Каникулы на колесах

— Очень даже просто! Я как-то на охоту собрался недавно. Вижу — заяц сидит. Я только в него из обоих стволов дуплетом пальнул, а косой мигом — на дерево. Пуля — за ним…

Общий хохот положил конец байкам досужих автолюбителей.

В горящую избу войдет

Работа на колхозных полях продолжалась. Единственная улочка, из которой состояла вся деревенька, казалась вымершей. Даже собаки, против которых я на всякий случай вооружился узловатой дубинкой, и те попрятались куда-то от полуденной жары.

Мы с Наташкой направлялись к избе Саньки, лениво загребая ногами теплую пыль. Нам вздумалось побаловать нашего белоснежного Петеньку зерном. Хлеб, картофельные очистки, объедки фруктов заметно надоели ему. Хотелось угостить зерном и Хомушку. Наташка предложила попросить у матери Саньки, которая продала нам петушка, две-три горсти пшеничных зерен. А если у нее не окажется зерна или мы не застанем ее дома, — сходить на поле, самим набрать колосков, оставленных комбайнами.

До Санькиной хаты мы не дошли с десяток метров. Неожиданное зрелище заставило нас замереть на месте. Из-под нижнего свеса тесовой крыши выглянул бледно-желтый язык, спрятался на миг, снова показался и уже не исчез, принялся неторопливо взбираться выше…

Не помню, что я крикнул. Все было как в кошмарном сне, когда тебя нагоняют, надо бежать, а ноги не двигаются, словно увязли в болоте или в глубоком песке. Скованный страхом, я застыл на месте, не сводя глаз со зловещего огненного языка. Ни души на улице, яркий солнечный день, и — язык пламени, беззвучно облизывающий сухие доски кровли… Ни криков, ни суматохи вокруг пожара, как будто он просто привиделся мне.

Иначе повела себя Наташка.

Кинулась к двери, чтоб вбежать в дом, но увидела висячий замок и повернулась ко мне:

— Беги по деревне, бей тревогу!

Тут только я очнулся от своего оцепенения, кинулся по улочке, барабаня во все окна, колотя дубинкой по воротам и стенам домов, вопя во весь голос:

— Пожар! Пожа-ар!

Первыми отозвались собаки. Неистовый собачий лай поднялся над деревушкой. Куда девалась недавняя дремотная тишь! Из нескольких домов повыскакивали старухи. Какой-то парнишка, цепляясь за гриву лошади, поскакал в поле, за народом. А я все колотил дубинкой и кричал в страшном возбуждении, не помня себя, в каком-то ознобе.

О том, что происходило в эти короткие минуты в Санькиной избе, я узнал много позже. Когда вместе с людьми, поднятыми по тревоге, я прибежал туда, Наташка уже держала Саньку на коленях и успокаивала его. Мальчонка спрятал голову у нее на груди и плакал в три ручья, содрогаясь всем телом.

После выяснилось, что, уходя на ферму, мать заперла Саньку в избе, чтобы он не убежал снова на весь день на речку, к нашему Хоме, строго-настрого наказав ему не проказничать. Но на беду не догадалась запрятать надежно спички. Время подошло к обеду, а мать все не возвращалась. Санька проголодался и решил подогреть кастрюльку с борщом. Как зажигает мать керосинку, он видел давно, не один раз, а спички нашел легко. Однако кастрюльку малыш поставил криво, она упала и опрокинула керосинку. Пылающий керосин растекся по полу. Занялось кружевное покрывало на кровати, вспыхнула домотканая дорожка на полу. Перепуганный Санька даже не попытался затушить огонь, начал громко плакать. Ему и в голову не пришло, что надо спасаться. Дверь была на запоре, но окна открывались легко. Вместо того, чтобы выскочить на улицу, он забился в угол и стоял там, кашляя, задыхаясь от едучего дыма.

Счастье его, что Наташка услышала кашель и детский плач в избе, сплошь заполненной к тому времени густым дымом. Не раздумывая, одним ударом плеча она вышибла оконную раму вместе со стеклами и кинулась в шевелящуюся серую дымную массу, набрав полную грудь воздуха.

