Мертвец

Один из головастиков пошевелил лапками, нет, показалось. А нет, не показалось. Наверное, гальваническое электричество, или как оно там называется.

Говорят, — Вырвиглаз почти шептал, — говорят, что мать родила его по медицинским показаниям.

Что? — Я достал из угла совок и веник, стал собирать представителей фауны, а то ещё Сенька опять заявится.

Ну, а того, вроде как шевелящегося, обметал осторожно.

По медицинским показаниям, — повторил Вырвиглаз.

Как это?

Просто. Знаешь, есть такие болезни, от которых можно вылечиться, только родив ребёнка. Некоторые так и рожают. Родят — и излечатся.

Головастики собрались в совке невысокой безрадостной горкой. В печку их, что ли, кинуть?

И что это за болезни? — спросил я.

Понятия не имею, я что, баба, что ли? Вот такие вот чебуреки. Мать его родила, а теперь он вроде как ни при делах. Предназначение своё выполнил и может быть свободен. Не, бабки, шмотки — всё это есть, но вообще... Ну как собака дорогая.

Головастик попытался перевернуться. Значит, жив.

Ты же только что прогонял, что он оживлённый?

Кто оживлённый?

Кто, кто — Денис. Ты же мне сам говорил, что его оживили.

Да какая разница! — отмахнулся Вырвиглаз. — Он такой же, как мы! Побочный продукт!

Ты за всех не расписывайся...

Да брось. Леденец! Ты что, думаешь, что твои предки тебя жутко хотели?

Я не стал убеждать. Я никогда не задумывался над этим вопросом.

Всё по залёту, — смеялся Вырвиглаз. — То есть, конечно, по Великой Любви. И по медицинским показаниям!

Зря его опять не побили.

Слушай, Вырвиглаз, откуда ты всё это знаешь, а? — спросил я.

Да все жабы болтают, весь город. Говорят, что даже... Короче, ты же знаешь, что баторских девок посылают работать или на хлебозавод, или в поликлинику. Юлька работает в поликлинике. Так там все про это знают. Про медицинские показания. Какова жаба, да?

Кто, Юлька?

Да при чём тут Юлька! Мать Дениса! А прикинь, если он это знает? Как жить?

Да. Жить дерьмово.

То-то я гляжу, что он такой... Всё с нами да с нами. Я бы на его месте из дома вообще сбежал бы. Подальше. Ты вот когда-нибудь его родителей видел?

Отстань, а?

Не, ты скажи, видел? — продолжал приставать Вырвиглаз.

Отца. Один раз. Давно.

Вот видишь! А Денис про них везде звенит, везде ими хвастается...

Мне-то что? Это что, как-то его характеризует особо? Мало ли кого бросили? У него было трудное детство, он убил сорок пять человек, пожалейте его. Да мало ли кого кинули? Меня бы так кинули! Восемь сортов мороженого! Хай-энд! У меня «бентли», жизнь не удалась! Я что теперь, пожалеть его должен?

А он для них лишь медицинская необходимость. Он им на фиг...

А ты почему не дома? — перебил я Вырвиглаза.

А, — тот отмахнулся, — отец в рейсе опять, дома тишина. Я туда редко заглядываю... Кстати, сколько времени?

Десять.

Десять?! — Вырвиглаз заволновался. — Во блин...

Куда-то спешишь?

Вырвиглаз гляделся в зеркало, причёсывался даже, правда рукой.

К Юльке. Она попросила ей велик наладить, у неё тётка в Фатьянове, а велик сломался... прокруты... Я у тебя семейник возьму?

Возьми. Только чёрный. В сарае.

Я подцепил головастика пальцем, посмотрел. Налил в стакан воды, сбросил тварь туда. Она дохляцки перевернулась брюхом вверх.

Ладно, пока, — Вырвиглаз бросил последний взгляд в зеркало, — я пойду.

Даже не спросил, есть ли чего-нибудь пожрать.

Я остался один. Был совершенно спокоен. Даже прилив сил ощущал. Или что-то другое. Медицинская необходимость... Какое мерзкое словосочетание-то! Будто чирей выдавили.

Я вспомнил Упыря. Мне не было стыдно. Стыдно! Какого мне должно быть стыдно?! Мне плевать! Плевать на Упыря! Пусть сам по себе... Пусть теперь сам по себе... Я стукнул кулаком по столу, стакан подпрыгнул, головастик удачно булькнулся обратно.

Я что, виноват? Он сам виноват! Они сами виноваты. Они это придумали, не я. Загнали меня в угол, я вообще не хотел ни с кем знакомиться!

В окне снова возник Вырвиглаз.

Вырвиглаз — тот человек, который идёт в цирк с лазерной указкой. Чтобы светить в глаза вольтижёрам и сбивать с толку ловиторов, в надежде, что кто-то всё-таки сорвётся.

Сволочь.

Слушай, у тебя полтинника не будет?

У меня было сто рублей. Я отдал.

Спасибо. Я приглашу тебя на свадьбу. Кстати, выглядишь как дерьмо.

Вырвиглаз исчез во второй раз.

Никогда это не закончится, никогда. Бесконечность — это восьмёрка на боку, и с этим придётся жить.

Ладно, подумал я, ладно. Потом. Всё ещё будет потом, у меня будет ещё время. Много времени. Нанотехнологии сделают своё чёрное дело, мы будем жить долго, почти вечно, и время будет у всех.

Сколько угодно времени, досыта.

Жалость — последнее чувство. Никого жалеть не надо. Ну, не совсем никого. Старушек, больных детей, голодных собак. А больше никого. Будешь их жалеть — только хуже всё кончится. Может, это, конечно, не так, может, я ошибаюсь... Но жалости заслуживают лишь больные и беспомощные. Остальные — нет. Остальных в шею. Только в шею.

Потому что когда жалеешь, то для всех получается гаже, и для тебя, и для окружающих, даже для тех, кого жалеешь. Жалость должна быть исключена, она даёт всем лишь бесполезные надежды, ничего, кроме бесполезных надежд.

Так.

Я вздохнул и тряхнул стакан, звонко стукнул его о спинку койки. И тут же земля качнулась, стёкла звякнули, форточка распахнулась, и с неба послышался свист рассекаемого острым ракетным рылом воздуха.

Головастик шевельнул хвостом, дёрнул глазками и задышал.

[1] «Вятка» и «Россия» — фирменные поезда, к которым местные жители выносят продукты собирательства, картошку и прочее (примеч. авт.).

[2] ГПТУ — устойчивое до сих пор провинциальное именование технических колледжей (примеч. авт.).