О маленьких рыбаках и больших рыбах

Мы подошли к пруду. Заглянули в него — вода в нем устоялась и стала совсем прозрачной. Попробовали сачками пошарить, поймали кое-что, но ничего интересного, нового нам не попалось, все то же.

Посидели мы с Федей немножко на берегу, повспоминали. Потом поднялись по аллее в гору и подошли к дому. Оглянулись по сторонам — нет ли где поблизости нашего гонителя — и полезли на балкон.

Дыра в двери, забитой досками, все еще была не заделана и теперь, когда ее ярко освещало солнце, казалась совсем черной. Мы влезли в дом, осмотрелись. Когда наши глаза попривыкли, оказалось, что и в нем все по-прежнему. Те же гнилые провалившиеся половицы, полуразрушенная печь и пыльные обрывки обоев на стенах.

Мы прошлись по комнате, подошли к той широкой щели в окне, около которой мы сидели с Тараканщиком в достопамятный день нашей первой встречи.

Я выглянул в щель и сразу отступил назад.

— Федя, сюда идут! Парень этот и с ним еще кто-то.

Два человека, несомненно, шли к дому. Один из них был все тот же дюжий парень, который уже два раза прогонял нас с пруда, а другой — человек нам не известный, невысокого роста, с седоватой бородой клином, в летнем парусиновом пальто и в парусиновом картузе. Дюжий парень шел за ним, почтительно отступя на шаг, и говорил что-то, неуклюже разводя руками.

Пока они приближались к дому, мы неотступно за ними следили через щели в забитых окнах.

Парень и его спутник остановились перед балконом и продолжали свой разговор. О чем они говорили, мы разобрать не могли.

Наш преследователь в сущности выглядел очень добродушным и слегка глуповатым парнем, а сейчас он имел к тому же и виноватый вид. У его спутника лицо было старое, сухое, с острым хищным носом.

Вдруг оба они прервали разговор и решительно направились к балкону. Парень грузно взвалился на него и подал руку старому. Мы с Федей в страхе отскочили от окон и затаили дыхание.

Послышались шаги по скрипучим половицам балкона, и в дверной дыре показались две пары ног, одна в больших и грубых сапогах, а другая — в тонких с лакированными голенищами.

— Никакой ты сторож, Степан! Гнать тебя надо в три шеи, — сказал слегка скрипучий жесткий голос. — Все растащено, все разворовано!.. Ну, скажи, пожалуйста, почему у тебя эта дверь не забита? Почему, я тебя спрашиваю? — и голос при этом повысился, и в нем послышались раздражительные визгливые звуки.

Ноги в грубых сапогах тяжело переступили с места на место;

— Да я же, Прохор Андреич… Да я сколько разов эту дверь забивал. Да только дело ее совсем гнилое. Вот поглядите сами…

Толстые пальцы ухватились снизу за крайнюю доску над дырой и легко отодрали ее с одного конца. Доска повисла на одном гвоздике.

Мы с Федей попятились назад, а в дыру стали видны не только сапоги, но и штаны с заплатами на коленях и пола парусинового пальто.

— Ребятишки все, Прохор Андреич! — продолжал парень. — Лазают тут. Балуются! Я уж их сколько разов гонял.

— Ладно. Сходи, принеси досок, забей при мне. Я тебе покажу, дураку, что ее можно забить как следует.

Шаги парня прогремели по балкону, и слышно было, как он грузно соскочил на землю.

Мы с Федей переглянулись, но сказать друг другу ничего не посмели. Зато в его глазах я ясно прочитал: вот так штука! Влопались!

И, к ужасу своему, я заметил, что на Федю опять смехун напал.

Он покраснел, сжал изо всей силы губы, а щеки у него надулись, как барабан.

Я погрозил ему кулаком и сделал страшное лицо. А Федя зажал обеими руками рот, скорчился и весь так затрясся от беззвучного смеха.

Нога в лакированном сапоге переступила несколько раз с каблука на носок и начала нетерпеливо отбивать такт. Затем обе ноги повернулись носками к нам. Тонкая сухая рука взялась за висящую доску и с легким треском оторвала ее совсем.

Я насторожился, а Федя вдруг громко фыркнул.

За дверью послышалось кряхтенье, и в дыре неожиданно показалось сухое лицо. Подозрительные глаза уставились прямо на наши ноги.

