших. Робкий студент забился в дальний угол и целый вечер внимательно слушал оживленные споры ученых.

Доклад делал Давыдов.

Жуковский еще не вполне овладел высшей математикой и потому не мог понять всех сложных формул, которыми Давыдов исписал всю доску, висевшую на стене у стола. Но основную мысль Давыдова Коля понял.

Следя за сложными доказательствами, он все время думал: нельзя ли эти теоремы доказать проще, наглядным способом — чертежом, а не только путем сложных вычислений?

По приглашению Брашмана все уселись за чайный стол.

Старый профессор сам угощал гостей. Он был одинок, семью заменяли ему товарищи и ученики. За столом зашел разговор о прошлом Московского университета. Брашман вспоминал свою тридцатилетнюю деятельность, рассказывал, как недавно еще профессора должны были читать лекции на латинском языке и как трудно было учиться студентам. Но за последнее время, говорил он, научная мысль в России быстро развивается. Он вспомнил, как несколько лет назад делал доклад на конференции в Англии, где присутствовали видные европейские математики и физики. После доклада выступил один из старейших математиков Англии и сказал: «Между нами есть русский ученый, который написал работу величайшей важности. Еще не так давно мы считали бы появление такой работы в России событием необыкновенным. Успехи русских изумительны».

Жуковский не произнес ни слова за весь вечер, но слушал с напряженным вниманием. Особенно запомнились ему слова Давыдова:

«Перед нами стоит задача создать науку о движении жидкого и твердого тела. Эта часть механики еще далеко не разработана. Уравнения гидродинамики [7] недостаточны».

Поздно возвращался домой Николай. Сквозь завесу падавшего крупными хлопьями снега тускло мерцали уличные фонари. В морозном воздухе февральской ночи легко дышалось.