О маленьких рыбаках и больших рыбах

Что делать, думаю? Назад идти на тропинку к Феде? А росянка? Очень мне хотелось ее найти и почему-то думалось, что такое интересное растение, как росянка, должно расти именно вот в таком недоступном опасном месте. Поэтому я не пошел к Феде, а стал обходить трясину кругом. Нет ли, думаю, местечка, где можно было бы добраться, не увязнув, до зеленой травки.

Но так и не нашел, хотя обошел кругом всю трясину.

Очень огорчила меня неудача. Остановился я и задумался — где же искать росянку. И в моем воображении, как живая, встала она такою, какой я еще вчера представлял ее себе — глубокая тарелка, в ней мох, а на нем маленькое зеленое растеньице…

Постой! Что же это я! Как же я об этом забыл? Ведь в описании было сказано ясно: росянку можно взять вместе с дерновинкой мха… значит, она на мху и растет, на мху ее и искать надо. А я зачем-то в трясину полез! Вот растяпа!

Крикнул Феде. Он мне откликнулся. Медленно пошел я на голос, а сам все на мох смотрю.

Оказывается, моховое болото не так уж бедно растительностью. Вот целая большая полянка густо заросла темно-зелеными вырезными листьями морошки. На кочках растут кустики голубики, а с ней вместе багульник, от которого такой резкий запах, что в голове мутится. А вот мелкие блестящие кожистые листочки клюквы. На тонких, как ниточки, стелющихся стебельках ее сидят ягодки. Одни красные, как будто мятые, — прошлогодние, а другие еще зеленые — нынешние. Я съел несколько красных ягодок — кисло, но вкусно.

А росянки я так и не нашел. Не растет она у нас, что ли, думаю.

Грустный и разочарованный вышел я на тропинку к Феде. Смотрю, а он со своим обычным задумчивым видом сидит себе на высокой моховой кочке, подмяв под себя кустик голубики. Поглядел на меня из-под своих длинных ресниц и спрашивает спокойно:

— Где это ты так вывозился, Шурик? Не в окно ли попал?

Его спокойствие меня удивило и даже рассердило. Как он может быть таким спокойным, думаю. Росянку-то ведь мы еще не нашли. Неужели ему она неинтересна?

— Ты так все время и сидел здесь, — спрашиваю, — и росянки не искал?

— Да нет, я тоже искал. Да ничего не нашел. Нет ее здесь.

— Давай еще искать!

— А я думал, мы домой пойдем. Поздно уж. Солнышко скоро садиться будет.

— Нет уж! Коли пришли за росянкой, так надо ее искать. Вставай да пойдем оба вдоль тропинки. Ты с одной стороны, а я с другой. И будем искать. Она во мху растет.

Федя не стал спорить. Хотя и не совсем охотно, он поднялся, и мы медленно, поминутно оступаясь и увязая, пошли дальше вдоль тропинки.

Ничего нового я так и не увидел. Все тот же морошечник, клюква и изредка кустики голубики и багульника. Я беспокоился — уж поздно, хочешь не хочешь, а скоро придется прекратить поиски и возвращаться домой. А росянки нет и нет, и, где ее искать, не известно. Так досадно!

Федя шагал неподалеку все с тем же видом задумчивого спокойствия. Я даже ему позавидовал, почему он такой спокойный, а меня вот так всего и разжигает.

Так мы с Федей незаметно-незаметно да и перешли поперек через все болото и остановились только тогда, когда мелкий унылый соснячок вдруг кончился, а тропинка поползла на пригорок и затерялась на нем между высокими прямыми стволами громадных мачтовых сосен. Здесь было так хорошо, что у меня на душе стало спокойнее и неудача не казалась уж такой обидной.

— Федя, — говорю, — давай походим немножко по лесу. Уж очень в нем хорошо!

Мы поднялись на пригорок и вошли в лес.

— Тут недалеко малинник, — сказал Федя. — Пойдем малину есть.

Пошли. За пригорком в низинке нам попался ручей с коричневой, как крепкий чай, болотной водой. Вероятно, он и вытекал из болота. По жердочкам Федя перешел его и пошел дальше, а я задержался, мне хотелось помыть немножко свои залепленные грязью сапоги и штаны.

Покончив с этим, я наклонился над водой и стал в ней сачком шарить. Я еще никогда не видел ручья с такой темной водой. Может быть, думаю, мне попадется что-нибудь новое, интересное, чего я еще не знаю.

