Петька Дёров(изд.1959)

«Кажется, всё узнал», — решил Фома и уже собирался незаметно смыться с вокзала, как вдруг у него зародилось сомнение. А правду ли сказала тетя Даша? В Полновский ли район направляются фрицы?

И он решил проверить это. Но как? На минуту задумался. Вдоль поезда, выстукивая колеса, ходили два железнодорожника. Фома прислушался: говорили по-русски.

Мальчик подошел к одному из них и окликнул:

— Дядь… А дядь?

— Чего тебе? — хмуро откликнулся железнодорожник.

— Не знаешь, куда этот эшелон идет? — тихо спросил Фома.

— А тебе зачем?

— Домой хочу попасть.

— Где ж это твой дом?

— В Полновском районе. Мне бы туда подъехать. Мамка там у меня. В Псков к дяде за хлебцем послала, а у него самого ничего нет. И на дорогу не дал. Как теперь домой попаду?.. — хныкал Фомка.

— Возьмем, что ли? — тихо сказал железнодорожник помоложе. — Скажем, — наш. Ведь как раз туда…

— Тихо! — прервал его другой. — Знаешь, что за болтовню обещано. Иди, иди, малец. Никуда тебя не возьмут. Не видишь?.. Эшелон военный. Ступай лучше, покуда цел, а то с фрицами, знаешь, шутки плохи. Пустят пулю в лоб, — некого будет мамке ждать.

И железнодорожник отвернулся от мальчика, давая ему понять, что разговор окончен.

А Фоме больше ничего и не надо было…

Вернувшись к Сергею Андреевичу, Фомка подробно рассказал обо всем, что видел и слышал в трактире и на вокзале. Мария Федоровна налила Фоме молока и дала белых лепешек. Молоко Фома выпил, лепешки спрятал в карман.

«Я-го сыт сегодня, а вот Петька, наверное, проголодался», — озабоченно подумал он.

Сергей Андреевич долго говорил с Фомой, переспрашивал, проверяя сведения, которые принес мальчик.

— Вот что, Маруся, — обратился он, наконец, к жене. — Сходи-ка ты в деревню, к тетке, за продуктами. Да заодно передай от меня поклон племяннику.

— Хорошо, — коротко ответила Мария Федоровна. — Я к тетке уже давно собиралась.

Она вышла. Сергей Андреевич встал и, прихрамывая, прошелся по комнате, изредка поглядывая на Фому.

— Так-так, значит… — промолвил он наконец, останавливаясь перед мальчиком. — Ну, а как твоя личная жизнь?

— Какая? — не помял Фома.

— Ну, твоя собственная. Как живешь, с кем дружишь, кормишься чем? Каждый день обед из трех блюд ешь или иногда и без сладкого обходиться приходится?

— Без сладкого?.. — Фома весело рассмеялся. — Бывает, что и без сладкого, Сергей Андреич.

— Не то, что в детдоме?

— Куда там… — Фома помрачнел. — Да дело не в еде. Совсем голодный я редко- хожу, да и к вам прийти можно… А вот школы нет, пионерских сборов нет. Всюду фрицы. Дом пионеров запоганили… А еда, что ж… Я зарабатываю. Когда воды кому принесешь, дров поколешь, корзинку поможешь с рынка донести…

— А нет, так и украдешь, что плохо лежит, — неторопливо закончил Сергей Андреевич.

Озорная физиономия Фомы залилась краской до того, что не стало видно и веснушек, обильно покрывавших его вздернутый нос.

— Откуда вы знаете? — воскликнул он и покраснел еще больше, сообразив, что выдал себя с головой.

— Дело понятное, брат, — спокойно ответил Сергей Андреевич. — Пока что съестное воруешь, когда голоден, потом за вещи возьмешься, за деньги… Что ж тут такого? Время теперь — бери, что плохо лежит. Так?

— Нет, не так! Сергей Андреич, да как вы это?.. — Фома даже вскочил, не находя слов. — Я же только если совсем, совсем иначе нельзя! И то только у чужих, а у своих никогда, ни за что!..

— Ага! Только у чужих? А кто же у тебя свои и кто чужие?

— Свои — это советские, а чужие — фашисты и кто с ними.

— Значит, трактирщик Степан тоже советский? Он ведь здешний.

— Ой, сказали! — Непонятливость Сергея Андреевича окончательно возмутила Фому — Да какой же он советский, если немцам помогает?

— Уточним. Итак, по-твоему, советский — это только тот, кто не помогает фашистам? А остальные это уже «чужие»? Так я тебя понял?