Мы с Федей неподвижно застыли на месте.

Но, должно быть, с яркого света глаза ничего не могли увидеть, и через несколько мгновений лицо скрылось.

В это время возвратился парень и с грохотом бросил перед дверью несколько досок.

— Так забивать прикажете, Прохор Андреич? — спросил он.

— Погоди. Отдери еще две-три доски. Я хочу войти в дом, посмотреть. Там как будто есть кто-то.

Мы с Федей не стали ждать. Ни о чем не думая, мы бросились в другую комнату, из нее в третью, в четвертую… По пути не один раз проваливались между гнилыми половицами. Только очутившись в обширных сенях, мы остановились и осмотрелись. Треск отдираемых досок слышался уже издали.

Из сеней шел ход на лестницу, ведущую куда-то вверх. Не сговариваясь, мы бросились к ней. Лестница оказалась чуть живой, некоторых ступенек не хватало, а остальные того и гляди развалятся. Но выбора у нас не было. Зато она оказалась с поворотом, и когда мы поднялись выше его, нас было не видно от входа. Здесь мы с Федей и затаились, присев на ступеньку и прижавшись друг к другу.

А в передних комнатах уже слышались шаги, скрип половиц и голоса. Через минуту совсем близко послышался раздражительный голос:

— Когда я покупал усадьбу, в доме все было на месте — и двери и заслонки. Куда все это девалось?

— Да ведь, Прохор Андреич… Господи ж!.. — бубнил жалобно парень. — Заслонку вы сами приказали ко мне в избушку к печке приставить… И двери тоже…

— В избушку… В избушке-то у тебя одна печка, а здесь… А это что? Куда лестница?

— На чердак, Прохор Андреич.

Мы с Федей сжались в самый маленький комочек и перестали дышать.

Должно быть, сердитый владелец усадьбы вплотную подошел к лестнице, потому что мы с Федей явственно слышали легкое поскрипывание сапог и шелест парусинового пальто.

— Ну! Тут голову сломать можно. Не полезу! Пойдем обратно, — сказал он все так же раздражительно и жестко.

Они ушли. Мы с Федей глубоко и облегченно вздохнули и выпрямились, но продолжали сидеть на месте, прислушиваясь к затихавшему шуму шагов и голосов.

Через минуту раздались по всему дому гулкие удары молотка — это забивалась дверь на балкон, единственный известный нам выход из дома. Удары скоро смолкли, стало тихо, и мы с Федей оказались в плену.

Мы спустились вниз. Солнышко так весело заглядывало во все многочисленные щели и щелки старого дома, а легкий ветерок так свободно разгуливал по всем его комнатам, что нам никак не верилось, что мы заперты. К тому же мы были рады, что наш старый враг и его сердитый хозяин так и не могли нас поймать. Поэтому мы оба были веселы и, смеясь, вспоминали пережитые волнения.

— А все-таки, Шурик, что же мы будем делать? Как отсюда выйдем? — спросил, наконец, Федя.

Мы заглянули в щели окон: не тут ли еще наши преследователи. Их уже не было. Потом обошли весь дом, но выхода не нашли, хотя здесь же в сенях обнаружили дверь, настоящую дверь на петлях, которая вела на заднее крыльцо. Но эта дверь была или заперта или забита снаружи.

— А знаешь что, Федя, слазаем на чердак? Нельзя ли через дыру в крыше выбраться? Мне помнится, крыша-то в одном углу провалилась.

По той же лестнице, которая нас спасла, мы взобрались на чердак.

Дыра в крыше, на которую мы рассчитывали, оказалась в самом дальнем углу чердака. Чтобы попасть туда, пришлось перелезать через груды закопченного кирпича — остатки развалившихся труб и дымоходов и пыльные кучи всяческого хлама и мусора.

А когда мы, наконец, до нее добрались, стало ясно, что она не поможет нам. Вылезть на крышу через нее можно. А дальше что? Как спуститься с крыши?

Правда, к заднему концу дома, я знал, примыкает какая-то низкая пристройка. По ней можно было бы спуститься на землю. Но чтобы добраться до нее, оказывается, нужно пройти по всей крыше из конца в конец. А об этом и думать нельзя — крыша такая гнилая, что сразу провалишься. Да и увидят нас, если мы будем разгуливать по крыше.