Вдруг слышу голос:

— Ты что же, паренек, делаешь тут?

Я поднял голову. На другом берегу ручья стоял высокий, тощий старик с длинной седой бородой клином, в холщовой рубахе, с сумой через плечо и свернутым пастушьим кнутом в руках.

— Ты что же делаешь-то? — повторил он. — Али рыбу ловишь?

Опыт уже научил меня, что серьезно отвечать на такой вопрос не стоило — трудно в немногих словах ответить на него так, чтобы не вызвать новых вопросов. Поэтому я ответил то, что он сам мне подсказал:

— Рыбу ловлю, дедушка.

— Рыбу? В ручье-то? — простодушно удивился старик. — Какая ж тут рыба? Ты бы на реку шел рыбу-то ловить. Да не саком бы ловил, а удой. А в этом ручье какая рыба — гольцов и тех, поди, нет.

Что он, думаю, за дурака меня считает, что ли, и говорю ему иронически:

— Да что ты! А я и не знал!

Но дедушка моей иронии, видимо, и не заметил, а еще простодушнее сказал:

— Городской ты, видно, так и не знаешь. А здесь какая рыба!

Помолчав немного, он спросил меня опять:

— Корова тут не попалась ли тебе? Пестренькая такая коровенка. Рог у ней один сломан.

— Не попадалась.

— Ну, а парнишка не встретился ли? Этакой, с тебя будет. Внучок мой, подпасок.

— Нет, и парнишки не видел.

— Эко дело! Коровенка от стада отбилась… Парнишку послал за ней, а и он куда-то запропал. Надо идти искать… А здесь ты ничего не поймаешь. Уду наладь да на реку иди.

Сказав это, дедушка повернулся и зашагал бойко, как молоденький.

Какой чудной старик, думаю. Неужели он серьезно поверил, что я тут рыбу ловлю.

Посмеялся я про себя и снова стал сачком в воде шарить. Но так ничего интересного мне и не попалось. Надо, думаю, к Феде идти.

Окликнул его, сначала не очень громко, потом посильнее. Не отвечает. Я закричал что было мочи. Прислушался, показалось, что где-то далеко-далеко Федя, наконец, отозвался.

Я решил идти к нему. Переправился по жердочкам через ручей и пошел лесом туда, откуда был слышен голос. Для верности еще раз крикнул. Кто-то опять отозвался, все так же издалека. Но Федя ли? Как будто его голос, а может, и не его.

А солнышко уже садилось. В лесу стало быстро темнеть. Пора бы, думаю, и домой возвращаться. Поздно!

Я ускорил шаги и снова закричал. На этот раз мне ответили сразу два голоса, оба одинаковые, мальчишечьи, но с разных сторон — один справа, другой слева. Я остановился. Который же голос Феди? Куда мне идти? Я крикнул еще несколько раз. На каждый мой зов мне отвечал то один, то другой голос, то оба вместе. Так я и не мог решить, с какой стороны откликнулся мне Федя.

Как будто голос слева больше похож на Федин. Решил идти влево.

Долго ли я шел, не помню уж. В лесу совсем стемнело. Идти стало труднее. Ноги путались в валежнике, запинались за кочки, натыкались на обомшелые древесные стволы, лежащие на земле. За рубашку и штаны цеплялись острые сучки, ветки хлестали по лицу. Время от времени я кричал.

Голос, уже только один, отзывался все ближе и ближе, и я отчетливо слышал, что это не Федин голос.

Наконец, когда я крикнул в последний раз, то услышал где-то совсем близко негромкий вопрос:

— Ну, чего тебе? Чего кричишь?

Я остановился, осмотрелся кругом, но ничего не мог увидеть, пока откуда-то из темноты не подошел ко мне мальчик одного роста со мной, одетый во что-то белое, с холщовой сумой через плечо. Я сразу догадался, что это и есть пропавший внучек старого пастуха, и говорю ему:

— Я ведь не тебе кричал, а товарищу своему.

И объяснил ему, почему я кричал.

Спросил его, как пройти к тропинке через болото: Федя меня там, думаю, обязательно станет ждать.

Пастушок просто и деловито, как взрослый, сказал:

— Болото — вот оно, — рядом. Ты иди возле него, обочиной, и придешь к тропе. Да, гляди, не ввались в него, завязнешь.

Очень не захотелось мне одному идти, в темноте, по незнакомому месту. Еще, того и гляди, в болото попадешь.