Мертвец

С кем?

Это такая местная банда, они всю округу в страхе держат. Мерзкие типы, все больны туберкулёзом. В открытой форме.

Вован поглядел на Катьку насторожённо.

Потом так нагло заявляется как ни в чём не бывало, говорит, что ходила с подружкой разговаривать. Я ей говорю, поопасалась бы с такими подружками разговаривать, у таких подружек у каждой первой туберкулёз, палочки Коха так и роятся, как осы на арбузе. А она и отвечает, ничего, говорит, туберкулёз мне не страшен, я жареную собачатину ем регулярно...

Сволочь... — восхищённо прошептала Катька. — Какая сволочь...

Дотянуться, зацепить за шею, цап, и носом о столешницу, раз, два, три. Хотя такое её поведение понятно. Объяснимо. После того, как я на её глазах отправился в батор...

Интересно всё-таки, зачем я туда попёрся?

Ну ты и сволочь, — повторила она.

Да ладно, — улыбнулся я. — Подумаешь. Вон корейцы всегда тузиков едят, и ничего, телевизор «Самсунг» в каждом втором доме...

Скотина... — Катька начинала краснеть. — Гадина...

И вот не знаю, что теперь делать? — сказал я. — Может, посоветуешь?

Вован поглядел на Катьку. Вырвиглаз во мне не унимался, Вырвиглазу было мало.

Мне её прошлый хахаль говорил, что она вообще такая, — вздохнул я. — Он её увёл у предыдущего хахаля, сказал, что пообещал ей каждую неделю покупать две шоколадки.

Какой хахаль? — оторопело спросила Катька. — Какой ещё хахаль?

Какой, какой — Егор Стульчаков, он на АРЗ живёт. Он раньше ещё с Топаловой лазал. Так вот, тот хахаль, что был до меня, стал дружить с Катендрой за две шоколадки...

Что?!! За две шоколадки?

Теперь она ошалела ещё больше, вслед за рогачом из моего носа вылезла сколопендра, а потом ещё вылетел дракон.

За две, — подтвердил я.

И в подтверждение вышесказанного я достал из кармана шоколадки. Две.

Катька остолбенела.

Да-да, — сокрушился я, — чёрного кобеля не отмоешь добела...

Это я — кобель?! — взвизгнула Катька. — Это ты — кобель поганый!

Спокойно, Катя, тут же все свои люди...

Она попыталась влепить мне пощёчину, но я уклонился.

Да не парься ты, Катюха, — продолжал я, — у всякой девчонки есть свой Стульчаков...

Га-а-а-д!

Рассвирепевшая Катька прыгнула, выставив на полкилометра свои крепкие ногти. И я снова увернулся, а она принялась за мной гоняться, стараясь вцепиться мне в волосы, ну или по-другому как уязвить. Мы бегали вокруг стола, я был шустрей, и уворачивался легко, и смеялся, и показывал язык, скоро Катька устала и остановилась.

Сволочь, — сказала она. — Сволочуга...

Вован смотрел на нас непонимающе. Никак не мог просечь, что тут происходит — дружеские пляски или на самом деле конфликт. Тогда я избавил его от сомнений.

Плохо в вашем роду воспитывают женщин, Вован, плохо, — сказал я.

Он чего? — спросил у Катьки этот болван.

Из центра приехал, а тормозит.

Он дурак, — ответила Родионова. — Врежь ему.

На самом деле дебил... — сказал этот мурод и направился ко мне лениво. — Просто дерьмо.

Как, ты сказал, тебя зовут по-настоящему? — спросил я. — Гуано? Не уверен, что очень приятно...

Это ты гуано, — уточнил Вован. — Такое же, как твой дед.

Тогда я его толкнул. Старался попасть так, чтобы этот кузен потерял равновесие, но Вован устоял и толкнул меня в ответ. И я устоял.

Катька молчала. Наблюдала.

Я вернулся к столу, налил себе колы, отпил немного, затем плюнул в стакан, затем плеснул в Вована.

Тут уж он не стал терять никакого времени, кинулся на меня. Кажется, он был каратистом. Или кунг- фуистом, ну, короче, стиль цапли или стиль пьяной девочки, я в них не разбираюсь, замяукал и стал руками совершать глупые движения прямо у меня перед носом. Я мяукать не стал, сразу треснул ему по фанере. Он чуть-чуть сбил мою руку, но я всё равно попал.