Очень может быть, что смелый поступок Наташки обернулся бы несчастьем для нее самой, если бы Санька спрятался под кровать или молча затаился в углу. Но он громко плакал, перхал, как овца, от дыма, и Наташка, водя вслепую растопыренными руками, быстро нащупала парнишку, хватив напоследок полные легкие дыма, выскочила вместе с ним из горящего дома.

Прибежавшие колхозники, вовремя предупрежденные о беде, быстро справились с пожаром. День стоял тихий, совершенно безветренный. Огонь не успел разгуляться. Сгорела только тесовая крыша Санькиного дома, вся мебель внутри. Устояли стены, сложенные из кондовых бревен, покрытые побеленной штукатуркой.

Что говорила и делала Санькина мать, тоже примчавшаяся с фермы, подробно описывать незачем. Скажу только, что она то сжимала в объятиях спасенного сынишку, то осыпала Наташку поцелуями, одновременно и плача, и причитая.

На автостоянку мы вернулись в сопровождении целой толпы деревенских ребятишек, и Наташка заслуженно стала героиней дня. Наши женщины только ахали, слушая рассказы ребят о ее подвиге в деревне. Даже мужчины пришли взглянуть на смелую девочку с опаленными бровями, которая вынесла ребенка из огня. Дядя Вася что-то сочувственно гудел, тетя Вера намазывала лицо Наташки кремом.

Впечатления от этого бурного дня папа высказал не прозой, а стихами. Конечно, не своими, а заимствованными у поэта. Ласково обняв Наташку за плечи, он громко продекламировал, к общему удовольствию:

— Некрасов. "Мороз, красный нос", — скороговоркой вставил я, прерывая папу. И закончил строфу за него:

Триумф Наташки был полным. Но я не завидовал ей. Она по праву заслужила все эти почести.

Гибель Хомушки

Еще с вечера я заметил, что Наташка начала хандрить. Не стала играть с Хомой Афанасьичем, окунулась и тут же вылезла на берег. Ее будто подменили. Вялая, словно полусонная, неразговорчивая, совсем не такая, как всегда, — веселая и живая.

За ужином она почти ничего не ела, только поковыряла вилкой жареную картошку и отодвинула тарелку. Николаевы сразу встревожились.

— Что с тобой, Натка? Уж не заболела ли ты?

Мама быстро приложила ладонь ко лбу Наташки.

— Температуры вроде бы нет, но все же измерим.

Внезапно Наташка вскочила, бросилась в сторону, но не успела отбежать и десяти шагов, как ее вырвало. Теперь забеспокоился и папа. Николаевы засуетились.

— Только без паники, друзья! — предостерег папа.

Наташку уложили в палатке. Мама и тетя Вера вошли туда. Вскоре позвали на консилиум и папу.

— Алик, принеси нашу дорожную аптечку, — услышал я мамин голос из палатки.

Через несколько минут диагноз был поставлен. Началось лечение больной.

— Пищевое отравление. Вероятно, мясными консервами, — объявил папа, выходя из палатки Николаевых. — Ничего страшного. Промыли желудок, приложили к ногам грелку, дали бесалол. Теперь Наташе нужно обильное горячее питье. Позаботься, сын, вскипятить для нее еще один чайник.

Ночь прошла беспокойно. Я ворочался с боку на бок, терзаясь тревожными мыслями. Что, если папа только успокаивал меня, а на самом деле отравление у Наташки серьезное? Какое счастье, что рядом с нею оказались два опытных врача! А если б ее скрутило здесь в лесу, без нас, что б тогда?

Дедушка безмятежно похрапывал рядом со мной, с головой уйдя в спальный мешок, а я все лежал и думал. Почему мне так жалко Наташку? Почему я так боюсь за нее, что вот даже не сплю? Это я-то, когда-то чемпион по сну!

Только перед рассветом я уснул крепко, по-настоящему. Так крепко, что даже не почувствовал, как дедушка вытащил у меня из-под головы надувную резиновую подушку, пытаясь разбудить. Понадобился толчок в бок, чтобы я очнулся. Вкусно пахло кофе. Папа и мама, дядя Вася и тетя Вера уже сидели за дощатым столиком, сколоченным дедушкой.