— Так!

Сергей Андреевич пытливо посмотрел в зеленоватокарие глаза, с волнением глядевшие на него. Протянув руку, он отечески потрепал взлохмаченную рыжую голову.

— Правильно, друг Фома. Вижу, в этой голове не только озорство сидит. Время сейчас такое, что даже вам, детям, надо твердо различать — кто свои и кто чужие. Своим помогать во всем, а чужим…

— Вредить на каждом шагу! — энергично выпалил Фома.

— Не совсем точно. Вот это, например, что у тебя?

На щеке Фомы, около уха, ярко алела свежая царапина — след утренней схватки.

— Купчишек бил, — опустил голову Фома. — Полицаева сына с дружками.

— Ясно. Однако, когда ты приходил сегодня утром, царапины еще не было. Значит, дрался ты по дороге на вокзал иди когда шел оттуда. А что, если бы подоспел этот самый полицай, сгреб тебя за шиворот, да и в кутузку? Что получается? Данное тебе поручение не выполнено. А я, надеясь на тебя, сам к вокзалу не иду и другого не посылаю. Время идет, немецкий эшелон уходит по назначению, благополучно прибывает в Полну, и каратели врасплох нападают на партизан. Красивая картина?

Встрепанная голова Фомки клонилась всё ниже.

— Некрасивая, — через силу выдавил он.

— То-то, брат. Значит, нужно всегда действовать с умом. Купчишки твои — это мелочь. Надо вредить главному врагу, фашистам. И так, чтобы им как можно хуже пришлось, а ты сам цел остался. Всегда думай, в каждом случае, — как поступить, что тут главное? А не знаешь, — лучше приди ко мне и спроси. Поколотить другого мальчишку потому, что у него отец полицай или торгаш, — дело нехитрое. А ты поразмысли, что этим ты обращаешь на себя внимание полицая-отца, становишься ему подозрителен по одному тому, что бьешь «полицаева сына». Иногда и промолчать приходится, стерпеть для пользы дела, когда над тобой какой-нибудь купчишка издевается. Вот что, друг ты мой…

Фома преданно глядел на него.

— Я понимаю, Сергей Андреич, — тихо сказал Фома. — Ведь вам тоже… наверное, нелегко.

Рука Чернова, лежавшая на плече мальчугана, стала тяжелой.

— Молчи, Фома!

Сергей Андреевич прошелся по комнате.

— Ну, — уж другим голосом обратился он к мальчику, — а друзья у тебя какие?.. Свои?

— А как же! Лихие ребята, смелые. Пашка Кривой, Васька Гусь, Белоголовый, Зозуля. Это, знаете, какие парни! Им что ни скажи, — всё сделают, — заторопился Фома.

— Значит, им ты всё говоришь?

— Что вы! Не всё, а только то, что можно. Вы не думайте, Сергей Андреич. Я про вас ни слова, никому…

— Ладно, верю. Так и действуй дальше. Обо мне никому ни слова, а вот о том, о чем мы с тобой сейчас говорили, можешь и побеседовать при случае. Смотри за тем, чтобы твои друзья тоже разбирались в своих и чужих. И осторожнее заводи новые знакомства. Сейчас предателей тоже немало.

— Я сейчас ни с кем новым не дружу… — начал было Фомка, но тут же осекся. А Петька?

— Что замолчал?

— Да вот, вчера как раз я парнишку одного на рынке подобрал. Как-то жалко стало. Только в Псков пришел — и деться некуда. Только вы не думайте, он совсем свой. У него фрицы всю семью убили, а сам он, ох, как натерпелся!

С волнением, захлебываясь словами, Фомка рассказал Чернову всё, что услышал вчера от нового друга.

— Похоже, что и не врет, — задумчиво произнес Сергей Андреевич, помолчав. — Ну что ж, помогать другим надо. Смотри сам, Фома, ты парень неглупый. Но, повторяю, будь осторожен. Враг хитер и умеет притворяться. Присмотрись к своему Петьке, проверь. Сюда не води и обо мне ничего не говори, да и о наших с тобой делах помалкивай до времени. Увидим, как поведет себя дальше. А теперь ступай, дружок. Заходи через пару деньков, а если что интересное услышишь, — и раньше.

Их разговор прервала Мария Федоровна. Она уже собралась в путь — надела не бросавшуюся в глаза, потрепанную одежонку, по-старушечьи повязала платок, низко надвинув его на лоб.

— Погоди, вместе выйдем, — остановила она собиравшегося уйти мальчика.