Тогда Вован рассвирепел и кинулся на меня уже с воодушевлением. Он шипел, рычал и слюной брызгался, движения его были бестолковы, но всё-таки кое-что он умел, особенно ногами. Если от рук я ещё как-то отбивался и даже отвечал, то копыта его наносили вред несомненный. Этот гад исхитрялся и всё время бил своим тупым ботинком мне в голень, прямо в кость, зараза. Очень больно.

Когда он влупил мне в голень раз восемь, уже я рассвирепел и решил по-быстрому перевести дело в партер, схватил этого дурня поперёк тушки и уронил. Боднул в подбородок и принялся лупить, стараясь попасть по ушам и по носу. Иногда проходило.

Ну, потом, когда мы уже начали кататься по клумбе, ломать цветы, горшок какой-то разбили и перемазались торфом, потом появился брат Катьки. Не Пятак, боксёр который. Он постоял над нами, позевал, потом наклонился и быстро ткнул кулаком сначала в этого Вовку, затем в меня.

Не знаю, как Вовке, а мне досталось в печень. Короткий, несильный, хлёсткий удар, очень болезненный, по-боксёрски профессиональный. Я ойкнул, отцепился от Вована и с трудом поднялся на ноги. Вовка тоже поднялся.

Кто ж так дерётся? — насмешливо сказал брат. — Надо так.

Он сделал почти невидимое движение, и Вовка снова оказался на поломанной клумбе. Повернулся ко мне, лениво выбросил в сторону моего живота левую руку, я закрылся и тут же получил в лоб тыльной стороной ладони. И тоже сбрыкнулся.

Ладно, лопухи. — Катькин брат миролюбиво потёр кулаки. — Если хотите, приходите завтра в РСУ, позанимаемся.

И, повернувшись в Катьке, добавил:

Растёшь, сестрёнка. Мужики из-за тебя уже бьются. Поздравляю.

Легко взбежал по крыльцу, исчез дома. Катька поглядела на нас, а потом на меня персонально.

Точно, дурак, — сказала она в мою сторону.

Я с удовольствием отметил, что оранжевая куртка Вована почернела, и так хорошо, что вряд ли её теперь получится отстирать, разве что в химчистке.

Вали отсюда, придурок, — хлюпнул Вован.

Я пожал плечами.

Кать, да брось ты, — улыбнулся я. — Ничего страшного. Я тебя простил. Давай завтра сходим в пончиковую.

Пошёл ты, — устало отмахнулась Катька. — Сам. В пончиковую...

Ну да, и нет у нас никакой пончиковой вообще.

Да брось...

— А, — Катька направилась к дому.

Кузен Вован — за ней. Внутренний Вырвиглаз хотел что-то крикнуть им вслед, но я заткнул его. Я не знал, что думать. Примирения не состоялось. Напряжённость не была снята, и вообще... Я вообще не знаю, что такое получилось, дрянь какая-то... Наговорил гадостей...

Мне стало так противно, что я даже решил об этом всём не думать. Достал из кармана шоколадки. Они были смяты в некрасивые комки, фольга и бумага прилипли, я взял и стал жевать вместе с фольгой. Во рту образовался сладкий железный ком, он не разжёвывался, хрустел и лязгал, переминаясь. Редкостная дрянь.

Потом я остановился у колонки, постирал куртку и немного вытер штаны. Чище не стало. Ну и ладно. В голове горело, наверное от злости. Я подобрал с земли толстую щепку, загнал её над трубой — чтобы вода текла непрерывно. Сунул голову под струю и держал, держал, пока не почувствовал, как холод проходит до самых пяток, а из них дальше, в землю.

Там же, возле колонки, я понял вдруг ещё кое-что. Что на Кирпичном рядом со мной был совсем не внутренний Вырвиглаз. Нет, не он.

Это был я. Я сам. Вот так.

Вернулась мать. Со мной общаться не соизволила, взяла пилу и стала вызывающе пилить дрова. А я стал вызывающе лежать в койке, лежал, думал, кое-что записывал.

Вечером припёрся Вырвиглаз, но уже не внутренний. И вдруг рассказал, что он знает, где находятся ракетные базы. И что на самом деле это совсем не зенитные ракеты, а баллистические, причём вооружённые управляемыми боеголовками. Что нацелены эти боеголовки в основном на США, а их, американские, ракеты уж обязательно нацелены на нас, так что в случае чего наш город испарится одним из первых.

А ты знаешь, какое у них управление?

Компьютеры, наверное, — предположил я, надо было молчать, а я брякнул, дурак.

Компьютеры... — передразнил меня Вырвиглаз. — Сам ты компьютер, никакой фантазии... Там сидят камикадзе. Смертники то есть. Как на японских торпедах.